С Матвеем это произошло, когда легенда о тетке, оставившей наследство, стала казаться ему самому подозрительной и он придумал, как расширить криминальный промысел, оставаясь при этом чистым. Суть в том, что картины обычно продаются в сопровождении документа, называемого справкой об аутентичности. Обычно это черно-белая фотография полотна, на обороте которой признанный эксперт ставит свои подпись и печать. Когда Матвей Пикаев накопил денег, он приобрел несколько подлинных произведений интересующей его эпохи для более полного изучения, и у него скопилось несколько таких документов. Набив руку на фальшивках, Матвей не видел трудностей в том, чтобы скопировать печать и подпись эксперта. Поддельный Шагал изначально получил "путевку в жизнь".
Со своим Шагалом он набрался наглости обратиться к человеку, чьим знаниям и профессиональному чутью доверял, но считал его слишком восторженным и доверчивым. И впрямь, специалист отпустил положенную дозу восторгов его Шагалу, изображавшему козла, летящего над крышами Витебска, после чего попросил Матвея обождать, пока он кое с кем переговорит. Вероятно, Пикаев сможет получить деньги наличными, возможно, даже в долларах. Есть тут один покупатель…
Матвей ждал. Полчаса, час… На втором часу забеспокоился. Безотчетное предчувствие, сродни зубной боли. К сожалению, предчувствие не обмануло: через час пятнадцать в комнату энергично ворвался незнакомец с тонким, но жестким лицом. Что-то в нем было от человека искусства, но в целом по виду - типичный бизнесмен. И по образу действий - тоже.
- Давно занимаешься фальшивками? - напористо спросил бизнесмен. Спросил так, что сразу становилось понятно: он и мысли не допускал, что Матвей станет вилять и отнекиваться. Но Пикаева трудно было взять голыми руками.
- С какой стати вы меня обвиняете? Есть подпись и личная печать эксперта, их и проверяйте…
- Уже проверили, дурила. По Интернету. Эксперт свидетельствует, что этого полотна в глаза не видел. Эх, ты! На что ты рассчитывал в эпоху электронных картотек? Смешно… Так давно ты этим занимаешься?
И Матвей, который никогда не верил, что ему удастся долго морочить голову специалистам, признался, силясь улыбнуться побледневшими губами сквозь рыжие заросли усов и бороды:
- Третий год.
- Много продал?
- Четыре холста маслом, два рисунка.
- И только на Шагале засыпался? Не слабо. Вижу, ты спец.
Матвей ничуть не возгордился. Когда тебя хвалят за такое малопочетное занятие, как фальсификация, уж лучше бы ругали. И вообще, он хотел бы очутиться подальше от этого человека, все равно, ругал он его или хвалил. Но у бизнесмена в отношении Матвея была своя задумка:
- Не бойся, я не выдам тебя милиции. Наоборот, дам новую работу, лучше прежней. Не надо ни заниматься распространением, ни выдумывать новые несуществующие картины. Знай копируй себе на здоровье…
Так Матвей Пикаев вошел в преступный синдикат, промышляющий подделкой произведений изобразительного искусства. И стал там, по собственному мнению, не последним человеком. Помимо мастерства и опыта, которыми он охотно делился с другими фальсификаторами, именно Матвей, и никто иной, придумал обосноваться в Раменках-2. Где еще могла быть такая конспирация?
Так Матвей Пикаев ушел в полный и окончательный андеграунд. Эту шутку он отпускал в кругу понимающих людей, благо, кроме них, общаться было не с кем. Матери и сестрам хватало денежных переводов, которые он им регулярно пересылал. Друзья или уехали за границу, или вкалывали, позабыв о роскоши человеческого общения, или, разочарованные тем, что их подземелье "захапали какие-то фирмачи" (свою роль в этом деле Матвей, естественно, не афишировал), перестали собираться прежней компанией. Вопросов с паспортным столом и военкоматом у него не возникало, снимать комнату больше не было необходимости, все необходимое ему доставлял охранник. Чем Раменки-2 хуже башни из слоновой кости, о которой нет-нет да и возмечтает каждый творческий человек? Попахивает, правда, плоховато…
Матвей дышал, стараясь заполнить легкие городским смогом: по сравнению с атмосферой бункера даже он представлялся свежим, как воздух альпийского высокогорного курорта. Вся Москва ему, по контрасту, казалась чистой и многокрасочной. Художник купил на Кузнецком мосту белила для Олега Земского и колонковые кисти для себя и бесцельно побрел по вековой булыжной мостовой, решив позволить себе час отдыха. Солнце спряталось за тучей, и прохожие опасливо поглядывали на небо, должно быть, вспоминая прогноз погоды. У Матвея, конечно, зонта при себе не было. Обвыкнувшись под землей, забываешь самое элементарное: что летом может пойти дождь, что днем теплеет, а вечером холодает. Готовясь к выходу на поверхность, одежду тоже приходилось подбирать наугад, разве что советуясь с охранниками.
