Она сидела на кровати по-турецки и здорово напоминала индусскую богиню Кади, такая же прекрасная, пышногрудая и манящая, правда, двурукая и выпачканная не в крови, а в грейпфрутовом соке.
- Не шевелись. - Тим подполз поближе, с чувством, чтоб добро не пропадало, облизал её сосок. - не для себя стараюсь, для друга. Его девушки хорошие не любят. Ну присоветуй чего-нибудь, ваше сиятельство, сделай милость. Этакое магическое.
- Ну, приворотов существует множество. - Лена игриво улыбнулась и, упав на спину, капнула грейпфрутом на другой сосок. - Можно высушить и стереть в порошок сердце голубя, печень воробья и семенники зайца, прибавить равное количество спермы и дать съесть объекту страсти. Можно скрутить винтом две свечи, приговаривая: "Как эти свечи свиты вместе, так и мы с тобой будем свиты", потом зажечь их перед образами и представлять со всей страстностью, как будешь нежить особу, которой хочешь обладать. Можно положить на её пути замок, а когда она переступит через него, запереть и ключ выбросить в воду, сказав про себя: "Как замок теперь никто не откроет, так и нас с тобой никто не разлучит".
Лена подождала, пока Тим слижет весь сок, и медленно, сладострастно улыбаясь, выжала грейпфрут себе на лобок.
- И ещё я вспомнила отличное средство. Будешь послушным мальчиком, расскажу. Так, так, ещё, молодец… Ладно, слушай. Помнишь, я рассказывала про друга моей прабабки барона фон Грозена? Так вот, дом его стоит на особом магическом месте, откуда есть выход таинственных могущественных сил. Словом, если в конце последней четверти луны залезть на крышу, взяться обеими руками за флюгер, а он, если ты помнишь, сделан в форме пса, и загадать заветное желание, оно обязательно исполнится. Но этот твой друган должен отыскать дом фон Грозена самостоятельно, таково условие. Ничего, пусть погуляет по Фонтанке, остынет, может, и не захочется ему лезть на крышу.
Далее она рассказывать не стала - и так все было ясно. Дом, крыша, флюгер… Украл, выпил, в тюрьму…
- Мистика какая-то, хреновина, чертовщина, - сказал на следующее утро Ефименков, прослушав информационное Тимово сообщение, однако купил справочник астронома и улизнул с занятий фланировать по Фонтанке.
С неделю околачивался Ефименков на её берегах, гулял, учил таблицы фаз луны, дышал свежим слухом, играл то ли в Пуаро, то ли в Пинкертона, то ли в Шерлока Холмса. Наконец ранним утром позвонил Тиму домой.
- Есть! Нашёл!
И засмеялся блаженно, словно сын турецко-подданного, отыскавший последний, двенадцатый стул. В тот же день после третьей пары были устроены рекогносцировка на местности, а потом и военный на той же самой местности.
- Значит, не соврала рыжая, - подумал вслух и, прислонившись задом к ограждению на Фонтанке, пристально уставился на двухэтажный особняк. - И ты, флюгер и впрямь как собака Баскервилей…
- Два этажа, ерунда, - сказал возбуждённый Ефименков. - Я уже смотрел, пожарная лестница есть. И сегодня как раз луна идёт на убыль. Сама природа шепчет. Это ведь детсад, никто не дёрнется. Раз, два - и бобик сдох.
В предвкушении блаженства в компании Охапкиной глаза его сверкали похотью.
На том и остановились: брать детсад сегодня же. Природа благоприятствовала мероприятию. День, и без того пасмурный, быстро превратился в ночь, тёмную, безлунную, сочащуюся отвратительным дождём. Погодка - хороший хозяин собаку не выпустит. Только вот железному барбосу на крыше детсада деваться было некуда, и он терпеливо сносил балтийскую меланхолию. Привык за столько лет. Даже поскуливать перестал, гоняясь за своим хвостом. С годами поумнел, остепенился, насмотрелся на двуногих с высоты. Сколько их прошло по этим берегам - в ботфортах, туфельках, обмотках подкованных солдатских сапогах, полуботинках на "манной каше". Вот ещё двое, носит их нелёгкая. Не спится им в такую-то ночь, когда весь мир расчерчен гнусной сеткой мороси. Явно не с добром пришли ишь как озираются. Не иначе воры.
