Подключение к линии где-то в районе цирка. Выехали, чтобы проверить на месте. Час от часу не легче. Фирма веников не вяжет… Мертвого осла уши они там найдут, мне уже известно, как работают эти мерзавцы мафиози.
Замигала сигналка селектора. Я нажал на клавишу.
– Ведерников! – Это Палыч.
– Я, товарищ подполковник.
– Срочно ко мне, выезжаем.
– Куда?
– Коберов и Заскокин убиты.
– Что?!
– Не кричи… Лучше поторопись…
Я долго сидел будто пришибленный. Затем достал авторучку и поставил против фамилий Коберова и Заскокина в своих записях два крестика…
В кабинете председателя кооператива "Свет" эксперты ЭКО. Коберов и Заскокин лежат валетом; у Заскокина открыты глаза, и от этого мне почему-то становится жутко.
– Гильзы нашли? – спрашиваю у Кир Кирыча, который с лупой ползает по полу.
– Чего нет, того нет…
Снова наган? Не похоже. Значит, гильзы даже не забыл собрать… Опять профи?
Прибыл следователь прокуратуры. Новенький, видно, только с университетской скамьи. Салага.
Иван Савельевич после моих приключений слег в больницу. Сердце, говорит, пошаливает. Микроинфаркт. Поди проверь… Похоже, хитрит, хочет дело сбагрить этому ретивому да молодому несмышленышу. Хитер бобер…
Фишман охает и ахает. Голова его обмотана мокрым полотенцем.
– …Нет, нет, ничего не помню… – со стонами рассказывает он мне. – Обернулся, смотрю – стоит такой огромный, в маске… И все…
– Как – все?
– Что-то мелькнуло – и все… – Фишман нервно потирает пухлые короткопалые руки.
Я уже слушал разъяснения врача опергруппы, поэтому мне состояние Фишмана понятно. Убийца без всякого сомнения прекрасно владеет приемами каратэ или кунфу – с того места, где он стоял, нанести такой точный и молниеносный удар может только незаурядный мастер.
Но почему он оставил в живых именно Фишмана?
– Наблюдение "засветилось"… – хмуро буркнул Палыч, будто подслушав мои мысли.
Да уж, в седьмом отделе нынче траур – пролетели они со своими подопечными, как фанера над Парижем. А такие проколы у них случаются очень редко, и бьют за них очень больно. Представляю, что сотворит с их шефом генерал…
Я ловлю взгляд Палыча: он, сощурив и так узкие глаза, будто держит на прицеле Фишмана. И я понимаю нашего зубра.
– Мне нужно задержать потерпевшего, – говорю я следователю вполголоса, отведя его в сторону.
– Зачем? – Тот удивлен. – К тому же он не совсем здоров…
– Хотя бы на сутки… – умоляюще шепчу.
– С какой стати? – колеблется салажонок. – И под каким предлогом?
– Предлог будет, – подходит Палыч. – Ты пока его поспрашивай, – говорит он мне, кивая на Фишмана. – Заболтай. А я… э-э… поищу Хижняка.
Ах, зубр – голова! Нет, я в старика все-таки влюблен…
Через полтора часа все уладилось. На нашу удачу Хижняк вернулся из своей "ссылки" и подбросил нам кое-какие документы по торгово-закупочному кооперативу "Свет", которых оказалось достаточно для задержания Фишмана (правда, с большой натяжкой; ну да семь бед – один ответ).
Конечно, Ивана Савельевича нам уломать бы не удалось ни под каким предлогом. Но молодой его коллега просто не мог представить, в какую кашу он может угодить по нашей милости…
Киллер
Я паковал чемоданы, когда в дверь постучала Хрюковна.
– Что нужно? – спросил я не очень дружелюбно.
– Гы… – осклабилась Хрюковна. – Там к тябе морда ящиком пришел. Пущать?
Это Додик. Я ждал, что он припрется: вчера у меня был по телефону неприятный разговор с шефом.
– Впусти…
Додик, как всегда, с дебильной ухмылкой от уха до уха.
– Во овчарка, – кивает он на дверь – за нею все еще прячется Хрюковна. – Ей бы зеков в зоне сторожить.
