– Рядовой Борцов, – поднялся с места и назвал себя неприметный с виду круглолицый солдат. – Теперь в армии служат "от" и "до", не больше и не меньше.
– Почему вы так считаете? – спросил Нырков. – Это очень серьезное обвинение.
– Чтобы служить по чести, нужно иметь убежденность в том, что это твоя обязанность.
– Разве служба в армии перестала быть делом чести?
– Для меня – да. Это скорее крепостная повинность для дурака из простой рабочей семьи.
– Я из семьи инженеров, однако тоже служу, – сказал Нырков.
– Вы сами избрали профессию. Учились. Теперь тянете лямку. А меня в армию забрали…
– Призвали.
– В народе говорят "взяли". Что в тюрьму – что в армию. Забрали. Загребли. Потому что призывают под знамена добровольцев. Нас же забирали. И люди с этим мирились, потому что одна участь была у всех парней. Теперь демократы сочли, что все должно быть иначе…
– Рядовой Борцов, – сказал Иконников сурово, – вы полегче с разными обобщениями.
– Запрещаете говорить? Пожалуйста, замолчу. Это тоже вполне демократично.
– Почему? Говорите, – пожал плечами Иконников. – Только не надо лозунгов. Давайте факты.
– Хорошо, слушайте факты. Я здесь почему? Да потому, что недавно служить были обязаны все. Тяжесть раскладывалась поровну на каждого. Потом сделали финт ушами – приняли закон, и теперь представители славной интеллигенции служить в армии не обязаны. Они, видите ли, все как один студенты. Раньше дворяне барствовали по усадьбам, но дети их в военные шли первыми. Так и позже было. Мне тьфу на Сталина, но у него сын погиб в плену. Сын Фрунзе был убит на фронте. Сын Хрущева погиб, и сын Микояна тоже. А уж какие высокие посты их отцы занимали в государстве! Это уже позже заботливые папы из партийных властей и советские боссы сделали для своих чад исключения. Теперь вот демократическое дворянство от военной службы себя избавило напрочь. Подняли ручки в Верховном Совете, и лямку будут тянуть крепостной мужик Иван и татарин Ахмед. Только и я теперь не защитник! В случае чего мы окажемся на разных сторонах баррикады. Терпение не может быть беспредельным. До поры до времени одни книжечки почитывают, сопромат изучают, чаек с сахаром пьют, а другие день и ночь под ружьем, сахаро-водородные бомбы стерегут. Долго такое продолжаться не может. Сколько войн было, и нас, русских солдат, в них дурили. Кровь – наша, синяки и шишки – наши, выгода, пироги и пышки – другим. Дед мой в финскую войну во славу Отечества ногу отстегнул, а ему хрен в зубы сунули. Ни пенсии, ни славы не заработал, вроде такой войны и не случалось. Старший брат Иван на Афгане пальцы с руки отбросил. Теперь я тут двух студентов грудью прикрываю. Учитесь, становитесь предпринимателями. Потом меня в услуги возьмете. Так? А я говорю – не выйдет. Вечно Иваны всех прикрывать не будут!
– Борцов, – сказал Иконников раздраженно, – у нас в стране студентом может стать каждый молодой человек. Это – раз. И потом, нынешнее положение – временное. Это – два.
– Извините, товарищ подполковник, но сейчас не то время, чтобы мне лапшу на уши вешали, а я молчал. Если бы вы ценили слова, то не сказали бы "каждый". Потому что ребята из рабочих семей становятся студентами самое большее – один из тридцати поступавших в институт. Что касается временного положения – живите в нем, это ваше дело. Я живу в период бесправия, на положении крепостного. И для таких, как я, это явление постоянное…
– Как же вы можете служить с таким настроением? – спросил Нырков с болью. – Да это же…
– А вот так и служу! Мне остался месяц до увольнения. И я дотяну до финиша. Честно дотяну лямку. Хотя давал присягу Советскому Союзу, а теперь даже не знаю, кому служу. И учтите, товарищ майор, все это я сказал, чтобы вы поняли: не в дополнениях к инструкциям дело, а в людях, которые во всем разуверились. В потере взаимного уважения и честности. Вот в чем…
Когда беседа окончилась, солдаты с шумом повалили из класса. В коридоре Елизаров догнал и придержал за локоть Борцова.