За время, прошедшее с последнего визита, в Москве произошли нерезкие, но изменения. Стало меньше бомжей… Не успел Матвей это отметить, как увидел, что навстречу ему движется прилично одетый, но заросший и словно бы одичавший тип. Взгляды прохожих с недоумением останавливались на нем и поспешно отскакивали, словно все боялись, что, если пристально посмотреть на это чучело, оно набросится на них. У типа была неопрятная рыжая, до середины груди, борода и белая кожа, как у узника, годами не видавшего солнца. Еще на нем была пикаевская замшевая куртка, и пикаевские расклешенные джинсы, и… Матвей не знал, плакать ему или смеяться, и ограничился тем, что перешел на другую сторону улицы, подальше от выставленного поперек витрины зеркала.
В бункере, оснащенном всевозможными удобствами, на стенах не висели зеркала, и Матвей Пикаев впервые догадался, что это не случайно.
А ведь Матвей направлялся на деловую встречу: такова была истинная причина любви к свежему воздуху! Один человек, как ему передали, настойчиво его разыскивает. Человек из его прошлого. Какими глазами он посмотрит на представшего перед ним узника замка Иф? А, не наплевать ли! Перед кем стесняться? Насколько Матвею было известно, с этим человеком он работал в одной системе. Они были связаны одной ниточкой. Просто один сидел под землей и делал копии с ценных полотен, а другой ходил по земле и прилагал усилия, чтобы эти полотна поскорее лишились своих законных владельцев и попали под землю. Еще неизвестно, кто чище…
- Я только что таракана в ванной поймал, - во всеуслышание огласил свое открытие Семен Семенович, входя с чайником на кухню коммунальной квартиры. Вместительные заварочные чайники были невинной моисеевской страстью, он менял их каждую неделю, доставая из запаса новый. - Утопил вражину в раковине. Настенька, ты не купишь на рынке средство от тараканов? Мелок "Машенька" или ловушки "Райдер", а можно и то и другое.
Настя вяло кивнула. Сегодня на ней было темно-синее платье в старозаветный горошек. Глаза ее были красными, то ли грустными, то ли утомленными.
- А я анекдот в газете прочел, - никак не желал съехать с тараканьей темы Семен Семенович. - Разговаривают два приятеля. Один говорит: "Совсем тараканы замучили, житья от них нет. Носятся по квартире, как лошади". А другой ему: "А ты купи мелок для тараканов. Я, например, купил". - "Ну и что, помогает?" - "Еще как! Вон, посмотри на моих: сидят в углу, рисуют"… Настя, ты что это, дитенок? Не смешной разве анекдот?
Настя завсхлипывала, спрятав голову между загорелыми предплечьями и орошая слезами скатерть, покрытую равнодушными коммунальными отпечатками горячей посуды. Семен Семенович смущенно отвернулся, обдавая чайник кипятком. Шипение льющегося кипятка и рыдания Насти слились в одну мокрую гамму.
- Хорош гусь наш Дениска, - обратился к чайнику Семен Семенович. - Как это так, заставил плакать такую девушку! Ничего, жизнь длинная, всякое бывает. Сегодня заставил плакать, завтра прибежит, станет в ноги кланяться.
Настя продолжала орошать слезами скатерть. Семен Семенович оставил манипуляции с чайником.