– Зачем пришел? – не поддерживаю треп Додика и включаю телевизор почти на всю громкость.
– Шеф кличет. Срочно. Едем. Прямо сейчас.
– Никуда я не поеду. У тебя все? Тогда топай.
– Не дуркуй, красавчик. – Додик напирает на меня своим брюхом. – Мне приказано тебя доставить обязательно. Живым… или мертвым. Усек?
– Убирайся… – цежу сквозь зубы.
– Красавчик, к чему эти трали-вали? Без тебя мы не уйдем. Посмотри… – подходит к окну.
Я смотрю. Еще довольно светло, и я вижу, как во дворе расположилась компашка – три лба, у каждого косая сажень в плечах. Думаю, что это еще и не все в сборе.
– Уже иду… – смиряюсь я и начинаю одеваться.
Додик прислоняется к дверному косяку, цепким взглядом шарит по комнате. Конечно же мои чемоданы с барахлом не остались незамеченными…
– Жди… – Додик останавливает машину за городом неподалеку от бензозаправки.
Он вытаскивает ключ зажигания и уходит вместе со своими хмырями, которые всю дорогу хлестали баночное чешское пиво на заднем сиденье и дышали мне в спину перегаром. Они вооружены, по крайней мере, Додик и его помощник по кличке Феклуха: пока мы усаживались в машину, я успел их прощупать.
Шеф возник из темноты неслышно, как привидение. Он уселся рядом на место водителя.
– Свое решение менять не собираюсь, – упредил я его вопрос. – Я завязал.
– Хочешь уехать? – спокойно спросил шеф, располагаясь поудобней. – У меня нет возражений.
– Тогда что вы от меня хотите?
– Выручи меня. В последний раз.
– Нет.
– Я так не говорил, когда вытаскивал тебя из весьма щекотливых положений. Ты неблагодарный человек…
Это правда. Я ему многим обязан. Впервые он меня выручил, когда я едва не отправил на тот свет очередного отчима. Мне грозило как минимум пять лет колонии, но шеф подмазал, где надо, и я отделался лишь исключением из инфизкульта.
Второй раз, уже перед тем, как я начал на него работать, поддержка шефа пришлась очень кстати: я, к тому времени прозанимавшись почти три года в одной подпольной шарашке кунфу, влип в драку на танцплощадке. Меня пытались пырнуть ножом, пришлось защищаться жестко, и парень, решивший побаловаться "пером", остался калекой на всю жизнь.
Доказать свое право на самозащиту я не смог, потому как танцплощадка находилась в другом районе города, где у меня не было ни друзей, ни сочувствующих. Свидетели клепали на меня, что только могло им в голову взбрести.
Шеф опять не поскупился, купил всех свидетелей на корню, в суде они отказались от своих показаний, и я остался на свободе.
– Отпустите меня, – взмолился я. – Поверьте, я и впрямь больше не могу. Дошел до точки.
– Я тебя не держу. Мы просто работали вместе. И ты ни в чем не был обижен. Ты волен поступать, как тебе заблагорассудится. Но ты забыл, что долг платежом красен.
– Свои долги я вам уже вернул. С лихвой. Если вы считаете, что платили мне слишком много, я верну деньги.
– Деньги… – Шеф саркастически покривился. – Мальчик мой, разве это деньги? Так, шелуха, мизер… Ты еще только на подступах к настоящим деньгам. К большим деньгам. И ты будешь их иметь, сколько захочешь: сто, двести тысяч, миллион. Выполни мою последнюю просьбу – даю слово, что последнюю! – и я возьму тебя в компаньоны. Голова у тебя работает прилично, человек ты надежный, проверенный – лучшего помощника трудно сыскать. А чернухой заниматься больше не будешь. Для этой работы люди всегда найдутся.
– Спасибо за доверие, но я не хочу. Плевать я хотел на большие деньги. Они меня к "вышке" приведут. – Ну, этого я, предположим, не допущу…
Мягкий, убаюкивающий голос шефа вдруг стал скрипучим, неприятным.
– "Вышка" предполагает судебное разбирательство…
Я понял и почувствовал холодок под сердцем. Значит, дорога у меня теперь только одна…
– Кончать меня сейчас будут или как? – спросил я сквозь зубы.