– Ты что, Николай, вдруг выскочил? Больше всех надо?
– Спрашивал человек, я ему объяснил.
– Нужно было! Он уедет и все забудет, а Иконников здесь останется. У него климакс – год до пенсии. Он и лютует. На кой тебе?
– Спрашивал человек, – упрямо стоял на своем Борцов.
– Да брось ты! Он для отмазки спрашивал. А ты поверил… Ему надо было свой пастушеский сан обозначить перед нами.
– Не понял, какой сан?
– Что тут понимать? Люди, Коля, бараны. Политики – пастухи. Бараны верят, что их пастух самый умный, что знает, где самая сочная трава, и гонит отару именно туда. Поэтому бараны послушно бегут и блеют от радости. Бегут и попадают на бойню. Им невдомек, что у пастухов свой интерес. Что пастухи вовсе не хозяева своей отары, что их забота не столько о баранах, сколько о себе.
– К чему ты это?
– К тому, что пора перестать быть скотинкой. Прошло время, чтобы безоговорочно верить в мудрость пастухов.
– Кого имеешь в виду?
– Всех, мой дорогой. Кто лезет нам на плечи…
– Ты даешь, Леха! Кто же, по-твоему, не бараны?
– Богатые люди. Они действуют своим умом. И ходят своими дорогами. А бараны бредут скопом. Один пастух сказал им, что, если всю траву, которая принадлежала богатым, разделить на всех, – они будут сыты и счастливы. Разделили. Голодных не стало меньше, зато богатых прибавилось. Тогда очередной пастух позвал: вперед, разделим привилегии самых сытых. Откроем амбары, из которых они черпают свой харч. И все враз осчастливимся. Тут бы подумать, но бараны "ме-е-е" и бросились вперед. И опять оказалось, что жрать нечего. А пастухи жуют и улыбаются. Поэтому, друг, я выхожу из отары. Не желаю быть ни бараном, ни хозяйским ишаком.
– Что же ты собираешься делать после дембеля?
– Деньги. И плевать мне на идеи равенства и демократии. Бараны ведут себя спокойнее, когда им играют на дудке. Но лично мне равенство ни к чему. Пусть будут богатые и бедные. Пусть будут миллионеры и нищие. Это справедливо. Поэтому, Коля, когда ты за демократию ратовал, я тебе своего голоса не передавал. Мои дети будут студентами, нравится это кому-то или нет. Мы заплатим. И за деньги нам будут служить все – армия, МВД, ОМОН. Так что не беспокойся впредь за всех…
8. Кизимов. Малое предприятие "Экомастер"
– В двадцать один час выезжаем, – сказал Чаплински. – Сейчас шестнадцать.
Они сидели вдвоем с Финкельштейном, закончив дела, готовые все бросить без сожаления. Операция "Буран" входила в заключительную фазу.
– Я не усну, – признался Финкельштейн. – Весь заведенный. Если только принять снотворное…
– Нет, – отрезал Чаплински. – С дурной головой работать нельзя. Лучше выпей, это снимает стресс. И ложись.
– Как считаете, Джон, дело выгорит?
– Не сомневаюсь. Дважды проигрывал ситуацию на машине. Она дает положительный результат. Операция пройдет тихо. Вся она на ноже. Сержант снимет двух. Остальных уберут армяне.
– Надеетесь на сержанта?
– Клыков его проверил. На материале…
– Отчаянный вы человек, Джон. Твердая рука.
– Ну-ну! – Чаплински предостерегающе погрозил пальцем. – Такие слова принято говорить, когда дело сделано.
– Времени хватит?
– По всем расчетам – да. На караул уйдет сорок минут. Двадцать – на то, чтобы забрать и унести упаковки.
– Когда может возникнуть тревога?
– Часа через полтора – никак не раньше. Чтобы переправить груз через озеро, уйдет минут пятнадцать. Еще пятнадцать на то, чтобы уехать. Если будет тревога, то и тогда у нас по крайней мере полчаса в запасе.
