6
- А я еще вот что, начальничек-чайничек, тебе скажу… Одолжи только сигаретку.
- Переигрываешь, Южаков, - сдержанно басил Сева Голованов. - Сейчас ни от кого из блатных не услышишь "начальничек-чайничек": отмирающий жаргон. Это все равно, что спросить: "Ты по фене ботаешь?" В ответ выдадут: "А ты на параше летаешь?"
- Ой-ой, какие мы умные! Если сам все знаешь, зачем я тебе, сирота, понадобился? А сигаретку все-таки одолжи.
И Голованов (разумеется, навсегда, безо всякой отдачи, которую подразумевает слово "одолжить") высыпал полпачки "Бонда" в подставленные ладони полного лысоватого мужчины респектабельной внешности, который уместнее смотрелся бы на телеэкране, чем в комнате свиданий. Даже телогрейка на нем сидела так, словно ее сшил тюремный Пьер Карден. Представитель, как недавно было принято выражаться, организованной преступности, Роберт Южаков проводил дни заключения без особенных бедствий, но скучно. Визит сотрудника агентства "Глория", интересовавшегося близко знакомыми ему на воле Рубежовым и Сальским, представлял приятное разнообразие, и по этому случаю Южаков устроил целое представление: объявлял себя узником совести, жаловался на храп соседа по нарам, со слезой в глазу благодарил за любимые сигареты. И, только досыта натешившись, поделился своей долей информации.
Знал он, собственно, только то, что Пашу Сальского и Жору Рубежова, успевших приобрести известность в определенных кругах, пригласил на работу бизнесмен. Бизнесмен по виду и по имени был русским, носил очки в золотой оправе, бизнес содержал легальный. Платить обещался слишком много, значит, точно врет или недоговаривает чего-то. И точно: не прошло и недели, как обнаружилось, что Николай Анисимович действует от зарубежного попечителя. Напарники в этом смысле не были особенно щепетильны, как и в любых других. Они даже, помнится Южакову, поздравили друг друга с тем, что - вот везение! - именно сейчас вырулили на правильную тропу. Сальский-то всегда мечтал работать киллером в Америке, и вот осуществление американской мечты приблизилось вплотную. Вроде там чего-то было завязано на антиквариате, Южаков краем уха слышал, но не вникал. В общем, произведения искусства стоят больших денег, а деньги американец предпочитает экономить. За счет таких, как "морские котики", старательных парнишек, способных убирать тех, кто слишком зажился на этом привлекательном свете. Пусть лучше излишек долларов заплатят Паше с Жорой, лады?
- А еще что-нибудь о них слышно?
Последняя, целая, пачка "Бонда" растворилась в потайных карманах элегантной телогрейки.
- Странное что-то Паша сказал, когда мы с ним в последний раз виделись. Нелепое… Вам это не поможет, - внезапно отбросив скоморошество, поделился Южаков.
- Почему? Именно нелепое-то и поможет.
- Да так, дикость какая-то.
- Ладно, - Голованов сделал вид, что разозлился и собирается звать конвой. Его и впрямь допек этот потешающийся над "начальничками" наглый уголовник. - Сигарет не осталось, платить нечем, так что счастливо оставаться со своими нелепостями.
- Стой! - вонзился ему в затылок приказ Южакова. - Мне эта нелепость и подавно ни к чему. Ну вот, допустим, он сказал: "Уходим под землю". Довольны? Я, например, не понял, к чему бы это. Может, нефтяным бизнесом занялись? Или, того, с кладбищем что-то связано?
Словами Южакова Голованов поделился с Денисом Андреевичем, откровенно признавшись, что тоже не в состоянии их раскусить.
- "Под землю", - задумался вслух Денис. - Что же это? Не с искусством ли связано? Подземелье. Андеграунд. Авангард… Нет, не сходится. Если Сальский прямым текстом заявил, что криминальный бизнес связан с искусством, при чем тут эта фраза? Эх, искусством все равно надо заниматься…
Искусством заняться заставили Толика Рузавина.
