Итак, насколько я просек ситуацию, готовится широкомасштабная операция турецких спецслужб. Я понимал, почему они не торопятся. Профессионалы всего мира одинаковы в своих желаниях и методах. На хрен им нужны два мордоворота, один из которых на ладан дышит. Им важнее другое: "накрыть" канал эксфильтрации вместе с транспортным средством. То бишь подводной лодкой нового поколения, специально разработанной для таких операций, по своим характеристикам похожей на американский самолет-невидимку "Стелтс". Ее нельзя было ни увидеть – даже из космоса, – ни обнаружить при помощи электронных "слухачей".
Конечно, турецкая контрразведка знала, каким образом наши разведчики возвращаются домой. Но когда и где – это был для них вопрос вопросов. Особенно – где. И теперь "благодаря" этому сукиному сыну дагестанцу одна из ветвей канала эксфильтрации оказалась "засвеченной". Но самое страшное, что здесь была и моя вина, пусть и косвенная.
Как они на нас вышли? Неужто чеченцы постарались? Очень сомнительно – для них кровавая месть вопрос чести. И перепоручать ее кому-либо они не будут ни под каким соусом. Значит, "воины шариата" отпадают. Тогда кто?
И тут меня осенило, будто по башке дубиной кто врезал. Моб твою ять! Эх, Волкодав, какой же ты после этого ликвидатор-"борзой"?! Ты просто старый, загнанный осел. Не увидеть бревно в собственном глазу, не понять того, что усек бы самый заурядный пацан, толькотолько окончивший нашу спецучебку…
Дерьмо собачье! Мать твою!..
Я ругался сквозь зубы до самого "фольксвагена", не забывая внимательно зырить по сторонам. Я был уверен, что за мной никто не следит (зачем? все и так ясно), но привычка – вторая натура.
Теперь я знал, что утреннее посещение нашего бивака "папашей" с "дочкой" – вовсе не случайная удача турецких контрразведчиков. Скорее это была глупость или самонадеянность руководителя операции, решившего лично убедиться, что птички уже в клетке и нужно только закрыть дверцу. Для таких целей обычно посылают женщину или старушку, а лучше отделение бойскаутов с сачками для ловли бабочек. Выход напрашивался однозначный…
– Ты еще живой? – беззаботно поинтересовался я у Акулы, краем глаза наблюдая за реакцией на мое появление нашего пленника.
Глаза турка остро сверкнули и вновь потухли, едва я посмотрел в его сторону. Артист…
– Фифти-фифти… – вымученно улыбнулся Акула. – Пятьдесят на пятьдесят. Скорее жив, чем мертв. Болит, бля…
– Я тебе "лекарство" принес. Извини, лучшего не нашлось… – С этими словами я всучил ему бутылку виски.
– Спасибо, брат… – Акула жадно прильнул к горлышку и не отрывался, пока не вылил в себя почти половину литровой бутылки.
– Силен… – Я сочувственно улыбнулся; на его месте – тьфу, тьфу! – я выпил бы не меньше. – Пожуем?
– Что-то не хочется…
– Надо! – отрезал я. – Нам здесь еще торчать и торчать. Как самочувствие? – поинтересовался я у турка.
– Бывало и получше… – хмуро буркнул он, изображая отчаявшегося человека.
– Все познается в сравнении. – Я говорил, а сам шарил в нашей походной аптечке. – Иногда то, что казалось самым большим несчастьем в жизни, через некоторое время видится как светлое безоблачное прошлое…
С этими словами я заклеил ему рот лейкопластырем. Турок от неожиданности на некоторое время застыл, выпучив свои и так большие глаза, а затем заерзал и попытался замычать, за что тут же получил от меня по челюсти.
– Зачем?.. – От удивления Акула едва не подавился куском лепешки.
Я быстро приложил палец к своим губам и продолжил:
– Так уж устроен человек… – Я трепался, а тем временем торопливо писал на листке найденного в бардачке блокнота печатными буквами: "Где находится микрофон и радиомаяк?"
Прежде чем показать текст турку, я дал посмотреть мои упражнения в чистописании Акуле. Турецкий язык он знал неважно, но не настолько, чтобы не понять смысл вопроса. Подогретый доброй дозой спиртного, он едва не приложился к челюсти турка с другой стороны, но, наткнувшись на мой взгляд, лишь злобно пробормотал:
– Бля…
Турок прочитал и недоуменно пожал плечами. Я выразил мимикой глубокое сожаление и, достав свою "беретту" с глушителем, кивнул Акуле. Недобро ухмыляясь, от ткнул свой сжатый кулак едва не в лицо Хафызу Нихаду и с демонстративной медлительностью отогнул один палец.