– Что дальше?
– Все, как условились. Трейлер "Трансавто" ждет на шоссе у Иконовки. Перегружаем на него упаковки, и он уходит. Мы едем в Колодезный. Меняем машину, документы – и самолетом во Львов. Там через Берегово переправляемся в Венгрию. Армяне уберут ворье…
– Сержант?
– Мужик он перспективный, но сейчас мало нужен. Жаль…
– Клыков?
– Решим.
– Где должен быть я?
– Со мной. В зону входить не будем. Останемся на берегу у пристани. Когда получим от Погосяна сигнал, нажмем кнопку.
– База?
– Да, Финн, и не нам о ней жалеть. Ученые же предупреждали их о сейсмике.
– Что армяне?
– Они едут до Седого бора. Там меняют машину, бреются и с новыми документами возвращаются домой.
Чаплински встал, посмотрел на часы:
– Пойду прилягу. Надо заснуть. И вам советую, Финн.
9. Озеро Сузок. Район базы "Буран"
Пост у воинского причала на южном берегу озера был караульным. Солдаты, которые несли здесь службу, чувствовали себя обыкновенными сторожами. Когда на остров уходил катер, привозивший смену, они оставались в домике и приглядывали за небольшим причальным хозяйством базы – трехвесельной шлюпкой, бочкой с горючим для катера, канатами, сваленными в небольшой кладовке, за другим барахлом.
Трудно объяснить, для чего существовал этот пост, скорее всего, по глупой армейской инерции, которая присуща русскому воинскому устройству издавна. Рассказывают, что однажды в парке императрица Екатерина обнаружила чудный цветок. Он ей страшно понравился. Чтобы его не сорвали ненароком придворные, императрица приказала поставить рядом с цветком солдата, и этот пост сохранялся до Октябрьской революции. Сама императрица его снять не приказывала, забыла, а начальство самостоятельно отменить монаршью волю так и не рискнуло. Сотню лет лейб-гвардейцы несли службу на пустом месте, охраняя некое ничего.
Подобное случилось и на "Буране". В период строительства объекта пирс работал с большой нагрузкой. Именно отсюда начинали освоение полуострова. Пост охранял доставляемые на берег материалы и оборудование. Потом построили новую дорогу на северном берегу, нужда в пирсе отпала, а караульные остались.
Правда, солдаты не роптали. Наряд на пирс считался в гарнизоне приятным подарком. Неподалеку – через лес напрямую – лежала деревня, край непуганых вдов и молодок. Начальство – за озером. Дверь караулки закрывалась изнутри, можно спать хоть целую ночь. Посторонних в этих местах отродясь не появлялось, и ожидать их не приходилось, разве что каким-то ветром могло занести инопланетян.
В день, назначенный Чаплински для проведения операции, на пост у причала заступили рядовые Валерий Ахметов и Рудик Морозов, оба – солдаты последнего года службы, дружки-погодки. Еще засветло Морозов отправился в деревню к боевой подруге Марье Тарасовне – дородной и любвеобильной вдове-лесничихе, известной в гарнизоне под псевдонимом Танк. "Марья Тарасовна кашу не варила, – говорили про нее старослужащие, – зато этому дала, и этому тоже. Никого не забыла…"
После полуночи Морозову предстояло вернуться на пост, а в деревню должен был отправиться Валерка. Очередность определяли жребием, и никакой обиды между приятелями не возникало.
Смеркалось. Темнота наплывала, медленно густея, как озерный туман. Сперва она заползла в низины, задернула молочной кисеей опушки. Привычные очертания знакомых предметов стали меняться, становились неузнаваемыми. Ветлы, стоявшие у пригорка, напоминали вздернутые вверх руки старой ведьмы – тонкопалые, цепкие. С небес вполнакала светила луна.
Ахметов, закинув автомат за плечо, вышел на пирс. Остановился, прислушиваясь, как плещутся, жируют в прибрежном камыше наглые караси. В это время из-за кустов тальника появился Топорок. Он подошел к солдату. Никаких запретов на то, чтобы посторонние приближались к пирсу, не существовало. Бывало, с него даже забрасывали удочки шустрые ребятишки, прибегавшие из деревни.