Анатолий Рузавин, самый молодой сотрудник агентства "Глория", был молод не только по стажу. Его круглая физиономия с трогательно вздернутым носом и пшеничным вихром челки, спадающим на лоб, вызывала у людей доверие - это была физиономия крестьянского сына или неуспевающего, но компанейского студента. Внешность не обманывала: по сути Толик, как его звали все, начиная с директора и кончая уборщицей, был славным парнем, который не только внушал доверие, но и оправдывал его. Толик старался выглядеть прагматичным, часто заводил разговоры о деньгах, стыдясь того очевидного всем факта, что в агентство "Глория" его повлекла романтика. Об опыте говорить не приходилось, но Толик, парнишка сообразительный, учился быстро всему, чему нужно. А под романтическим соусом нелегкого сыскного ремесла на него можно было взвалить работу самую легкую и не сулящую выраженных результатов.
Именно такой работой обещало оказаться расследование в кругах многообещающих молодых художников. Толику предстояло выяснить, не было ли такого, что какой-либо художник, подававший большие надежды, вдруг перестал писать картины, выставляться, искать клиентов и зарабатывать каким-либо другим способом. Заглянув в специальную литературу, Денис исходил из того, что человек, занимающийся фальсификацией картин, обычно не в состоянии тратить время ни на что другое, на собственное творчество - тем более. Хотя чисто теоретически нельзя было исключать возможность рождения уникального копииста-многостаночника, но, судя по тому количеству картин, которые умудрялся продавать Файн, в России на него трудился целый подпольный изобразительный завод.
- Художники? - Род занятий объекта наблюдения показался Толику малокриминальным.
- Напоминаю, Толик, что речь идет о действиях в России международной банды, занимающейся подделкой произведений искусства, - лично напомнил ему Денис Грязнов, который по сравнению с Толиком неизменно чувствовал себя умудренным опытом и как следует пожившим на этом свете. Для Толика он был примерно тем же, чем дядя Саня и дядя Слава - для него. - Это сотни миллионов долларов. Заказчик у нас есть, надо найти исполнителя, а это можешь сделать именно ты. Найдешь - считай, промежуточное звено у нас в кармане.
Толик просиял: не каждому выпадает честь разоблачить международную банду! Глядя на его реакцию, Денис поздравил себя с психологической удачей: о фронте изобразительных искусств теперь не стоило беспокоиться.
Мальчишество глубоко сидело в Толином характере. Подражая Шерлоку Холмсу, он перевоплощался. В деканаты заведений Москвы и Питера он входил в приличном костюме-тройке, со сдержанно-щегольским галстуком в полоску, предъявляя удостоверение "Глории". А к художникам, не бедствующим, но и не самым благополучным, хотя, должно быть, самым беспечным представителям российского населения, он отправился… он отправился…
- Джаз, хочешь дунуть?
Толик принял из рук девчонки с двумя хвостиками на макушке кривую самокрутку, из которой сыпалось крупно нарезанное содержимое. Девчонку звали Анита, и в сигарете был не табак. Поэтому Толик сделал вид, будто затягивается, стараясь пореже дышать. Вот уже второй вечер он находил себя на тротуаре в этом закоулке Арбата. Скоро придут менты, погонят. Толик думал об этом надвигающемся событии словами своих новых знакомых, забывая, что он сам в определенной степени мент. Здесь он - Джаз, потому что Аните его галстук-бабочка, с которым он явился в первый раз, напомнил какого-то джазового музыканта. Толик напрягся, обнаружив, что переборщил с перевоплощением, но утешил себя тем, что это временно. Задание выполнялось успешно. Ему нравится знакомиться. Его знакомые - источник всяческих приколов.
- А вот когда я ездил в Коктебель, то, прикинь, купил анашу, завернутую в листок из такого, ну, ежедневника, с надписью: "План на неделю". Ровно на неделю и хватило…
На самом деле Анита окончила Суриковское, а работает в бутике. Она не наркоманка, просто ей не нравилась ее жизнь, и время от времени она позволяла себе оторваться от жизни.