А пришли это Ефименков с Тимом, мокрые, продрогшие, но настроенные решительно. Операция по глобальному решению полового вопроса вступала в свою предваряющую фазу.
- Тим, прикроешь, если что. - Юрка, подпрыгнув, ухватился за нижнюю ступеньку лестницы, хотел было подтянуться, не смог и принялся отчаянно трепыхаться, упираясь изо всех сил ногами в водосточную трубу.
Скоро не выдюжили ни пальцы, ни ржавая, держащаяся на честном слове труба. На её флейте Ефименков сбацал не ноктюрн, а похоронный марш. По тишине. Зато приземлился беззвучно, умело группируясь, как и учил сенсей, по принципу мягкое на твёрдое. Правда, здорово ушиб локоть, копчик и основание черепа. Пришлось Тиму подставлять плечо и подталкивать Юрку в зад, дабы обеспечить его успешное восхождение к треклятому флюгеру. И вот оно состоялось - гулко заиграла кровля, и послышался звук удара чем-то мягким о железо. Затем громко выругались, заскользив, поднялись и пошли топотать дальше. Наконец, наступила тишина. Только продолжалась она недолго.
Лязгнул оглушительно засов, и из особняка выскочила фигура, плечистая, в ватнике, настроенная весьма воинственно. Мигом сориентировавшись в обстановке, она бросилась к пожарной лестнице ловко ухватилась за ступеньку и без труда бы взобралась на крышу, если бы Тим не рванул её за ноги - Ефименков нуждался сейчас в полнейшем медитативном покое. Хорошо рванул, от души.
- А, так ты, сука, у них на шухере? - прорычала фигура, поднимаясь из лужи, и целенаправленно, со зловещим спокойствием стала приближаться к Тиму. - Значит, падлы, на госсобственность хвост подняли?
Сомнений не оставалось, пахло дракой, крупной, решительной и бесповоротной. И пусть, Тим резко выдохнул по системе ибуки, сместил центр тяжести в "киноварное поле", сакральное место сосредоточения "ки", и занял глубокую, устойчивую позицию дзенку-цу-дачи. Все как сенсей прописал. Глаза его мерили дистанцию, лицо было покойно, губы улыбались - пускай, пускай только сунется, сразу узнает всю сокрушительную мощь традиционного боевого карате.
Фигура сунулась. Как-то неожиданно, слишком быстро, чтобы поймать её на стоп-удар. Вышла себе спокойненько на среднюю дистанцию и как начала работать сериями, только держись. Какие там блоки, подставки, активная защита и встречная техника. Остаться бы живу. Получив "двойку" под дых, Тим и сложился вдвое, тут же схлопотав под глаз, а затем в челюсть, залёг, скорчившись, подобрал ноги к животу и приготовился к самому худшему. Боли, правда, он не чувствовал, только безмерную обиду и горечь. Вот тебе и карате-до, энергия "ки", непобедимый дух-разум.
Не сопротивляясь, он дал себя поднять, поставить на ноги и доволочь до дверей детсада. Потом сильные руки потащили его наверх, по узкой винтовой лестнице, в маленькую комнатуху на самом чердаке. От лёгкого толчка он уселся на кровати, пыхнул, заставляя зажмуриться, свет, и давешний голос, но не злой, а удивлённый, спросил:
- Мужик, ты кто?
- Хрен в пальто…
Тим в порядке проверки поцокал зубом, расклеил заплывшие глаза и прищурился, подслеповато всматриваясь, - напротив с ухмылочкой стоял он сам, собственной персоной. Не призрак, не зеркальное отражение - сиамский близнец в ватнике и рваных трениках, с пудовыми кулаками. Ну и ну…
- Слушай, отвернись или дай тазик, - попросил он сиамского и, сдерживаясь, сделал судорожное движение горлом, - блевать тянет.
И был тут же препровождён в сортир, где высморкал кровь, омыл раны и смог дать вразумительное объяснение. Незнакомец же, узнав, что Тим не вор, а помогает другу, проявил человеколюбие и облагодетельствовал его мокрым полотенцем, сказав веско и сурово:
- Фигня это все. И не дай Бог, если этот твой Ефименков мне фальцы на крыше порушил.