– Салют, приятель, – сказал Топорок приветливо. – Где тут клюет получше?
– На этой стороне везде плохо, – ответил Валерка радушно. – Лучше всего у речки рыбачить. У Сазанихи. Отсюда метров пятьсот.
– Долго тебе еще дежурить? – спросил Топорок с любопытством.
– До утра, – ответил Валерка доверчиво.
Подумаешь, какой секрет! Все бабы в деревне знали расписание смен караула.
– Ты здесь один?
– А сколько нас должно быть?
Валерка прикрывал приятеля по всем правилам круговой поруки.
– Значит, здесь рыбалка плохая?
И в этот миг нож, зажатый в левой руке Топорка и лежавший лезвием на запястье, внезапно проделал сложную кривую и ударил в живот солдата. Валерка удивленно и жалостливо вытаращил глаза:
– Ты что, мужик?
Тут же солдат стал валиться вперед, а Топорок, не вытаскивая ножа, подхватил его под мышки и осторожно опустил на причал. Снял с плеча Валерки автомат, выпрямился и кому-то махнул рукой. Из тальника вышли Зотов и два армянина. Подняв труп солдата, они отнесли его в сторону и швырнули в кусты.
Топорок отвязал шлюпку от сваи. В нее погрузились шесть человек: трое из "команды" Клыка – Зотов, Ирек и сам Топорок, а также три армянина-боевика.
Гладь озера была спокойной. Весла погружались в темную воду с мягким плеском, лодка шла толчками. Гребцы не произносили ни слова, слышалось только их мерное дыхание.
Через четверть часа противоположный берег приблизился вплотную. Темная горбатая масса камней нависла над водой.
По одному, стараясь не производить лишнего шума, боевики стали высаживаться из лодки в воду. Резко запахло прелым камышом. Глубина оказалась небольшой – по колено, но дно покрывал густой слой ила. В нем вязли ноги. После каждого шага на поверхность вырывались крупные пузыри.
Топорок шел первым. Он хорошо изучил берег и свободно ориентировался в полумраке. Шагал он осторожно, старательно обходя кочки, поросшие зелеными перьями сочной травы. По мере приближения к берегу его очертания становились все четче. Трехметровым обрывом над водой нависали мрачные скалы. Кое-где порода выветрилась, осыпалась в озеро и образовались уходящие в воду длинные языки камней.
Топорок огляделся. Справа, метрах в десяти от них, что-то белело. Это был лист тетрадной бумаги, прикрепленный к решетке. Так Елизаров обозначил выход из канализационного туннеля.
Топорок поднял руку. Все остановились. В это время над обрывом раздался громкий шорох. Там двигался кто-то большой, грузный, шурша сухой травой и каменной крошкой. Армяне, полуприсев, выставили автоматы, направив их стволы вверх.
Вдруг с обрыва в озеро громко плюхнулись две темные туши. "Ондатры!" – догадался Топорок и чуть не сел в воду – ноги потеряли твердость, сделались ватными. Никто не выдал волнения. Молчали, стискивая зубы и проглатывая ругательства.
Они подошли к решетке. Кусачки работали отменно: два энергичных качка рукоятками, и стальные челюсти перекусили толстенную дужку замка мягко, почти беззвучно. Погосян довольно ощерился. Вот так у этих русских все. На базу, где собраны плоды трудов самой передовой в мире техники и технологии, можно проникнуть через решетку, скованную в какой-то сельскохозяйственной кузнице и запертую на замок, сработанный артелью инвалидов.
Топорок вынул из кармана масленку и стал жирно поливать петли решетки. Подождали, пока масло протечет, потом в три пары рук потянули ограждение на себя. Оно бесшумно поддалось и сдвинулось, открывая вход в пропахшее тиной подземелье…
10. База "Буран". Охраняемая зона
Сержант Тарас Пашкин любил женщин. Любили они его или нет – неизвестно. Во всяком случае, личного опыта любовного общения с противоположным полом сам Пашкин еще не имел. Тем не менее мужское естество сержанта, свирепо бунтуя и напрягаясь, требовало такого общения. Поэтому удовлетворение определенных своих желаний он находил в лицезрении. Пашкин собирал красочные открытки и календарики, с которых призывно улыбались сказочные красавицы, снятые в вызывающе смелых позах. Сколько скрытого удовольствия в том, чтобы втайне от всех любоваться такими! Клади на ладонь маленький листок, размером с игральную карту, и давай волю воображению… Даже отправляясь в караул, сержант всегда захватывал с собой пару карточек. С красивыми девочками не так одиноко коротать нудное время службы.