- Трава много народа губит. Вот был такой Олег Земский, мой знакомый, кто-нибудь слышал о нем? И не услышите. А ведь какой талантливый был! Сам директор сказал: "Это будущий Шемякин…"
- Что же, умер?
- Не умер, а так… Никто больше о нем ничего не знает. То ли в тайгу уехал, то ли вниз головой сиганул.
- При чем же здесь трава?
- Трава всегда при чем.
- Эх, не лазили вы в Раменки! Вот где трава курилась…
- А что это за Раменки? - У Толика гудит голова, но он старается подмечать каждую мелочь.
- В Раменках давно все закрыли. Раменок больше нет.
"Раменок больше нет", - повторял себе Толик всю ночь, а наутро очнулся с сильной головной болью и воспоминанием, что обязан сегодня ехать в те самые Раменки, которых нет. Ему велели одеться похуже и прихватить спелеологическое оборудование, если есть. Спелеологического оборудования у Толика не водилось. Он прихватил веревку, надеясь, что заявленная экскурсия не состоится. Надо сказать, что, увлеченный собственным расследованием, Толик не потрудился дать знать сотрудникам "Глории" о своей поездке в Раменки. Зачем?
Когда Толик выволакивал с балкона моток веревки, оставшейся от ремонта, зазвонил телефон.
- Ну как, едем в Раменки? - нетерпеливо спросил добровольный экскурсовод, который, если Толик правильно вспомнил, носил прозвище Соник: не то от марки "Панасоник", не то от старинного слова "сомнамбула".
- Спускаться надо аккуратно, - инструктировал он в электричке полубесчувственного Толика. - Пониже пригибайся. Не дыши. Вначале очень противно, потом привыкнешь… Я, правда, не уверен, что нас туда пустят. Там вроде фирма какая-то окопалась. А жаль, классные были катакомбищи.
На них косился весь вагон. Чтобы не фиксироваться на переживаниях, Толик, привалясь щекой к стеклу, созерцал подмосковные города и, в разрывах между ними, поля, дачные домики и пустыри. Погода соответствовала цели загородной прогулки: ветер гнал по небу клочковатые тучи, которые, прежде чем раствориться, обрушивались на станции и на ожидающих поезда пассажиров громким веселым летним дождиком. Пассажиры накрывались дождевиками, похожими на плащ-палатки.
В Раменках Соник отколол номер. От платформы они прошли едва ли не весь город Раменки, чтобы очутиться в поле, где отсутствовали намеки на какое бы то ни было человеческое жилье. Вдали, отделенное пространством летних трав, белело какое-то официальное и, похоже, давно не ремонтированное здание.
Толик совсем упустил из виду, что среди поля, где не было ни души, они со своей веревкой видны как на ладони.
- Вон, смотри, - Соник поучал новичка, - белый дом видишь? Похоже, все еще заброшенный. Так, стало быть, от него…
Рузавин успел еще увидеть рыжебородого человека, который направлялся в сторону Соника… Больше он ничего увидеть не успел. Сбоку закричал Соник. Душная темнота обрушилась сзади, поглотив целиком, и самый молодой сотрудник "Глории" перестал слышать и видеть.
В это самое время Агеев пускал пар из ушей, подкатываясь к прислуге Евгения Пескова. В своем небедном доме, расположенном вблизи знаменитой усадьбы "Архангельское", он содержал целый штат: повар, садовник, горничные - и все они были по-английски вышколенными и неболтливыми, вот досада! Агеев возлагал особенные надежды на горничных, но те, вопреки женскому обыкновению перемывать косточки хозяину и его друзьям, держали языки за зубами. Или, возможно, поблекло с годами фирменное агеевское обаяние? Перепробовав разные подходы, Агеев сумел кое-как законтачить только с поваром. Дружба завязалась с бутылки "Метаксы", вследствие чего Агеев принял повара за любителя алкоголя. На самом деле ему было нужно другое, и, пока Агеев думал, что обрабатывает повара, происходил обратный процесс.