Фигня не фигня, а подействовало. Через неделю счастливый Ефименков лечился от свежезацепленного триппера.
Хорст (1959)
- А я ведь помню вашу матушку, штурм-банфюрер. - Борман ностальгически вздохнул, глубоко засунул руку в карман мешковатых брюк и незаметно почесался. - Кристальной чистоты души была женщина. А умна, а шикарна. Да, пусть будет ей земля периной…
Полное, одутловатое лицо его затуманилось, бульдожьи глазки блеснули влагой - как все очень жёсткие люди, он был крайне сентиментален. Ах, баронесса, баронесса. Какая женщина, правда, костлявая. А лобок вообще словно бритва. Впрочем, об усопших или хорошо, или никак. Спи спокойно, майне кляйне медхен.
- Русский осколок, партайгеноссе, разворотил ей матку. - Хорст выпрямился в кресле и выказал немедленную готовность идти рвать глотки всем врагам рейха. - Она умирала мучительно, в страшных корчах.
- Да, да, мы, немцы, имеем свирепое право на мщение.
Борман и сам сделался свиреп, рявкнув, выпятил губу и посмотрел на стену - волчьи, пёсьи головы, золочёные щиты, вычурная вязь геральдики. Рыцарские гербы, длинной вереницей, светлая память о павших товарищах. Они - гербы, не товарищи - стройно вписывались в убранство кабинета, ладно стилизованного под баронский зал замка Вевельсбург, что в Падеборне. Центральную часть занимал внушительный дубовый стол, похожий на тот, что принадлежал некогда славному королю Артуру. Кресла в количестве чёртовой дюжины обтянуты свиной кожей и несли на высоких спинках серебряные пластины с затейливыми вензелями.
- Так вот, к вопросу о святом мщении, штурмбанфюрер. - Борман оторвал взгляд от стены, страшные его глаза в упор уставились на Хорста. - Материалы, что вы доставили, не имеют цены. Наши аналитики считают, что этот русский Барченко сродни еврею Риману, славянину Тесле и опять-таки еврею Эйнштейну. Сам фюрер хотел встретиться с вами, отметить ваш вклад в дело возрождения могущества рейха. К сожалению, не смог, срочно вылетел на Тибет.
Как, Гитлер жив? По идее, Хорсту следовало бы изумиться, выпрыгнуть из массивного, с резными ручками кресла. Увы… За три неполных дня проведенных в Шангрилле удивить его чем-либо уже было сложно. Необъятная - с зимними садами, стадионами, искусственными водоёмами база, исполинские, куда там капитану Немо, подводные лодки, тарелки, летающие один в один как НЛО - все это поражало воображение и казалось материализовавшимся фантастическим сном. Так что жив фюрер - и ладно. Всучить недалёким русским обугленные трупы двойников - дело нехитрое. Пусть смотрят им в зубы и тихо радуются.
- Однако как ни крути, штурмбанфюрер, этот ваш Барченко всего лишь теоретик, - Борман сделал вялый жест рукой, и в хриплом, лающем его голосе послышалось презрение. - Формулы, выводы, моральные сентенции. Словоблудие, свойственное славянам, отсутствие немецкой хватки и арийского практицизма. А возрождающейся Германии не нужны вербальные поллюции, ей нужны конкретные дела. Вы понимаете меня, штурмбанфюрер? - Он вдруг с лая перешёл на крик и потряс паучьим волосатым пальцем, отчего сразу сделался похож на рассерженного школьного учителя: - Вы показали себя с лучшей стороны, вы молоды, энергичны, вы стопроцентный ариец. Так что же, дьявол побери, мешает вам найти этот чёртов кристалл? Я хотел сказать, магический.
Лоб его пошёл морщинами, плечи передёрнулись, ноги топнули по каменному - все было в лучших традициях рейха, поменьше слов, побольше дела.
- Око Господне, партайгеноссе. - На вдохновенном лице Хорста запечатлелось уважение напополам с решимостью. - Яволь, дайте только срок.
