– От таких, как Вдовин, боеспособность армии падает, – гнул свою линию Борщевский. – И все, командир, хватит об этом. Давай доведем наше дело до конца. Как думаешь, он сообщил что-то о тебе своему начальству?
– Подготовил документы. Все должны были рассмотреть там, на месте. Арестовать меня вот так, прямо, все-таки не рискнул.
– Выходит, со стороны это выглядит так, будто вы просто поехали вместе в особый отдел фронта? – уточнил Борщевский.
– Так и есть.
– Тогда наше дело, как ни верти, правое. Верно, Соболь?
– Как дважды два, – подтвердил тот.
– Ну, стало быть, погнали мы обратно в расположение.
К Ивану Борщевскому снова вернулось прежнее спокойствие. Он даже не сдержал улыбки. Когда этот крепкий парень двадцати восьми лет, выглядевший, как все мужчины на войне, старше своего возраста, улыбался, лицо его становилось будто бы игрушечным. И бритая голова с чуть оттопыренными ушами это впечатление усиливала.
Трудно, практически невозможно было поверить, что этот добродушный парнишка мог, не раздумывая, полоснуть финкой по вражескому горлу.
Выпрямился и Соболь, отряхнул прелые листья с колен.
– Снимаемся, Ваня. Правильно приказ понимаю, командир?
– Я ничего никому сейчас приказывать не могу.
– А и так все понятно. Как дважды два.
Бывали ситуации, когда эта присказка, намертво вошедшая в обиход бывшего учителя математики, всерьез раздражала не только Гонту. Она бесила всех, кому так или иначе приходилось общаться с лейтенантом. Но сейчас она странным образом успокаивала капитана. И все, что произошло, уже перестало казаться ему таким уж тяжким преступлением. Влекущим необратимые последствия.
– Давайте, – кивнул Дмитрий. – Осторожно только смотрите.
– Могила, командир. Сам же знаешь.
– Не каркай. Язык дурной…
– А ты сплюнь – полегчает.
Позже Гонта сам себе не мог объяснить, зачем послушал своего взводного и суеверно сплюнул через левое плечо.
Трижды, как велели неписаные правила.
Разведчики, переодетые немцами, скрылись среди деревьев, прихватив с собой для достоверности портфель Вдовина. А Гонта не спешил приводить Орешкина в чувство сразу. Немного постоял, опершись на капот "виллиса". Смел при этом золу от сгоревших бумаг. Вдохнул полной грудью лесной апрельский воздух. И подумал: ребятам своим доверяет полностью.
Общая тайна их сегодня не слишком связала. Они и без того не раз рисковали жизнями друг за друга. Но все равно Гонта предпочел не говорить Соболю с Борщевским о том, какую отдаленную цель преследовал Вдовин его арестом.
Ведь все гораздо сложнее.
Рыли под командующего фронтом.
Их фронтом.
И копал полковой особист под маршала наверняка не по личной инициативе.
Медленно, вряд ли слишком успешно, однако, судя по всему, уверенно собирали материал на маршала Жукова.
Любой, какой получится.
Всякая, в большинстве случаев косвенная мелочь непременно оформлялась документально. И подшивалась где-то кем-то в одну – а может, уже и не одну – стандартную картонную папку с обязательной надписью "Дело №…" на титуле.
Дмитрий Гонта не знал, зачем ему, капитану полковой разведки, втягиваться вот так же, косвенно, в непонятные, неподвластные его разуму чужие игры.
Перекурить бы эти мысли. Да вот беда – папирос-то и нету…
Из овражка донесся слабый стон. Слава тебе Господи, старшина оклемался.
В который раз расправив складки на кителе и по устоявшейся привычке одернув его, капитан приготовился завершать эту неожиданно разыгравшуюся драму.
Как и предполагали, все обошлось.
Вернувшись в часть с телом Василия Вдовина, полегшего в неравном бою с немцами, выходящими из окружения, они со старшиной еще долго отвечали на однотипные вопросы как устно, так и письменно. Однако никаких расхождений в показаниях в процессе допросов выявлено не было.
Старшина подтвердил: своими глазами видел, а ушами слышал фашистов. Бой принять не успел: напали сзади, из засады. Когда очнулся, всерьез думал, что уже на том свете. Но увидел товарища капитана Гонту. Он и пояснил, как они вместе с товарищем капитаном Вдовиным заняли у машины круговую оборону.
Сам же Дмитрий также особо не упражнялся в красноречии. Объяснил: остался в живых, потому что повезло. И сделал вывод, очевидный для дознавателей, – видимо, проявили себя не диверсанты, а перепуганные окруженцы. Диверсионная группа легко уничтожила бы троих противников, боясь обнаружения. Если же солдаты выходят из окружения, передвигаясь по тылам с огромной опаской, они могут только показать зубы. И, встретив отпор, сдать назад, в схватку не ввязываться.