- Ты из милиции? - допытывался повар, худой и узловатый, как бамбуковая палка, с обильной кудрявой шевелюрой, похожий на эстрадного комика, вышедшего в тираж.
- Ни боже мой! - не покривил душой Агеев.
- Тогда журналист? - С пьяной проницательностью повар сощурился.
- Ты меня раскусил.
- Люблю газеты, особенно "МК". Спрашивай! Только на меня потом не ссылайся. Ничего не было, ты ничего от меня не слышал, и в глаза я тебя не видел.
- Заметано.
- Так про кого тебе надо? Про девок хозяина? Про боярыню? Это жена, значит…
Без труда не вытащишь рыбку из пруда. Килограмм пьяной болтовни пришлось просеять, прежде чем Агеев уяснил состав людей, которые появляются в доме Пескова лишь тогда, когда из Америки к нему прибывает толстый русскоговорящий друг мистер Файн. Это были лица исключительно женского пола, в отношении которого Файн был завзятым потребителем. Одну, впрочем, повар выделял:
- На девчонку похожа. Зовут Лена. Маленькая такая, словом, девочка, а самой уж лет тридцать пять. Но с ней обращаются по-особенному, она не из вертихвосток этих, которых Евгеша ради Абраши приглашает. Перед ней юлят: "Елена Анатольевна, Елена Анатольевна…" Песков ее пригласил как консультантку по антиквариату, она в этом вроде шарит.
- Точно - Елена Анатольевна? - переспросил Агеев.
Советское время прославилось своей наступательной силой. Военная оборона правила бал в стране. И, надо сказать, под влиянием командно-административных методов людям отошедшей эпохи удалось создать много ценного. Много просто дорогостоящего. Много выдающегося. Много страшного… Достижения в некоторых областях превосходили соответствующие достижения капиталистической системы. Впрочем, они порой оказывались настолько несогласуемы с новыми условиями жизни, что вместо того чтобы использовать, их оказалось проще законсервировать и навеки забыть.
Правда, память человеческая - ящичек со многими отделениями. И то, что забыли одни люди, могут вспомнить другие.
…На дворе осень 1982 года. По радио, в газетах, по телевизору, даже в детских передачах только и твердят что о военной угрозе со стороны США, о том, что война неизбежна, что война скоро будет… Говорят, в общем, правильные вещи: действительно, внешнеполитическая обстановка накалена до предела. Но враг еще не знает, что советское руководство активно готовится к обороне. На случай атомного нападения для членов Политбюро и ЦК КПСС строится бункер. Чудо-бункер! Снабженный системами очистки воздуха, позволяющими провести внутри сколько угодно времени. Запасов сухого пайка должно хватить не на одно десятилетие. Телесистемы внешнего обзора позволяют получать отчет обо всем, что творится на поверхности в радиусе пяти метров. Не забыты и такие мелочи, как зал торжественных собраний на пятьсот мест, кинотеатр на сто мест, четыре комнаты для релаксации, зимний сад, обогащающий воздух столь нужным в чрезвычайных условиях кислородом, медпункт, столовая и бар. Тяжелая болезнь, постепенно отнимающая движение, мешает Генеральному секретарю ЦК КПСС лично убедиться в том, насколько убежище, построенное по его приказу, соответствует знаку качества, но ему поступают отчеты. Скоро, очень скоро все будет закончено…