- Найдите его, штурмбанфюрер, найдите во имя памяти всех убиенных немцев!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ
Хорст(1964)
Шёл лунный месяц Рамадан, девятый по исламскому календарю. Вот уже неделю все правоверные каждодневно постились, "с момента, когда можно отличить белую нить от чёрной, и до захода солнца", - надеясь попасть после смерти в рай, открытый лишь для тех, кто следует умеренности при жизни. Зато после захода, если позволял кошелёк, - бриуаты, треугольные, аппетитно хрустящие пирожки с мясом и курятиной, таджины, тающие во рту гуляши, бастеллы - круглые слоёные, с начинкой из жареных голубей и миндаля, традиционные, с томатом и зеленью супы шорпы и, само собой, кускус с телятиной, бараниной или, под настроение, с рыбой. Именно так, по высшему разряду, Хорст и принимал одной каирской ночью своего позднего гостя - пожилого крестьянина-рейса в чистом по случаю праздника белом джелалабьяхе. Как и подобает председателю всеегипетского подотдела общества советско-арабской дружбы, такой же крепкой, как Асуанская плотина, братски возводимая на первых порогах Нила. Хорст, с уважением порасспросив гостя о детях, внуках, видах на урожай, пригласил его к милда, низенькому круглому столу с бортиками, где была сервирована кеайя, разнообразная закуска в маленьких тарелочках. И хотя правоверному мусульманину полагается в таких случаях, прежде чем навалиться на еду, возблагодарить аллаха и съесть для начала что-нибудь лёгонькое, финики, например, араб без церемоний взял кефту, жаренный на решётке шарик баранины жадно раскусил и всем видом показал, насколько хороша она, советско-арабская дружба.
Звали его Ибрагим - старый рейс Ибрагим, а познакомился с ним Хорст недели две назад неподалёку от Ахет-Хуфу, по-простому пирамида Хеопса. Был жаркий, исходящий пылью, крикливо-суетливый полдень. Над пирамидой тучами кружились голуби, а у подножия - туристы, мелкие торговцы, алчущие клиентуры рейсы. Жизнь не затихала на древних скалах тысячелетнего Ростау. Однако настроение у Хорста было похоронным. Только что он вылез из Ахет-Хуфу на Божий свет и физически, каждой своей клеточкой ощущал немыслимое бремя гигантской пирамиды. Вот уже неделю его мучила навязчивая мысль, смешно сказать, о каком-то там папирусе времён позднего Среднего царства. Выполненном иеротическим письмом, плохо сохранившимся и несомненно являющим собой копию с какого-то раннего оригинала. Назывался сей папирус Весткарским в честь одной эксцентричной дамы, передавшей его безвозмездно в дар науке, и рассказывал о фараоне Хеопсе, собиравшемся соорудить в своей строящейся пирамиде некие тайные палаты на манер тех, что были в храме Тота. И все было бы ничего, если бы не другой папирус, так же периода Среднего царства, содержащий "предостережение Ипувера", в нем старый жрец сетует, что канули золотые времена и "нет уже тех достойных, кто может забрать то нечто, спрятанное в пирамиде". Значит, нечто, спрятанное в пирамиде? Уж не в секретных ли палатах фараона Хеопса? Без малого неделю Хорст лазил по Ахет-Хуфу, прикидывал так и этак, простукивал стены, чуть ли не обнюхивал Большую галерею, камеру царя и комнату царицы, с непониманием посматривал на массивный, из крепчайшего гранита саркофаг - как его вытесали, из цельной-то глыбы? Это в эпоху-то медно-каменной культуры? Нет, трижды прав Шампольон, по сравнению с древними мы, европейцы, словно лилипуты. Ишь чего понастроили. На площади основания Ахет-Хуфу можно разместить храм святого Петра, а также Миланский и Флорентийский соборы вместе с Вестминстерским аббатством. Наконец Хорст плюнул на ортодоксальную археологию и стал подумывать о методах Бельцони, добывавшего раритеты при посредстве тарана и динамита. Вот тут-то ему и повстречался рейс Ибрагим, дочерна загорелый, беззубо улыбающийся, в донельзя истёртом выцветшем джилалабьяхе.