О том, зачем Гонта ехал с Вдовиным в особый отдел фронта, дознаватели спрашивали без особого энтузиазма. Старшина Орешкин этого не знал и знать не мог. Он вообще старался не вникать в дела товарища Вдовина, в чьем подчинении находился. Объяснения же Гонты прозвучали слишком уж обтекаемо.
Но при этом ни у кого не возникло ни малейших сомнений: особисту и командиру разведчиков было что сказать в особом отделе фронта. Поскольку планы Василия Вдовина оборвала вражеская пуля, его похоронили. Отправили известие родным. В полк прислали нового особиста.
А вскоре наступление по всему фронту продолжилось.
И происшествие забылось.
На войне каждый день кого-то убивают.
Ничего необычного.
…Через пять месяцев, когда разведка проверяла возможности перехода через Вислу, капитан Гонта повел группу сам. Велел идти только добровольцам, весь строй дружно сделал два шага вперед. Тогда Дмитрий сам назвал тех, кто пойдет с ним. А через несколько часов, отходя под шквальным минометным огнем, командир был тяжело ранен, пока прикрывал уцелевших.
Когда и как это случилось, Гонта не понял. Не мог восстановить все в памяти и позже, придя в себя в госпитале. Контузия оказалась не такой уж тяжелой, а вот левую ногу доктор грозился отнять – слишком все плохо, как он утверждал. Упрямство капитана вряд ли возымело на медика нужное действие. Видимо, доктор сам не был до конца уверен в том, что его приговор окончателен и обжалованию не подлежит. Потому дал шанс не столько раненому ротному, сколько самому себе.
Ногу сохранить удалось, хотя даже после операции хирург сомневался в этом. Затем еще несколько месяцев Дмитрий учился ходить. Делал это с особым удовольствием: опираться поначалу приходилось не только на костыль, но и на молоденькую рыжую медсестру.
Комиссовали капитана подчистую в конце сорок четвертого. За это время его полк уже дошел до Европы, вел бои в Силезии. Именно оттуда в начале сорок пятого пришло известие – без вести пропал старший лейтенант Иван Борщевский. Мертвым его не видели, но с задания не вернулся. Как и группа, которую взводный повел за линию фронта.
А ведь это Ваня тогда, у Вислы, пер его на себе…
Получив печальное известие накануне выписки, свою последнюю ночь в госпитале Гонта провел, выпросив у рыжей сестрички спирту: сидел в коридоре у открытого окна, курил в форточку, пил его, не разводя и не закусывая, а перед глазами стояло почему-то лицо Анны, жены, теперь уже – вдовы Ваньки Борщевского. Ей должны были сообщить. Но уже тогда Гонта решил отправить ей письмо от себя лично.
Обратный адрес имелся. В личных вещах старлея хранились письма от Анны.
Дмитрий обязательно напишет ей.
Расскажет, как геройски воевал ее муж.
Как спасал ему жизнь, не раз и не два.
Напишет.
Как только вернется домой – ведь родной город Бахмач уже свободен.
Вступление второе
Алхимия войны
Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, Главное управление имперской безопасности Август 1944 года
Пятое управление. Криминальная полиция. Всего лишь.
Когда Густав Винер понял, что его вызвали не в гестапо, а привели в кабинет обычного полицейского следователя, он даже в какой-то момент сам мысленно пожелал в чем-нибудь признаться. Изменой делу Великой Германии это все равно не будет. А остальное обойдется.
Нет, инженер не чувствовал за собой никакой вины. Мысль возникла спонтанно: любой, кого окликнет шуцман на улице, уже невольно ощутит себя нарушителем чего-нибудь. Однако Винер быстро взял себя в руки, отдавая себе отчет: криминальная полиция ему, офицеру, предъявить ничего не сможет. Для этого в рейхе есть другие инстанции. Стало быть, предстоит обычный разговор, и он приготовился отвечать на вопросы.
Хотя, по сути, военным Густав не был. На службе оказался по чистой случайности: гражданский человек не может выполнять задания рейхсфюрера, такого просто не будут принимать всерьез. Хотя, впервые облачившись в форму и встав перед зеркалом, Винер и сам не смог принять себя с должной серьезностью.
Начать с того, что мундир плохо сидел на его вызывающе непропорциональной фигуре. Когда Густав отбрасывал тень, она всегда своей формой напоминала некое подобие груши. Голова была похожа на большую фасолину, и на ней с трудом держалась шляпа, не говоря уже об офицерской фуражке. Винер не мог похвастать солидным достатком, однако ему приходилось раскошеливаться на постоянного портного – этот мастер точно знал потребности Густава и шил костюмы, скрывающие изъяны сложения и в то же время не висевшие мешком.