- Что, неужели другая женщина? Нет, ну объясните мне, что они в нем находят? Куда он годится, верста долговязая коломенская? А глазки? Крохотные, поросячьи, только и достоинства, что, извините, голубые. А волосы…
- Неправда! - вступилась Настя за рыжие Денискины волосы. - Он красивый! Он добрый! Это я, все я… Дура, дура! Он всего лишь… у нас… в общем, я только проснулась, а он собрался уходить, и лицо такое, как будто он злится, это из-за работы, он так и сказал, а я ничего слушать не хотела-а-а… А он теперь не приходит, наверное, мы поссорились…
Предоставив Насте выплакивать новые неприятности, Семен Семенович обрушил в чайник горку заварки. К чему, к чему, а к чаю в пакетиках Семен Семенович привыкнуть не мог. Если к таким достижениям западной цивилизации, как компьютеры, мобильные телефоны, карманные органайзеры и автомобили "форд", старик относился благожелательно, то быстродействующие пакетики на нитках считал враждебными происками злобных американцев, желающих, чтобы весь мир на их дурацкий манер привык к чаю с бумажным привкусом и шерстящими язык волокнами. Не-ет, кто разбирается в чае, так это китайцы. Хотя в общем и целом китайцев Моисеев не любил из-за того, что их слишком много и они пишут иероглифами.
- Ну и из-за чего так переживать? - пробурчал Семен Семенович, когда крышка чайника захлопнулась, настаивая драгоценное содержимое, а всхлипывания пошли на убыль. - У Дениса действительно много работы, вот и не приходит. Привыкай, а не можешь привыкнуть, скажи: "Такой человек мне не нужен". Только, скажу тебе, Настя, напрасно. Открою тебе наш мужской секрет: удобных мужчин не бывает. Таких, чтобы совсем удобных для женщин. Женщины мечтают о таком, чтобы и зарабатывал много, и по дому все делал, и постоянно с ней был, и ее ублажал, и поводов к ревности не подавал… Ну таки я вас спрашиваю, как это совместить? Женщина всегда с чем-то обязана примириться.
Настя, подняв голову, смотрела на Моисеева. Вокруг ее глаз высыхали слезы.
- Все образуется! - заверил ее Семен Семенович с обычной жизнерадостностью. - Я ведь, Настя, чуть-чуть волшебник. Хочешь верь, хочешь, не верь. Талантом волшебника для продвижения по службе не пользовался, а вот сейчас воспользуюсь. - И, сделав несколько пассов руками, провозгласил: - Заклинаю тебя, Денис, позвони Насте!
Оба невольно прислушались к тишине коммунальной квартиры.
- Да, - самокритично высказался Семен Семенович, - так себе из меня волшебник. Давно не тренировался.
Настя через силу улыбнулась. Ей не хотелось обижать старого человека, который так заботился о ней.
- Давайте пить чай, Семен Семенович. У меня есть вишневый рулет.
- Вишневый рулет? Да это же нектар и амброзия!
В эту минуту из недр квартиры донесся звук. Оба прислушались. Звонил телефон. Не успел Семен Семенович изречь: "Вот видишь, с опозданием, но подействовало", как Настя слетела со стула и понеслась брать трубку. Разговаривала долго. Слов Семен Семенович не различал, но, судя по интонациям, то бурным, то ласковым, все шло, как надо.
"Дурачки молодые. Устраивай все для них", - ворчливо подумал Семен Семенович. Ведь это он звонил сегодня Денису, когда Настя была на работе.
9
Турецкому казалось, что пахнуть интенсивнее, чем в палате Альниса, могло разве что в морге. Он не предвидел третьей возможности: в палате стояла вонь более концентрированная, чем даже в морге, когда в ней находился Альнис.
Его неподвижная фигура, накрытая простыней, с приподнятым, видимо из-за лежания на судне, тазом внушала благоговейную брезгливость, как египетская мумия. Бледное, с редкими седыми волосками на верхней губе и подбородке лицо, лысая голова была глубоко погружена в подушку. Расплывчато-голубоватые глаза отслеживали что-то невидимое на потолке. Пользуясь описанием, которое оставил Марек Вишневский через дочь Марианны Штих, Турецкий никогда не распознал бы в этом полуфабрикате покойника лощеного сотрудника НКВД. Вряд ли сам Альнис узнал бы себя, если бы в годы процветания ему показали фотографию из будущего: немощный старик на койке каменец-подольской богадельни. За все, что мы натворили, рано или поздно наступает расплата. Но способ оплаты счета, предъявленного Альнису, представлялся особенно неаппетитным.