Турок гримасами и ужимками изобразил непонимание и отчаяние. Имей я возможность побиться с Акулой об заклад, то поставил бы весь свой месячный заработок на то, что наш пленник сейчас выдавит и горькую слезу.
Но я только нахмурился, покачал с осуждением головой и снова продемонстрировал ему свой "вопросник".
Как я и предполагал, турок заплакал. Интересно, что за горе ему пришло на ум? Мне было известно, что на сцене некоторые особо одаренные актеры именно так выжимают из себя слезу. Но цедить по капле – это одно, а рыдать едва ли не взахлеб – совершенно иное. А у нашего хитреца слезы лились в два ручья.
Я снова кивнул Акуле. Он опять разогнул палец – уже второй.
Турок задергался, словно паяц, изображая ужас. Правда, при этом плакать он почти перестал – наверное, начал соображать, что воспоминания о горе не идут ни в какое сравнение с тем, что вотвот преподнесет ему действительность.
Тогда я приставил ему к виску пистолет и щелкнул флажком предохранителя. А в это время Акула, гнусно скалясь, медленно-медленно, будто выполняя тяжелую работу, начал разгибать третий палец.
Конечно же турок не выдержал. Он точно знал, кем мы являемся на самом деле, а поэтому иллюзий насчет нашего человеколюбия не питал. Он закивал утвердительно с такой скоростью, что я даже испугался за целость его шеи.
Я убрал пистолет, и турок показал все, что нам было нужно. Оказалось, что, кроме трех микрофонов и мощного радиомаяка, машина была оснащена и космической спецсвязью, искусно замаскированной в тайнике, который находился в передней левой двери "фольксвагена". К сожалению, пользоваться этим чудом радиотехники двадцатого века мы не могли, так как система была жестко привязана к одной волне, и любое ее включение тут же фиксировалось специальными приборами, и разговор записывался, а также локализовались местонахождение радиотелефонной трубки и абонента.
Естественно, я не удовлетворился "чистосердечным" признанием турка, потому что уже знал, кто он на самом деле. Я обшарил машину с таким тщанием, будто от этого зависела по меньшей мере моя жизнь. Хотя, по здравом размышлении, так оно и было. Но больше ничего не нашел. Или турок решил не рисковать и ответил на вопрос чистосердечно, или остальные "жучки" были так хорошо запрятаны, что их можно было отыскать, только разобрав "фольксваген" по винтику.
Сообщив в микрофоны для тех, кто держал нас на прослушке, что не прочь скоротать время под музыку, я врубил радиоприемник и вытащил турка наружу – чтобы побеседовать. Еще раз обыскав его на предмет "клопов", я грубо усадил лже-Нихада на землю, а сам расположился напротив, повосточному скрестив ноги.
– Как твоя "контора" вышла на нас? – отклеив лейкопластырь, спросил я прямо, чтобы не разводить лишний базар-вокзал.
– Эфенди, клянусь Аллахом, меня просто использовали! – жалобно заскулил турок.
И он завел свою волынку. Похоже, этот сукин сын считал нас лохами. Забавы ради можно было подождать, пока он опять не начнет реветь. А что лже-Нихад способен повторить такой трюк еще раз, я совершенно не сомневался. Но, увы, времени было настолько в обрез, что мне казалось, будто я сижу на раскаленной сковородке.
– Заткнись, мать твою! – рявкнул я на него по-русски. – Поговорим как профессионалы. Хватит корчить из себя дурочку.
– Извините, не понимаю… – пробормотал с деланным недоумением турок.
– Азраил, не лепи горбатого. Кругом все свои. – И я изобразил "голливудскую" улыбку; правда, только на миг – веселье в моей душе уже не ночевало недели две.
Едва отзвучала моя последняя фраза, пленник прогнал с лица скорбную мину и сел прямо. Я едва не присвистнул от удивления – на моих глазах происходила метаморфоза, которая при иных обстоятельствах могла бы служить образцом сценического искусства. Лицо турка неожиданно утратило рыхлость, его черты заострились и приобрели каменную твердость, а в застывших немигающих глазах вместо слезной поволоки образовался лед.