– Предположим, это совсем не просто сделать…
Не возражаю, тут я согласен.
– Но зачем ты так плохо обо мне думаешь? – продолжал шеф. – Или я тебе дал повод?
Я не отвечаю, смотрю, стиснув зубы, в ночную темень. Вот он – финиш… Возможно, я приду к нему позже, все зависит от моего согласия. Впрочем, какая разница?
Но Оля, Олюшка… Я хочу ее увидеть! – Кого на этот раз? – глухо бормочу, не глядя на шефа.
Он колеблется, пытаясь заглянуть мне в лицо, хотя что можно увидеть в мелькании светящихся фар редких легковушек, проносящихся мимо? Затем решается и, придвинувшись поближе, тихо говорит мне на ухо…
Ну, это уже слишком! Видимо, мои мысли отразились на лице, потому что шеф резко отстранился и надолго умолк.
Я тоже молчал. Первым заговорил он:
– Я тебе доверил… большую тайну. Надеюсь, ты это понимаешь. И чтобы между нами не было недомолвок, должен сообщить: в случае чего – ты знаешь, что я имею в виду, – мы позаботимся и о твоей любимой девушке.
Мир обрушился на меня, задавил под своими обломками. Мерзавец, как он посмел?! Ольга – заложница? Я даже не понял, как очутился в моей руке наган. Ярость захлестнула меня, лишила разума.
– Убью… – прохрипел я. – Сейчас, здесь…
– Я тебе сказал – в случае чего… – Голос шефа дрогнул. – Ты должен и меня понять…
Стрелять! Выпустить полбарабана в него, затем кончить Додика… а потом себе пулю в лоб… А Ольга? Она ведь ничего не знает, ни в чем не виновата. Мои грехи, мне и расхлебывать…
– Оставьте ее в покое… – снова хриплю я. – Иначе я за себя не ручаюсь…
– Ладно, ладно, все… – торопливо говорит шеф и мягким движением отодвигает дуло нагана в сторону. – Извини, я переборщил. С кем не бывает. Успокойся, с ее головы и волос не упадет.
Не верю я ему, не верю! Но делать нечего – киваю и прячу наган. Шеф быстренько прощается, хлопает по плечу и исчезает. Минуты через две появляются Додик и компания.
– Поехали, – улыбается мне рожа неумытая; я стою возле машины.
– Без меня… – отвечаю ему.
– Это почему? – удивляется Додик.
– Катись…
– Ну, как знаешь… – косится на мою руку; ее я держу на поясе – поближе к оружию.
Они уезжают. Я облегченно вздыхаю и вдруг сажусь прямо на асфальт – ноги стали ватными…
Опер
Фишман защищался с упорством, которое трудно было предположить в человеке такого склада характера. И все же Хижняк "дожал" его – мрачные стены следственного изолятора и дикие нравы сокармерников из уголовной среды оказались весьма действенным средством.
Фишман начал давать показания, когда ему пообещали отдельную камеру. Известно ему было немного, но вполне достаточно, чтобы представить картину тотальной системы коррупции, опутавшей город и область.
Кооператив "Свет" был создан для легализации торговли импортной видеоаппаратурой, компьютерами и прочей электроникой, поставлявшейся зарубежными партнерами по подпольному бизнесу.
Контрабанда доставлялась в город частично транзитными рейсами в автофургонах, но больше в ящиках с импортным оборудованием для строящегося завода по производству магнитофонов.
Расплачивались за заграничный товар преимущественно антиквариатом и золотыми изделиями. По самым скромным подсчетам, месячный оборот торгово-закупочного кооператива "Свет" составлял около десяти миллионов рублей.
В чьих карманах оседали эти деньги? Фишман, увы, этого не знал – зицпредседателя в такие подробности не посвящали. Он лишь передавал выручку от тайных операций в условленном месте некоему молодому человеку без имени, молчаливому и угрюмому.
А перед этим обычно звонил шеф и назначал дату, время и место встречи. Шефа Фишман и в глаза не видел.
Новость принес Баранкин.
– Ты слышал, что случилось в СИЗО? – спросил он, передавая мне оперативные сводки.