- Вальдемар Янович! - наклонясь, крикнул ему в самое ухо Турецкий. Вальдемар Янович даже не вздрогнул. То ли в самом деле был глух, то ли проявлял недюжинную выдержку. - Вальдемар Янович! Мы хотели бы побеседовать о том времени, когда вы работали в НКВД. Львов, сорок четвертый год, помните? Бруно Шерман…
Турецкий был уверен, что в мутных глазах мелькнула тень узнавания. И вместе с ней - хитроватость. Имя Шермана явно что-то значило для старика, даже спустя столько лет. Но он не хотел выдавать, что именно.
- Вальдемар Янович! Мы вас ничем не обидим. Вы скажете, мы уйдем. Вы можете нам помочь… помочь искусству…
Альнис не шевелился. Не шевелился, с точки зрения Турецкого, демонстративно: ведь даже совершенно неподвижный человек способен двинуть бровью, моргнуть, кашлянуть. А бывший следователь только пристальнее уставился в потолок.
- Альнис!
Альнис проедал глазами потолок, испытывая гнусноватое торжество. Не следовало говорить ему: "Вы можете нам помочь". Вальдемар Янович наслаждался единственной властью, оставшейся у того, кому не повинуется даже тело. В состоянии помочь, а вот не поможет! Из принципа не поможет…
А вдруг это все игра воображения? Турецкому сделалось стыдно: "Что это я тут на больного старика наговариваю?"
- Сань, - прошептал Слава, - чего с него взять? Пойдем отсюда. Глухой человек, ну что поделаешь?
Это был грамотный ход, вопреки тому что Слава поступил так не из хитроумия, а по доброте душевной. Едва они повернулись, чтобы уйти, как услышали:
- Ш-ш-ш…
Бледный рот без единого зуба открылся. Онемевший от долгого бездействия язык беспомощно мотался между деснами, но Альнис сумел проартикулировать:
- Ш-шерма-ан…
"Скучно ему тут лежать, - подумал Турецкий. - Мы пришли - хоть какое-то развлечение. Мы уйдем - снова никаких развлечений не будет. Вот и заговорил".
Грязнов и Турецкий снова склонились над койкой. Но, как ни досадно, за исключением "Шерман", "сорок четвертый" и "сидел", ничего от него не услышали.
- Шерман умер во львовской тюрьме?
Воздевание глаз к потолку.
- Умер от побоев?
То же самое.
- Его расстреляли?
Альнис делает какие-то движения глазными яблоками наискосок. Проследив направление взгляда, Турецкий натыкается на дверь.
- Шерман сбежал?
Никакого эффекта. Очевидно, желанием Вальдемара Яновича было помурыжить их подольше. Ему явно нравилось, когда вокруг него что-то происходило.
- Марианна, - прошелестел Альнис. И сразу же, без перерыва: - Сейчас устал. Приходите. Скажу. Завтра…
То, что Альнис так разговорился, внушало надежду. Способ, которым он по капле цедил нужные сведения, подрубал надежду на корню.
- Помяни мое слово, Саша, - вознегодовал Слава, едва они вышли за дверь, хотя Альнис превосходно мог их услышать, - ничего он нам не скажет. Давай бросим эту ерунду и займемся наконец картинами.
- Погоди, Слава… Нет, ты иди, иди, а я тебя догоню. - И Турецкий поспешил туда, где шла, повиливая крутыми бедрами, та самая медсестричка в халате на голое тело, неся прикрытый целлофаном лоток. Поспешил особой мужской суперменистой походкой, на вид неторопливой, но не позволяющей намеченной жертве уйти. Слава не раз наблюдал у Турецкого эту походку и все хотел спросить: он использует ее нарочно или непреднамеренно? Но каждый раз забывал или стеснялся…
Идти Грязнову без Турецкого все равно было некуда, и он дожидался его на первом этаже, в стандартном холле со стеклянными стенами, от скуки пересчитывая людей с особыми приметами. Похоже, в этом скорбном месте водились только обитатели с особыми приметами, за исключением, конечно, персонала. Когда счет перевалил за сотню, по лестнице к Грязнову снизошел Турецкий в сопровождении медсестры, которая заливалась мелодичным смехом. Послав на прощание воздушный поцелуй, медсестра отправилась назад на свой этаж.
