- Честно говоря, Геннадий Степанович, я не заметил, чтобы Пелагея Брониславовна Кашицкая была хоть сколько-нибудь не в своем уме, - спокойно, стараясь не сорваться и не выдать директору своего волнения, проговорил Самойленко. - По-моему, во время нашей встречи она рассуждала абсолютно здраво.
- Не знаю. Мне так не показалось. И про Корабельникова я ничего не знаю. Сирота как сирота. И вдруг неизвестно откуда взялась эта его дальняя родственница и начала предъявлять свои права на мальчика…
- Но ведь она была его опекуном, - Я еще не вникал в это дело. Вся информация - у моего заместителя, если вас это так интересует. И вообще, простите, молодой человек, но у меня действительно очень много работы, - и я вряд ли чем еще могу быть вам полезен.
С этими словами Геннадий Степанович поднялся из-за стола, давая понять, что прием окончен, но он не знал, что такое Самойленко.
Коля спокойно и невозмутимо продолжал сидеть в кресле, не собираясь никуда уходить, пока не получит ответа. Он лишь придвинул диктофон поближе к директору детдома и глядя на него в упор, тихо спросил:
- Но ведь у вас же нет никаких причин утаивать от прессы информацию о той группе детей, которая была вывезена для усыновления в Италию?
- Конечно, мне здесь скрывать нечего. Спрашивайте, я обо всем, что знаю, постараюсь вам рассказать, - Трофимчук снова уселся на свое место, с опаской поглядывая на диктофон Самойленко. - А что конкретно вас все-таки интересует, я никак не могу понять?
- Я уже спрашивал, как вышли на ваш детский дом итальянцы? У них что, нюх особый?
- Я не слишком осведомлен, как именно, ведь им наши данные предоставили в гуно. Но кое-что слышал. Есть у них вроде бы такая организация, название которой на русский переводится примерно так: "Руки помощи детям без семей". Но за точность я не ручаюсь.
- И что же?
- Они присылают нам заявки…
- А сами приезжали когда-нибудь?
- Да. Приходили в наш детский дом посмотреть на наших сирот. Ведь нашим детям действительно очень нужна помощь. Они лишены детства, а там, на Западе, богатые страны, богатые люди. Там неограниченные возможности для полноценного развития ребенка…
- Понятно. И сколько детей выехало в последней группе? - Николай улыбнулся про себя: как здорово пригодилось ему теперь умение Банды "раскручивать" людей, а тот допрос, который устроил когда-то старший лейтенант ФСБ России Бондарович в присутствии друга-журналиста, научил Николая многим хитрым штучкам и тонким психологическим приемам. Теперь, кажется, все это срабатывало, лишний раз доказывая, что Самойленко оказался неплохим учеником.
- В какой группе?
- В Италию.
- А-а, эта…
- А были еще?
- Да. Были.
- Куда?
- В Германию несколько раз, в Австрию…
- А в Италию сколько детей поехало?
- Я не помню. Примерно двадцать.
- Они ехали, заранее зная, что в Одессу больше никогда уже не вернутся?
- Это не правильная постановка вопроса. Вы думаете, что наше государство бросит своих детей на произвол судьбы в чужой стране? Каждая семья, усыновившая ребенка, находится под строгим контролем наш их дипломатов и специальных представителей…
- И все же?
- Они еще слишком маленькие, чтобы осознавать такие понятия, как Родина.
- Хорошо. Я задам другой вопрос - семьи, в которые они ехали, уже знали своих детей?
- Насколько мне известно, да.
- И воспитатели, которые сопровождали детей, знали о том, что увозят, так сказать, "новых итальянцев"?
- Да.
- А я могу узнать фамилии воспитателей, которые сопровождали группу в Италию?
- Конечно. Да, правильно, поговорите лучше с ними. Они ездили туда на целый месяц. Раздав детей по семьям, они еще несколько недель помогали детям адаптироваться в новых условиях, привыкать к новым родителям.
- Так кто же все-таки ездил?
- Об этом вам расскажет мой заместитель. Пройдите лучше к ней.
- Вы имеете в виду Наталью Андреевну? - Самойленко на мгновение заглянул в блокнот, вспоминая фамилию и стараясь тем самым продемонстрировать Трофимчуку свою полную осведомленность во всех его делах. - Герасименко?
- Да-да, она вам поможет.
- Ну что ж. Большое спасибо за беседу… Только вот объясните мне, пожалуйста, зачем же вы на Кашицкую-то накричали, а?
- Я ни на кого не кричал. Мы с ней просто побеседовали о Виталике…
- А-а, так вы все-таки помните, как зовут Корабельникова?