Теперь у меня сомнений уже не оставалось – передо мной сидел один из лучших ликвидаторов турецкой военной разведки Мухаммед Джабир-бей по кличке Азраил. И я наконец понял, откуда мне знакомо его лицо. Перед каждым заданием "на холоде" диверсанты-ликвидаторы моей квалификации – "борзые" – в обязательном порядке освежали память в картотеке спецзоны, где проходили последние приготовления перед заброской или внедрением. В электронном досье, связанном пуповиной с компьютерным мозгом штаб-квартиры ГРУ, были представлены фотографии и данные на всех действующих специалистов нашего профиля. Естественно, в той или иной мере "засвеченных", в основном асов. Только они могли быть нам серьезными противниками, потому что и их и нас учили одному – науке уничтожать, за многовековую историю существования человеческой цивилизации возведенной в искусство. Вычислить местонахождение "объекта", незаметно войти с ним в контакт, бесшумно ликвидировать и бесследно исчезнуть – вот четыре кита, на которых держится жестокий мир профессиональных ликвидаторов. Не так много гуляло нас, настоящих профи, по белу свету. И одним из нашей когорты как раз и был Азраил. Его фоторобот попал в картотеку совсем недавно, хотя Джабир-бей свою кличку заработал лет пятнадцать назад. Там я и видел физиономию Азраила. К сожалению, фоторобот мало походил на оригинал, но так уж случилось, что те, кто встречался с ним лицом к лицу, сразу же отправлялись на небеса, минуя все земные канцелярии. А подлинную фотографию удалось добыть только одну, и то на ней он был изображен в младенческом возрасте.
– Не понимаю, – еще раз повторил Джабир-бей.
– Мухаммед, мне недосуг тут с тобой устраивать прения по языковым проблемам. Ты проиграл. Как профессионал, надеюсь, ты понимаешь, что это значит. Поэтому лови свой шанс. Пока он еще есть.
Я знал наверняка, что Азраил разговаривал по-русски. Точнее – и по-русски: ликвидатор военной разведки учит иностранные языки на протяжении всего срока службы и знает их вполне достаточно, чтобы потянуть на полиглота; турок владел фарси, английским, немецким, французским и даже японским. Конечно, он вряд ли был в состоянии закатать речугу в парламенте одной из этих стран, но поговорить на уровне портового грузчика Джона Смита мог без проблем.
– Что ты хочешь мне предложить? – выдержав паузу, наконец спросил он порусски и добавил не без ехидства: – Волкодав…
– Ба-а, да мы, оказывается, с тобой давно знакомы! – Если честно, я был неприятно поражен – мне до сих пор казалось, что я почти Фантомас. – Что хочу предложить? Я сказал – шанс. Шанс выжить.
– Чушь! – Он презрительно фыркнул. – Как у вас там говорят: не нужно вешать… э-э… да! Лапшу на уши.
– Тебе жизнь надоела?
– Я этого не говорил.
– Так в чем вопрос?
– Ты верно отметил, что мы профессионалы. Потому мне не хочется напоминать тебе наше главное правило.
Я понял, что он имел в виду. "Зачистку". Мы просто обязаны быть невидимками, иначе грош нам цена. А потому ликвидаторы обычно свидетелей в живых не оставляют. Издержки профессии, черт бы ее побрал…
– Не та ситуация, Азраил. Пошурши своими извилинами. Если я оставлю здесь твой труп, то для меня потом самым лучшим выходом будет лечь в гроб и попросить, чтобы его заколотили. Твои коллеги меня из-под земли достанут. Ситуация хрестоматийная. Нарушение профессиональной этики. Если бы я не был "засвечен" – тогда другое дело.
– Допустим. И что ты хочешь в обмен на мою жизнь?
– Баш на баш. Мы уносим ноги подобру-поздорову, а ты возвращаешься в Стамбул кушать кебаб и лакомиться засахаренными каштанами.
– Мы? По-моему, речь шла только о тебе.
– Ты согласен?
– Допустим. Но ты ведь сам говорил – баш на баш. Я один, а вас двое. Обмен не равноценен.
– Азраил, не мелочись! Мой напарник уже одной ногой у престола Аллаха… по крайней мере, хотелось бы надеяться. Я думаю, что ад давным-давно переполнен.
– Мне нужна гарантия.
– А вот она. – Я достал "беретту". – Договоримся – уберу палец со спускового крючка, нет – через минуту просверлю дырку в твоей башке. И тогда будь что будет. Выбирай. Сам понимаешь, иного выхода у меня нет.
– Понимаю, – с серьезным видом кивнул турок. – Я и сам поступил бы точно так. Но дай слово, что ты меня отпустишь.
– Мое слово против твоего – что не будешь хитрить.
Мысленно посмеиваясь, я, как говорится, ударил себя в грудь и разорвал тельняшку; Азраил, брехло собачье, помянул даже Аллаха. Каждый из нас понимал абсурдность ситуации, но другого, более приемлемого варианта мы придумать не могли.
Азраил не сомневался, что в случае отказа получит пулю в лоб немедленно. Это только в слюнявых романчиках человек с пистолетом долго мучится вопросом "быть или не быть?", а затем, нашпиговав противника свинцом, сначала бежит к раковине, чтобы поблевать и облегчиться, а после страдает позывами совести. В жизни все гораздо проще и прозаичнее. Особенно в такие моменты, как сейчас. И с такими людьми, как мы. Турок стал для нас обузой – очень опасной обузой! – а потому самым целесообразным, по идее, было просто пристрелить его. Даже если после этого за мной будут охотиться все ликвидаторы Турции и стран НАТО в придачу. А все потому, что своя рубаха ближе к телу – это во-первых, и человек предпочитает синицу в руках, нежели журавля в небе (то есть, ежели по-простому, живет одним днем), – во-вторых.