Однако еще раньше, чем строители смогли отрапортовать о завершении особо важного задания, умер Леонид Ильич Брежнев, наконец-то избавившись от государственного груза. От груза придворной лести и народных анекдотов, от необходимости улаживать дела членов семьи и выступать с трибуны, когда физическое состояние подсказывало полежать под теплым одеялом сутки-двое… Ноябрьские похороны заставили тайную стройку надолго остановиться: прораб ушел в тяжелый загул. Когда он вышел из загула, оказалось, что новый властелин одной шестой части суши и гроза алкоголиков Юрий Андропов не отдал никакого нового приказа относительно строительства, а со старым наблюдалась полная неясность. Спустя короткое время за железный занавес прилетела вестница мира от простых американцев, обворожительная девочка с солнечной улыбкой, Саманта Смит, а мы послали Америке в ответ русскую девочку Катю Лычеву, в международном воздухе чуть-чуть потеплело, и возникли первые сомнения, что секретный бункер пригодится. В эпоху перестройки и гласности о давным-давно законсервированном подземелье никто не вспоминал. Когда же первый президент Советского Союза лишился должности в связи с прекращением существования данной страны и на одной шестой части суши взамен казармы воцарился хаос, в недостроенном бункере поселились бомжи. Этих смердящих полуграждан не волновала запутанная история несостоявшегося убежища от несостоявшейся войны, они искали приют, который позволил бы им погреться, отоспаться, просушить возле разведенных прямо на бетонном полу костров свои лохмотья. Для разведения костров использовали коридоры и те помещения, что поменьше: необъятные, представлявшиеся в полутьме еще грандиознее зал торжественных собраний, кинозал и зимний сад угнетали, навевали страхи, как древние храмы, где приносились кровавые жертвы неведомым богам. Обломки строительного мусора давно пошли на растопку. Представляло некоторые неудобства отсутствие водопровода, однако эту проблему решил один сильный духом и телом выходец из ближнего зарубежья, продолбив в недостроенной части бункера выход к ручью, стекавшему по извилистому подземному ложу. Вода имела желто-зеленоватый цвет и попахивала канализацией, о ее происхождении лучше было не задумываться, но это была вода, ее можно было нацедить в чайник или кастрюлю, чтобы закипятить чаек, и, в конце концов, не такое было положение у новых жильцов убежища, чтобы привередничать.
Вместе с бомжами, но сторонясь их, в подземном доме обитало еще одно племя. Его представители не были завшивлены и грязны, их живописно-смелая одежда была далека и от цивильных костюмчиков, и от бомжового тряпья, вокруг костров они не пили подкрашенный чаем кипяток, наслаждаясь горяченьким, а курили самокрутки с травой, испускавшей дурнотный сладковатый дым, и вели заумные разговоры об искусстве и о политике, мешая иностранные слова с матерными, а накурившись, начинали сбиваться, вести себя неадекватно и дико хохотать.
- Во, художники от слова "худо" разгулялись! - опасливо шипели бомжи, запрятываясь подальше в бункерные закоулки. Соседство им не нравилось, но среди художников попадался народ мускулистый и мощный, закаленный растиранием красок и разминанием глины, и одолеть их в прямом столкновении дистрофичным от хронических болезней и недоедания цветам улиц нечего было и рассчитывать. Оставалось соблюдать правила мирного сосуществования.
А вскоре пришел конец бомжатнику. Один из художников, которого здесь звали Матвеем, однажды вечером пришел в бункер один. Нет, не один, а с компанией, но компания оказалась не его. Он привел горообразных парней свирепого вида, внушительно поигрывающих дубинками и кастетами.
- Вот видите, - сказал Матвей, - место надежное. Никого не осталось, только эти…
"Эти" с фантастической скоростью покидали подземелье. Одни бежали своими ногами, другие, которым повезло меньше, летели по воздуху. Мужик по кличке Костыль сломал два ребра. Полоумная баба, которую звали тут Незабудкой за то, что у нее вся кожа была в синих пятнах, умерла: кажется, у нее разорвалось что-то в животе, хоть вроде ее и не били, а просто швырнули. Бомжей потрясла не смерть их товарки, а то, что после смерти ее лицо разгладилось и стало ясно, что Незабудка была еще совсем не старой.
- Забудьте сюда дорогу! - неслось им вслед.