- Нет… То есть да… То есть, я хотел сказать, вы же сами мне сказали! - на Трофимчука было жалко смотреть - он уже вконец запутался и теперь сидел красный, потный, весь какой-то дерганый и нервный. Теперь он совсем не был похож на того уверенного в себе любезного и гостеприимного хозяина детского дома, каким выглядел всего полчаса тому назад. Самойленко улыбнулся - своего он, кажется, достиг. - Я просто запомнил, когда вы называли его имя.
- Да-да, конечно. Что ж, еще раз спасибо, было очень приятно с вами побеседовать.
Самойленко встал, выключил диктофон, положил его во внутренний карман куртки и, не подав Трофимчуку на прощание руки, направился к выходу.
- Мне тоже приятно. Заходите если что. Я расскажу вам о нашем детдоме… - залепетал ему вслед Геннадий Степанович.
- Конечно, - обернулся на пороге кабинета Николай. - Если мне еще что-то от вас понадобится, обязательно зайду.
- Всегда рад.
Через мгновение Самойленко исчез за дверью, а Геннадий Степанович схватил трубку телефона и стал нервно накручивать служебный номер Антоненко…
* * *
Беседа с воспитателями, сопровождавшими группу детей в Италию, немногое дала для продвижения расследования Самойленко вперед. Да и чего можно было ожидать от четырех женщин, которых Наталья Андреевна Герасименко собрала у себя в кабинете. Она и сама сидела тут же, чтобы в случае чего проконтролировать разговор журналиста со своими подчиненными.
Воспитатели в один голос дружно твердили о том, что в далекой южной стране детям созданы прекрасные условия, что все семьи - просто чудо, что итальянский климат очень похож на крымский, и поэтому детям совершенно не потребовалось времени на акклиматизацию, что все они великолепно подлечатся, а уж о том, что они нашли наконец любящих и заботливых родителей, вообще, мол, говорить не приходится - это и так понятно.
- Вы представляете, - все восхищалась одна из воспитательниц, толстая тетка лет сорока, - я жила некоторое время у синьора Модзирани, который усыновил одного из наших мальчиков, так этот мужчина был столь любезен, что подарил мне целую сумку великолепных вещей! Теперь мой сын на два года вперед обеспечен всем необходимым - там и курточки, и кроссовки, и свитера, и джинсы… Это же целое состояние! А представляете, сколько всего достанется его приемному сыну!
И все же не случайно многие коллеги Самойленко по работе считали, что он не только чертовски талантлив, но и необыкновенно везуч. Как будто кто-то подсказывал ему, за какую ниточку надо дернуть, чтобы размотать клубок проблем любой степени сложности.
- Значит, если я вас правильно понял, вы все некоторое время провели в семьях усыновителей, так? - спросил Николай.
- Да, наши сотрудники неделю прожили в каждой семье, которая усыновила ребенка, - за всех ответила Наталья Андреевна, с гордостью кивнув головой.
- И, конечно же, хорошо запомнили своих подопечных? Каждого ребенка?
- Естественно, - Герасименко недоумевала, как вообще можно задавать такие глупые вопросы.
- Скажите в таком случае, кто сопровождал Виталика Корабельникова? - не унимался Николай.
За столом вдруг воцарилась тишина.
Самойленко удивленно обвел собравшихся взглядом и остановился на заместителе директора.
- Я спросил что-то не то? Вы не можете ответить на такой простой вопрос?
- Нет-нет, что вы!
- Так в чем же дело? Кто из воспитателей жил у синьора Контанелли, на пьяца дель Кампа…
- Наша воспитательница, совсем еще девчонка, Лариса Разумова, - ответила наконец Герасименко, и Николай заметил, как напряглось ее лицо.
- Но ведь вы сказали мне, что здесь присутствуют все воспитатели, которые сопровождали детей в Италию.
- Лариса сегодня занята, ее группе делают прививки.
- Понятно.
- Вы не подумайте…
- А я ничего и не думаю, - мягко и как можно доброжелательнее улыбнулся Николай. - Вы же предоставите мне возможность поговорить и с ней, правда?
- О да, конечно. Но сегодня это вряд ли получится. Она же занята, я вам говорила.
- А когда же?
- Да хоть завтра… ой, нет, погодите, завтра у нее выходной. Приходите послезавтра, часикам к десяти утра. Дети как раз в это время будут играть, и вы спокойно побеседуете с Ларисой.
- Что ж, и на том спасибо.
Николай поднялся, понимая, что здесь ему больше делать нечего, а на лице Герасименко он вновь заметил выражение досады и какой-то растерянности.