Но что-то меня удерживало от такого бесповоротного шага. Наверное, надежда. Подкрепленная немалым опытом. Нажать на спуск способен и дурак, а вот использовать ситуацию себе во благо – это уже высший пилотаж…
У Азраила оставался только один выход – согласиться с моими "вескими" аргументами. И терпеливо ждать. Время, которое неожиданно стало злейшим моим врагом, было в нашей компании его единственным другом.
Киллер
Туи-и… Туи-и… Шхрц-ц… Туи-и…
Неведомая мне птичка крутила свою испорченную шарманку битый час, не умолкая ни на миг. Я сидел на берегу реки, скрытый от нескромных глаз россыпью валунов, и медитировал. Было раннее утро, солнце еще скрывалось за горизонтом, и лишь яркое малиновое зарево, поднимающееся над полусонной сельвой, служило предвестником очередного жаркого дня и очередных забот, связанных с охраной раскопок старинного города.
Развалины и впрямь впечатляли. Спрятанные под шатром, образованным кронами высоких деревьев, они раскинулись по берегу глубоководного затона, сообщающегося с Жауапери протокой. Видимо, раньше здесь было озеро, но потом его соединили с рекой каналом, берега которого укрепили диким камнем. Местами старая кладка сохранилась, и участники экспедиции терялись в догадках, кто и каким образом притащил и уложил в стены огромные глыбы, скрепленные неподвластным времени раствором. Из таких же гранитных обломков состоял и фундамент оборонительного пояса города. К сожалению, почти все фортификационные сооружения и здания были построены из кирпича-сырца, и от них осталась только пыль. За исключением храма неизвестного науке бога, похожего на инопланетное существо, – его статую из черного базальта дядюшка Вилли откопал из-под обломков.
Все находились в состоянии лихорадочного возбуждения. Даже лентяи-носильщики, превратившиеся в землекопов, не отлынивали, как обычно, от нелегкой работы, и не роптали, ковыряясь в развалинах с раннего утра до позднего вечера. Мне был понятен такой невиданный энтузиазм – все жаждали найти древние сокровища. В том числе и герр Штольц. Лишь Кестлер посмеивался над энтузиастами от археологии и сибаритствовал с банкой пива в руках где-нибудь в тенечке и я, но в моей иронии было гораздо больше горечи и скепсиса, нежели в иронических смешочках Педро. Я от всей души желал компании дядюшки Вилли удовлетвориться лишь не представляющими для индейцев ценности скульптурой и еще несколькими каменными безделушками. Я знал, что, если будет найдено золото, живыми из сельвы выберутся только единицы. К сожалению, мои осторожные намеки не возымели адекватного ответа, а герр Ланге лишь презрительно покривился – наверное, уповал на автоматический пистолет, который он тайно носил под одеждой, не расставаясь с ним ни днем ни ночью. Трижды дурак… Единственное, что меня радовало, так это наконец прекратившаяся ежедневная болтовня по поводу магической шиллы.
Короче говоря, раскопки в полуразрушенном храме закомпостировали мозги и лишили наблюдательности почти всех участников экспедиции. Кроме меня и господина Ланге, который, как ни странно, к поискам сокровищ относился с прохладцей и часто вместе со своим неразлучным Гансом уходил в сельву, якобы на охоту. Охотничьи трофеи Ланге и его телохранителя можно было выставлять курам на смех, но в связи с их походами мне пришлось скрепя сердце находиться неотлучно в лагере. Похоже, герр Ланге что-то искал. Но что именно?
Неожиданно птичка умолкла. В воцарившейся тишине было слышно только бормотание быстрой воды, изредка прерываемое всплеском выметнувшейся из глубины рыбины.
Я насторожился: молчание сельвы всегда таит в себе смертельную опасность…
Их осторожные шаги я услышал, когда между нами было метров пятьдесят. Наверное, им казалось, что они ступают совершенно бесшумно, и для нетренированного слуха это так и было, но поступь неизвестных щелкала в моих ушах, как радиоактивные частицы в счетчике Гейгера. Я насчитал двух; один из них был грузный и прихрамывал. Они были вооружены или автоматами, или ружьями: ветер, дующий в мою сторону, донес до меня запах оружейной смазки, сгоревшего пороха и просоленных потом ремней; похоже, неизвестные заметили меня, проходя по тропе, поднимавшейся на скальную возвышенность, единственное место, откуда просматривалось мое уютное гнездышко, и решили взять живым, уж не знаю из каких соображений. Скорее всего, не хотели поднимать лишнего шума.