Тем не менее Винер чувствовал себя неуклюжим. Даже в армейской форме он видел в большом трюмо отражение сугубо штатского человека, который слабо разбирался в военных делах. Если ему что-то вменят, то всегда есть вполне логичные и исчерпывающие, как считал Густав, объяснения. Он выполнял приказ. Причем – не просто приказ уважаемого им господина Виммера: он и другие, с кем довелось работать за эти два года, получали приказы непосредственно от рейхсфюрера Гиммлера. Значит, находились у него в прямом подчинении. Получается, он, Густав Винер, тоже находился если не в прямом, то косвенном подчинении у второго после фюрера человека в рейхе. Раз так, то какие могут быть специальные вопросы к нему, тем более – у криминальной полиции?..
Его не арестовали – просто приехали утром, когда семья только села завтракать. Разрешили доесть, даже выпить кофе. Хотя какой там кофе, когда война кругом, так, морковный суррогат… Уже когда одевался, поймал себя на том, что не потрудился спросить у этих двоих господ в штатском документы. Пришли, задали вопрос, он ли инженер Винер, пригласили проехать с ними для важного разговора. И ни Густав, ни его жена Грета не возразили: немцы были так воспитаны и вот уже десять лет готовы к тому, что в любой момент в любой дом могут прийти люди в плащах и шляпах. Молчание которых красноречивее любой зажигательной речи доктора Геббельса.
Тем не менее он не боялся встречи с неизвестным. Даже предупредил Грету: вероятнее всего, вернется к обеду, в крайнем случае – к ужину. Фрау Винер успела привыкнуть, что с некоторых пор ее супруг имеет прямое отношение к неким секретным проектам государственной важности, курируемым самим Гиммлером, даже несколько раз пережила внезапные исчезновения мужа. В первый раз подумала – больше его не увидит, но после, когда Густаву позволили дать о себе знать, успокоилась и в других случаях принимала внезапные отлучки Винера стойко.
Сердце забилось сильнее, когда черная машина подъехала к пользующемуся дурной славой зданию на Принц-Альбрехтштрассе. Мелькнула мысль: вызывает рейсхфюрер, хотя раньше подобного не случалось, слишком мелким казался Густав сам себе по сравнению с ним и важными государственными делами, которыми занимался великий человек.
Поэтому вполне объяснимой была следующая мысль – везут в гестапо, и там начнется страшное… Именно потому, что он слишком мелок для того, чтобы им озаботился лично Гиммлер, свою песенку Винер считал спетой. Даже попробуй он воззвать к имени рейхсфюрера, гестаповцы только злобно рассмеются, после чего станут бить еще сильнее. Всякий в рейхе знал, что происходит в тайной полиции с теми, кого туда доставили даже по ошибке. Пока все прояснится, несчастному непременно сломают как бы между прочим пару ребер.
Крыло, в котором располагалось Главное управление криминальной полиции, да и сам вид следователя его успокоили. В кабинете, куда завели Густава, за столом сидел не ретивый мальчишка, только что надевший форму и стремящийся выслужиться, обвинив в чем-нибудь и посадив как можно больше немцев. Это был мужчина под сорок, в очках с толстой старомодной оправой, аккуратно подстриженный, с начавшими седеть висками. Костюм был старательно выглажен, со знанием дела повязан простой, но вполне дополняющий внешний облик галстук. Запах кельнской воды не перебивал сигаретного дыма, скорее, органично дополнял его – если подобное сочетание ароматов вообще допустимо.
Полностью поддерживая фюрера в его борьбе с курением в рейхе, Винер тем не менее даже обрадовался, вдохнув эту смесь. Ведь сейчас ему придется иметь дело с чиновником старой закалки, который уже всего достиг, не будет гнать лошадей, и в чем бы ему ни предстояло сейчас разобраться с помощью Густава, этот опытный господин непременно разложит все по полочкам. И не наделает лишнего.
Взглянув на вошедшего поверх очков, следователь кивнул на стул, приглашая присесть. Какое-то время он молча просматривал бумаги – занимался ими, когда Винер вошел, и, видимо, не хотел прерываться. Но процесс тянулся недолго. Подравняв небольшую стопку документов, следователь закрыл картонную папку, отодвинул в сторону, вытащил из ящика стола пачку сигарет, вопросительно взглянул на Густава. Тот покачал головой, даже выставил руку перед собой: мол, пожалуйста, вы же в своем кабинете. Чикнув спичкой и прикурив, следователь поправил очки, выпустил сизый дым в сторону, задал первый вопрос:
– Господин Винер, так я понимаю?
– Именно так, герр…
– Моя фамилия Кнопп. Я следователь крипо. Отдел, в котором я служу и куда вызвали вас, занимается, помимо прочего, выявлением фактов мошенничества, а также экономическими преступлениями. Здесь расследуют случаи незаконного получения средств из казны рейха и, выражаясь казенным языком, нецелевого их использования.