- Вас что, больше ничего не интересует? Вы хотели узнать только о том, как в Италии живется Корабельникову? А ведь у нас есть и другие дети, с куда более сложными судьбами…
- Как-нибудь в другой раз. А сегодня у меня тоже масса дел. Кстати, не могли бы вы дать мне адрес или телефон Разумовой? Я связался бы с ней завтра.
- Нет, что вы! - заместитель директора покраснела точно так же, как несколько минут назад краснел ее непосредственный шеф. - Она молодая девушка, не замужем, вы же понимаете…
- Не понимаю.
- Ну, это как-то…
- Я же по работе! Неужели вы могли подумать…
- Но без ее разрешения давать ее адрес или телефон… Это не принято в нашем коллективе, - Наталья Андреевна плела явный вздор, какой только приходил ей в голову, и Самойленко без труда догадался, что эти сутки понадобятся руководству детского дома на разъяснительную работу с этой самой Ларисой Разумовой.
А жаль. Такой оборот дела мог здорово снизить эффективность от встречи с этим важным свидетелем. Но Николай понимал, что настаивать сейчас на чем-либо бесполезно.
- Ну что ж, послезавтра так послезавтра. В десять утра я буду. Наталья Андреевна, передайте, пожалуйста, Ларисе мою просьбу о встрече.
- Конечно-конечно. Приходите, она обязательно будет вас ждать. Я лично прослежу…
* * *
Двумя днями позже, подъезжая к детскому дому на своей "девятке", Николай констатировал, что настроение у него препаршивейшее - время, скорее всего, было упущено безвозвратно, и его сегодняшний разговор с Разумовой вряд ли станет той желанной ниточкой, которая поможет найти выход из лабиринта загадок. Он должен сегодня просто честно отработать очередной источник возможной информации - к сожалению, без всяких шансов на успех.
- Простите, как мне найти Ларису Разумову? - поинтересовался он у старушки вахтерши, встретившей его грозным взглядом у входных дверей.
- А зачем она тебе? - старушенция оказалось ярой ревнительницей крепких моральных устоев и подобной наглости - приходить на встречу с девушкой на работу, да еще в детский дом! - стерпеть просто не смогла. - Совсем сдурели. Тут же дети! А они ходють, ходють, спрашивають тут… Вечером, что ли, не можете с ней встретиться?
- Вы не поняли, - Самойленко вытащил из кармана удостоверение с крупной надписью на корочке "ПРЕССА". - Я журналист, к Разумовой по делу.
- А начальство про ваше дело знает? - чуть смягчив тон, но проявляя бдительность, не сдавалась строгая охранница. - Надобно им про ваше дело доложить сначала.
- Про меня уже все знают. Я позавчера был и у Трофимчука, и у Герасименко. Вот только вас на посту позавчера я не застал.
- Так мы дежурим сутки через двое. Поэтому меня и не было.
- Ну а теперь-то можно пройти?
- Проходите. На второй этаж. Там, в холле, сразу как по лестнице подниметесь, ее группа играет. Она с ними. Только в обуви по коврам не ходите, а то тут и после детей пылесосить не успевают.
- Да, конечно…
Николай взбежал на второй этаж по узкой лестнице и оказался перед стеклянной дверью, отделявшей лестничную клетку от небольшого уютного холла, устланного довольно потертыми и выцветшими коврами.
"Господи, про эти, что ли, ковры мне старуха говорила?" - удивился про себя Николай.
В комнате бегали, прыгали, ползали и кувыркались два десятка детей в возрасте четырех-пяти лет.
Стоял такой невообразимый шум, в котором смешивались визги девочек, крики мальчишек, стук кубиков, скрип ржавых машинок, что молодая симпатичная светловолосая девушка, сидевшая в уголке с книжкой в руках, не сразу услышала, как открылась дверь и в холл вошел незнакомый мужчина.
- Простите, вы Лариса Разумова? - с "порога спросил Самойленко, не решаясь пройти дальше и нарушить гармонию этого мира детей.
Видимо, девушка настолько привыкла не обращать внимания на шум играющих детей, что новый, необычный здесь звук - низкий мужской голос - моментально ворвался в ее сознание, отвлекая ее от книжки и переключая на себя все ее внимание.
Вздрогнув, она подняла голову и удивленно взглянула на высокого и красивого незнакомца.
- Да. А вы кто, простите?
Девушка смотрела на Николая такими огромными и чистыми голубыми глазами, что у него, одолеваемого предчувствиями неприятного разговора, дрогнуло сердце - неужели и с такими глазами можно хладнокровно врать? Можно покрывать преступления? Неужели она не расскажет ему обо всем, как только узнает, почему он здесь?