- Быстро это ты, - не скрыл иронии Грязнов.
- Быстрота и натиск - девиз мушкетеров, - отбил претензии Турецкий. - Учись, Слава, как заставить неопытную девушку нарушить клятву Гиппократа и рассказать кое-что интересное об одном больном.
В рекордно короткий срок Турецкий выяснил, что Руслана (таким экзотичным, хотя и очень распространенным среди каменец-подольских девушек, именем звали медсестру) Альниса не любила. И причиной были не язвы и пролежни, покрывающие все его тело и осложняющие уход: это ее профессиональный долг. Нет, бывшего следователя НКВД Руслана боялась. На первый взгляд смешно: бояться неподвижного старика! Но что-то заставляло девушку подозревать, что он не так уж неподвижен, как прикидывается. Не раз, внезапно входя, она заставала его сдвинувшимся к краю кровати. А иногда, стоило ей отвернуться, готовя какую-нибудь процедуру или вытирая пыль с тумбочки, он начинал невнятно и страшно сыпать ругательствами, но едва она поворачивалась, немедленно прекращал, так что она начинала гадать, действительно ли он это говорил или полупьяные, полубезумные выкрики донеслись с улицы, на которую выходили окна палаты. Руслана уж молчит о других мелочах: например, о том, что, когда она подкладывает ему судно, Альнис способен безрезультатно лежать на нем часами, а едва судно вынимают, как он тут же пачкает простыни и с тихим торжеством заставляет ее за ним убирать.
Еще Руслана подсмотрела, что он иногда засовывает руку под подушку и часами лежит с блаженным видом. Там он прячет какую-то коробочку. Когда перестилают постель, ее замечают. Однажды санитарка хотела ее забрать, так Альнис громко завопил, замычал, и она немедленно вернула коробочку на место. В каменец-подольском доме престарелых персонал хороший, не воры какие-нибудь.
- Предполагаешь использовать данные? - спросил Слава.
- Завтра посмотрим.
- Кстати, а чем ты так рассмешил Руслану?
- Я ей всего лишь сказал: "Файна дивчина, я добрый мужчина".
- Ты думаешь, это по-украински?
- Вряд ли. Главное, что сработало.
Тиха была украинская ночь, когда Турецкий и Грязнов шли в гостиницу, чтобы найти место ночлега. Гостиница называлась, конечно же, "Старая крепость".
- Слушай, чего они так носятся с этой крепостью? - недоумевал Грязнов.
- Так больше похвастаться нечем. А об этой крепости был детский роман Беляева. Так и назывался.
- Это какого Беляева: который про Ихтиандра писал?
- Нет, другого. Не фантаста, а чекиста. Страшная чушь, но я в детстве читал с увлечением. Отчасти из-за него решил в милицию пойти…
"А также верил в советскую власть", - подумал Турецкий. И тут же перед глазами встал обломок карательных органов советской власти на вонючей койке под белой простыней. Сейчас, на расстоянии, Альнис вызывал только жалость. Вспомнилась чья-то мысль: карать человека за преступление, совершенное много лет назад, бессмысленно, потому что того человека, который совершил преступление, давно нет. Люди меняются… Но внезапно вспомнился взгляд беспомощного старика, который наслаждался своей миниатюрной властью. Нет, неправда, с возрастом люди не меняются. По крайней мере, не все.
- Я схожу туалет поищу, - отвлек его от мыслей Слава.
- Сходи. Не перепутай только. Буква "Ч" - это "чоловичий", значит, мужской. А "Ж", в общем, как у нас…
- Не перепутаю. В крайнем случае, найду такой, где нарисованы фигурки в штанах и в платье.
- Давай. Жду тебя в гостинице.