В двадцать три часа, когда разводящий Пашкин вывел на посты очередную, четвертую по счету смену, из бойлерной вышел сержант Елизаров.
– Привет, Тарас! Я "Плейбой" достал. Спецвыпуск. Клянусь, ты такого еще не видел. Девочки – шик!
– Покажи, Елизар, – взмолился любитель эротики.
– Покажу, но не здесь. Заходи в бойлерную, там и посмотришь.
– Брось, Елизар, эту конспирацию. Все же свои.
– Во-первых, журнал внизу. Во-вторых, Тарас, своих-то и надо бояться больше всего.
– Мне же караульных по постам разводить…
– Беда вода! Ты ребят предупреди, что я их разведу. Первый раз, что ли? За сорок минут ты в бойлерной все и посмотришь. Тепло, светло.
– Лады, подходит, – сказал Пашкин, предчувствуя очарование встречи с прекрасными иностранками. Повернулся к смене. – Ребята, вас Елизар разведет. А мне в бойлерную приказано зайти.
Вместе с Елизаровым они подошли к металлической двери. Пашкин сам приоткрыл ее. В лицо дохнуло сырым теплом.
– Пять ступенек вниз, – предупредил Елизаров. – Выключатель справа.
– Знаю. – Пашкин сделал несколько шагов и вдруг захрипел, захлебываясь кровью.
Елизаров не зря точил нож. Разрубая кожу, хрящи, мышцы, острый клинок вошел в спину, пропорол легкое и вонзился в сердце.
Толкнув тяжелое тело вниз на руки появившемуся из-за угла Топорку, Елизаров вполголоса скомандовал:
– Убери. И ждите, сейчас пойдут.
Он взбежал вверх по ступенькам, вышел наружу. Солдаты топтались на месте, ожидая разводящего.
– Вот что, мужики, – сказал Елизаров. – У меня завтра день рождения. Такое положено отмечать. Есть пивко. – Он достал из кармана жестяную банку. – Фирма! Называется "Гёссер". Кто желает – по одному в бойлерную. Банки на столе. Больше двух не хватать. Выпил – и быстро через запасный вход на ту сторону. Там вас ждет Пашкин.
Первым вниз по ступеням побежал Кирук Албутов, чуваш, добрый, веселый малый. Минуты полторы спустя Елизаров подтолкнул в спину второго. Напутствовал весело:
– Не обпейся!
Засеменил ногами к железной двери невысокий, крепенький, как боровичок, Гарай Изергеев, мариец из Йошкар-Олы…
Семь человек один за другим спустились в бойлерную, и ни один из них не вышел оттуда…
Луна медленно уходила за кромку леса. Рядовой Борцов проводил ее взглядом и вдруг увидел, как над ним бесшумно пронеслась огромная тень. Это филин, живший в дупле старого дуба, полетел на ночной промысел. В первый раз заступив на пост, а было то без малого год назад, и увидев мелькнувшую над головой зловещую тень, Борцов испугался. Вернувшись в караульное помещение, поделился страхами с приятелем, сержантом Картузовым. "Это вампир, – определил тот уверенно. – Как наступает их час, они летят на охоту. Кровь сосать. Летают бесшумно и невидимо". "Как же я увидел?" – усомнился Борцов. "Ты его тень засек, потому как он заслонил свет. По тени можно даже невидимку обнаружить". "Почему же они днем не летают?" – спросил Борцов. "Время вампиров наступает ночью", – авторитетно заявил Картузов.
Их разговор услыхал прапорщик Брянцев. Сказал сержанту ворчливо: "Ты, мой друг, не разводи суеверий. Это филин Федот. Он постоянный житель на нашем объекте".