– Не приходилось… – буркнул я в ответ, не придав должного значения словам Баранкина.
– Вчера поздним вечером подследственные захватили заложников! Требуют, чтобы им дали оружие, деньги, машину. Генерал вызвал спецназовцев.
Некоторое время я сидел спокойно, переваривая услышанное. Новость, конечно, была из ряда редких, но собственно говоря, мне-то что… И вдруг меня словно током ударило: Фишман!
Я включил селекторную связь.
– Товарищ подполковник! СИЗО…
– Знаю, – перебил меня Палыч. – Только что звонил. Спецназ готовится к атаке. Договориться… э-э… не удалось. Выезжаем туда. Поторопись…
В СИЗО хаос: расщепленные взрывом двери, куски штукатурки, кислый дым от взрывчатки, который еще не успел выветриться. Ребята из спецназа курят, устроившись на каких-то ящиках у ворот. Только немногие сняли бронежилеты, остальные отдыхают в полной экипировке, до боли знакомой мне по Афгану.
Начальник следственного изолятора бледен и не выпускает из зубов сигарету, дымит, как заводская труба. Они с Палычем старые приятели.
– Из-за этих сволочей чуть кондрашка меня не хватила… – жалуется он подполковнику. – Теперь комиссии забодают – такое ЧП…
– Ты мне вот что скажи – убитые есть? – нетерпеливо спрашивает Палыч.
– Один. Всего один. Подследственный.
– Из тех, кто брал заложников?
– Нет. Этих молодчиков взяли живьем.
– Фамилия? – не отстает Палыч.
– Не помню. Зачем тебе?
– Нужно.
– Сейчас справлюсь…
Начальник СИЗО подзывает кого-то из своих сотрудников, спрашивает, тот разводит руками, при этом глупо ухмыляется. Мне его состояние понятно – радуется, что в такой передряге жив остался.
– Где труп? – наконец теряет терпение Палыч. – Веди к нему…
Убитый лежит на полу одной из камер. Он прикрыт какими-то тряпками, кажется, старыми простынями. Палыч, кряхтя, присаживается на корточки и открывает лицо покойника. Смуглая кожа, черные, чуть тронутые сединой кудри, крупный нос… Фишман!
– Как это случилось? – глухим голосом спрашивает Палыч.
– Когда спецназ вышибал дверь взрывом. Ему размозжило голову, – отвечает начальник СИЗО.
– А как он оказался под дверью? Ведь он не был… э-э… с теми, кто брал заложников.
Начальник СИЗО, как перед этим его подчиненный, в недоумении разводит руками…
– Ты предполагал нечто подобное? – усталым, бесцветным голосом обратился ко мне Палыч, когда мы усаживались в машину.
Я совершенно разбит, подавлен: похоже, все наши усилия и старания теперь не стоят выеденного яйца. – Угу… – Это единственное, на что у меня хватило духу. Мы молчали всю обратную дорогу. И только у входа в управление меня прорывает:
– Товарищ подполковник! Чем я провинился, что вы именно мне это дело сосватали? Ведь вы знали, знали, чем оно пахнет!
– Знал… – угрюмо соглашается Палыч. – Потому тебя и выбрал. – Спасибо за доверие.
Что-то мутное, нехорошее поднимается из глубины души, и меня охватывает необъяснимая злость.
– Между прочим, моя жизнь мне пока еще не наскучила.
Палыч вдруг ссутулился, стал как бы ниже ростом. Не глядя на меня, он тихо роняет:
– Жаль… Мне бы твои годы…
И, чуть прихрамывая, он поднимается по лестнице.
Я остаюсь. Мне нужно немного прогуляться, чтобы привести в порядок мысли и чувства. Неужто я трус? Теперь уже просто не знаю…
Но что прикажете делать, если передо мной резиновая стена? Я ее бодаю изо всех сил, упираюсь, как вол, она вначале поддается, а затем пружинит и, больно пнув, отбрасывает на прежние позиции. И так до бесконечности…
Фишман был уже мертв, когда спецназовцы вышибали взрывом дверь СИЗО. Такое заключение дал судмедэксперт. Допросы взбунтовавшихся подследственных ничего не прояснили. Тупик.