- Салам алейкум, товарищ, - безошибочно угадав в Хорсте русского, поздоровался он, подкрутил седеющие усы и доверительно сообщил: - Это ведь я водил Картера к Тутанхамону, я лучший проводник во всем Египте. Ты, товарищ, со мной ходи, мне бакшиш плати, я тебе такое покажу. Э, рубли не надо, доллары давай, фунты, марки.
Глядя на него, создавалось впечатление, что за двадцать пять зелёных он завернёт вам Ахет-Хуфу в шёлковую бумагу или по крайней мере попытается это сделать. А уж за тридцать пять - откроет все тайны древней земли Кем. Хорст не долго думая дал ему полтинник. И Ибрагим честно вывернул перед ним наизнанку все достопримечательности Мем-Фисского акрополя: "поля пирамид" в Дашуре, Сак-ре, Абусире, Завиет эль-Ариане и в Абу-Руваше. Казалось, мигни только Хорст, и перед ним откройся ворота в Дуат, бренное обиталище душ усопших. А ещё Ибрагим знал множество историй - про негасимые светильники гробниц, и про таинственный, светящийся во тьме сплав орихалк, и про загадочную, ныне выродившуюся породу котов, с которыми в свою бытность фараоны охотились на диких гусей. Почему египетские краски не выцветают тысячелетиями? Почему эмблемой касты фараонов была очковая кобра, а жреческой - обыкновенная? Почему, почему… А вот насчёт тайных помещений в пирамиде Хеопса старый рейс молчал, отнекивался, нет, говорил, товарищ, не знаю. Мол, главная тайна Ахет-Хуфу совсем в другом. Когда халиф аль-Мамун в девятом веке с помощью огня и уксуса пробился в пирамиду, то обнаружил он не пустоту, как утверждают историки, а увидел две исполинские скульптуры, стоящие на пьедестале. Одна изображала мужчину с копьём в руке и была из золота, другая - из серебра и представляла собой женщину с пращей. Посреди того же постамента стояла ваза из неведомого минерала. Когда её наполнили водой, она весила ровно столько, сколько и пустая.
Третьего дня Ибрагим поведал Хорогу преинтереснейшую историю. Будто бы сын его пятой дочери, непутёвый Муса, тот что работает шофёром у господина Али, так накурился гашиша, смешанного с семенами дурмана, что, ничего не соображая, сел в машину и сдуру укатил куда глядят глаза в пустыню. Естественно, застряв, бросил грузовик, долго куролесил по пескам, распевая песни, а в районе старых каменоломен вдруг замолк, потому что натолкнулся на запечатанный вход. В гробницу, богатую, похоже, нетронутую мародёрами, местоположение которой Ибрагим готов указать… И надо торопиться, потому как у непутёвого Мусы короткий ум и длинный язык.
- Кушайте, уважаемый, кушайте: - Хорст с искренним радушием прижал ладони к сердцу, легко поднялся с пуфика и, вытащив бутылку необъезженной ещё "Белой лошади", вздохнул: - Ох, грех, грех… - Да, грех, грех… - в тон ему вздохнул араб, проглотил тягучую слюну и пальцами - пророк предписал есть руками - взял с блюда сочную брошетту, маленький закусочный шашлычок. - Но не такой уж и тяжкий. - Обмакнул мясо в соус и с презрением покосился на поднос, где стояли всевозможные напитки: соки, молоко, вода, ароматизированная флёрдоранжем. - На то они и грехи, чтобы их отмаливать. Аллах простит.
Все верно, как сказал один еврей: если нельзя, но очень хочется, то можно. Из чайных, доверху наполненных пиал. Под салат из жареного перца с запечёнными помидорами, цыплята с черносливом и мёдом, посыпанные кунжутом, и хрустящие бриуаты с голубятиной.
- А не кажется ли вам это странным, уважаемый? - тонко поинтересовался Хорст, когда уже изрядно прогалопировали на "Белой лошади" и принялись за запечённого барана, коего полагалось есть со смесью соли и молотого тмина. - Каких-то два десятка километров от Каира и - нетронутая гробница. Просто чудеса тысячи и одной ночи.
Конечно чудеса, если учитывать тот прискорбный факт, что основная часть захоронений на нильских берегах была осквернена ещё в эпоху фараонов.