– Согласен, – брякнул Густав, теперь уже окончательно перестав понимать, зачем он здесь и какое имеет отношение к роду деятельности именно этого отдела криминальной полиции.
– С чем вы согласны?
Винер постарался поскорее собраться с мыслями, ответил:
– Всякий, кто незаконно получает казенные средства, особенно когда Германия ведет кровопролитную войну на два фронта, вне всяких сомнений, подлежит наказанию.
– Рад, что вы сразу же готовы сделать признание, – спокойно проговорил Кнопп.
Густаву показалось – он ослышался.
– Признание? Какое… в чем мне… В чем я должен признаться?
– Вы ведь работали с Карлом Хейтельманом в районе Хегау, не так ли?
– Именно так. Но сразу хочу уточнить: я был подчиненным Хейтельмана, сам Хейтельман выполнял указания господина Виммера. А он, в свою очередь, руководствовался приказами, которые отдавал рейхсфюрер СС Гиммлер.
– Допустим, мне это известно.
– Не сомневаюсь, герр Кнопп, что криминальная полиция прекрасно информирована. – Густав старался говорить спокойно. – Не имею ни малейшего представления о том, что вы собираетесь предъявить Хейтельману…
– Почему именно Хейтельману?
– Вы же заговорили о нем…
– На самом деле, господин Винер, речь пойдет о вас. И не советую прикрываться именем Йозефа Виммера, тем более – упоминать всуе рейхсфюрера. Вот, ознакомьтесь.
Следователь открыл папку, взял лежавшие сверху машинописные листы, сколотые канцелярской скрепкой, пододвинул к собеседнику.
– Автограф оставлен на каждой страничке. Рука Хейтельмана вам знакома, надеюсь?
Можно даже не всматриваться.
– Да… Это его подпись…
– Мы можем устроить вам очную ставку. Если у вас, господин Винер, такое желание возникнет. Читайте.
Густав почувствовал внезапную предательскую дрожь в руке. Взяв листы, сильно стиснул их подушечками пальцев, чтобы унять выдающий его состояние тремор, принялся за текст. Уже после первых двух абзацев страх сменило искреннее возмущение. Винер выкрикнул, даже не думая сдерживаться:
– Хейтельман такой наглец, что обвиняет во всем этом меня? Да это же его идеи, его приказы! Отдавать их – не мой уровень, господин Кнопп!
– Вы не дочитали до конца. – Следователь сохранял типичное чиновничье спокойствие.
– Я могу сам рассказать, что там дальше!
– То есть изложенное – все же правда?
– Правда – но о деятельности Карла Хейтельмана! Не о моей, поймите вы наконец!
– Вы дочитайте до конца. – Следователь взял новую сигарету. – Потом и поговорим о сути изложенного. Вы ведь только начали. Вдруг дальше обнаружите откровенную ложь.
Вновь закурив, Кнопп словно отгородился от Винера легкой пеленой сизого дыма. Вздохнув, Густав продолжил чтение. Много времени изучение документа не заняло. Следователь как раз успел докурить и выжидающе взглянул на собеседника.
– Итак? Вы готовы признать, что были организатором мошеннической операции, в результате которой фактически списаны и украдены сотни тысяч рейхсмарок из казны?
– Господин следователь, я только выполнял приказы Хейтельмана!
– Изложено все верно?
– Да, верно! Только все идеи принадлежали Хейтельману! Он приказывал – я выполнял! В чем моя вина, если я состоял у него в подчинении?
– Хорошо. – Лицо следователя сохраняло нейтральное выражение. – Тогда изложите мне свою версию событий.
– Готов даже письменно!
– Это обязательно, господин Винер. Но сперва расскажите своими словами. И старайтесь покороче, у меня нет времени слушать сюжеты многотомного авантюрного романа. А еще лучше, если я буду задавать вопросы, а вы – отвечать. Итак, начнем с самого начала. Где и когда вы познакомились с Карлом Хейтельманом?
Густав постарался максимально собраться с мыслями и, как того требовал следователь, говорить коротко и предельно ясно.
– Я поступил под его начало в конце позапрошлого, тысяча девятьсот сорок второго года. Тогда в рамках проектов, которые курировал профессор Виммер… Не знаю, могу ли говорить о таком… Но раз негодяй Хейтельман все равно упомянул это в своем так называемом признании…
– Вы находитесь в Главном управлении РСХА, господин Винер. Здесь хранятся многие тайны. Продолжайте.
– Гм… Так вот, профессор Виммер выполнял личные распоряжения рейхсфюрера и чуть раньше был привлечен им для работы в одном из военных проектов "Аненербе". Кстати, именно Виммер пригласил Хейтельмана, тот уже обратился ко мне…