Что-то во мне надломилось. Это заметил даже счастливый Баранкин, совершенно ошалевший от своей любовной эпопеи.
– Серега, ты болен? – однажды спросил он участливо. – Я не болен… Я уже мертв.
Мне не хотелось даже языком шевелить – я как раз сидел за своим столом и бесцельно листал дело Лукашова.
– Морально мертв… – Ну ты даешь…
Озадаченный Баранкин подошел ко мне и принялся рассматривать фотографии, разбросанные по столу, украдкой поглядывая в мою сторону, – хотел продолжить разговор, но не решался.
– Серега, а Лозовой тебе зачем? – наконец спросил он после довольно длительной паузы, ткнув пальцем в один из снимков.
Я невольно опешил – это были фотографии, полученные мною из седьмого отдела. А на снимке, который заинтересовал Славку, был изображен таинственный незнакомец из ресторана при мотеле.
– Кто такой Лозовой?
– Мы вместе учились в школе милиции. Только Лозовой на курс выше.
– Где он сейчас?
– Ты что, не помнишь? Служит у нас, в управлении, в дежурной части. Старший лейтенант.
В дежурной части! В моей голове будто кто щелкнул выключателем, и мрак хандры тут же рассеялся. – Погоди…
Я быстро набрал номер дежурного по управлению.
– Алло! Говорит Ведерников. Кто дежурил… – Я назвал дату. – Жду… Понял, спасибо.
Именно Лозовой дежурил в ту ночь, когда бандиты ворвались в квартиру Лукашова к Тине Павловне! И спецгруппа захвата опоздала… Потому что кто-то предупредил.
Вывод напрашивается однозначный, но я все равно не могу поверить.
– Как тебе Лозовой? – спрашиваю Славку, напряженно смотрящего на меня.
– Мы с ним мало общались. Жлоб…
– Почему жлоб?
– Любитель выпить на дармовщину. А у самого снегу прошлогоднего не выпросишь. За копейку удавится. Так зачем тебе Лозовой?
– Интересуюсь… – неопределенно ответил я и стал складывать бумаги в сейф. – Извини, тороплюсь… Будет спрашивать Палыч, скажешь, что появлюсь часа через два.
Я спешил в парк у ресторана "Дубок", где меня уже должны были ждать.
– …Во, здесь он стоял. – Долговязый юнец топнул ногой об асфальт аллеи.
– Я даже не успел заметить, куда он бил… – явно смущаясь, добавил второй, ростом пониже.
Он был бледен и немного прихрамывал. Собственно говоря, благодаря ему я и вышел на эту историю, случившуюся в вечер убийства Лукашова.
Парень после драки попал в больницу с тяжелыми травмами ноги и ребер, а его мать, не долго думая, заявила в райотдел милиции о "хулиганах, избивающих наших деток". В РОВД происшествие расследовать не спешили, хотели, видимо, спустить его на тормозах – такие драки случались через день, а эта, к счастью, обошлась без поножовщины.
Но мать пострадавшего обладала уникальной настойчивостью и добилась приема у самого генерала, после чего дело повесили на Баранкина. Вот тут-то и выяснилось, что четверых здоровенных парней избил всего лишь один человек.
Я слушал объяснение юнцов и их подружек и все больше убеждался, что это именно тот человек, которого я ищу: роста выше среднего, широкоплечий, быстр в движениях, очень силен, отлично тренирован, в совершенстве владеет приемами восточных единоборств. А значит, он должен был где-то тренироваться. И если он не приезжий, не гастролер…
Словесный портрет незнакомца из парка, составленный мною с помощью потерпевших, оставлял желать лучшего. Что и немудрено: достоверность словесных портретов, за редким исключением, не выдерживает никакой критики. Это как раз тот момент, когда теория не в ладах с практикой. – Зайди к старику…
Благоухающий Баранкин терпеливо чешет свои непокорные вихры, глядясь в карманное зеркальце.
– Просил… – Он пытается рассмотреть свой профиль.
– Пижон… – отвечаю я и поправляю узел пестрого галстука, который идет ему, как корове седло. – Фраер деревенский.
– На свадьбу придешь? – осторожно интересуется Славка, все еще не веря, что я в настроении.