Искренность ее взгляда была столь убедительной, что Николай вдруг понадеялся на удачу. Ему показалось, что именно от нее он узнает что-то такое, чего не выведал бы больше ни у кого на свете…
- Я - журналист, Николай Самойленко. Хотел бы поговорить с вами по поводу…
- Да, конечно, я вспомнила. Меня предупреждали о вашем визите, - вдруг холодно ответила девушка и, отложив книгу, встала ему навстречу.
Впечатление от искренности и откровенности ее взгляда тут же улетучилось, и Самойленко понял, что надежды на удачу были напрасными. В ее глазах он, видимо, прочитал не те чувства. Наверное, в них было простое удивление от его неожиданного появления, а теперь они потухли и больно покалывали своей холодностью и отчужденностью.
- Предупреждали?
- Да, Наталья Андреевна. Так что такого необыкновенного вы хотите узнать от меня про Виталика Корабельникова?
- Вы его хорошо знали?
- Всего несколько месяцев.
- И все же, - не хотел сдаваться Николай, - он был в вашей группе…
- Слышь, это ты, что ли, журналист? - кто-то неожиданно оборвал его буквально на полуслове.
Николай оглянулся.
Он не слышал, как возник у него за спиной этот нечесаный и грязный верзила в короткой кожаной куртке. Его глубоко посаженные глаза беспокойно блуждали по всей комнате, как будто он не мог сосредоточиться на фигуре Самойленко. Руки он держал в карманах. От него исходило ощущение грязи и многолетней несвежести.
Этот тип стоял на лестничной площадке в открытых дверях холла, и до Николая наконец дошло, что он обратился к нему.
- Я журналист. А что?
- А вы-то сами кто? - тут же отреагировала на его появление и Лариса.
- Кто, кто? Хрен в пальто! - хрипло рассмеялся собственной дебильной шутке этот субъект, демонстрируя желтые прокуренные зубы. - Вопросы здесь задавать буду я. Ты, сучка поганая, Ларисой будешь?
- Что за выражения! - возмутилась девушка. - А ну-ка уходите отсюда! Не видите, что ли, здесь дети?!
- Заткнись, шавка! - рявкнул на нее незнакомец. - Я вам, голубочки мои, подарочек принес. Нравится?
С этими словами он вытащил из кармана правую руку, слегка разжав пальцы и давая возможность им обоим внимательно рассмотреть, что за "подарочек" он принес.
Самойленко вдруг почувствовал, как; у него похолодела спина.
- Что это? - спросила Лариса, испуганно хлопая своими огромными глазами.
Николаю переспрашивать было не нужно - прошлое офицера-десантника никогда бы не позволило ему спутать эту штуку ни с чем другим - в руке незнакомца была граната. Оборонительная граната Ф-1, знаменитая "лимонка".
Самойленко не верил своим глазам. Он еще в Афгане на практике изучил, что эффективный разлет осколков у этой "штучки" составляет примерно двести метров. Если бы эта граната сейчас рванула, раненых бы в холле не оказалось - смертоносных кусочков металла хватило бы на всех с лихвой.
А рвануть она могла в любой момент, потому что граната в руке террориста была самая что ни на есть настоящая, боевая.
- Это такая херня, которая как перданет из-под сарая, так хрен опомнишься потом. Ясно? - куражился придурок, прикалываясь от столь пристального внимания к собственной персоне.
В холле тем временем действительно повисла мертвая тишина - дети давно прекратили свои игры и столпились вокруг своей воспитательницы, с интересом и испугом поглядывая на этих незнакомых дядей, один из которых разговаривает плохими словами и слишком уж невежливо.
- Лариса, уводите детей. В другие комнаты, подальше отсюда, - облизав вмиг пересохшие губы, тихо сказал Николай Ларисе, ни на секунду не отрывая глаз от руки подонка, в которой лежала граната. - Уводите. Это граната.
- Только попробуй двинуться с места, стерва. У мена заказ на вас обоих, - истерично завопил этот недоносок, выдергивая из кармана и вторую руку. - Сейчас чеку рвану - и хана вам всем, суки подлые!
- Стой, погоди! Не спеши, - Николай протестуя поднял обе руки. - Если ты дернешь чеку, произойдет взрыв такой силы, что от тебя самого ничего не останется. Ты хоть понимаешь это?
- А мне по барабану.
- Ладно. Только спокойно. Давай поговорим, за что тебе ведено нас уничтожить, - Николай тянул время, лихорадочно обдумывая выход из ситуации и присматриваясь к этому идиоту, ведущему себя столь странно.
- Кому-то вы стали поперек дороги, ха-ха! Так что молитесь, трупики!
- Погоди!
- Все, трындец вам пришел! - с этими словами недоносок потянулся левой рукой к гранате, намереваясь выдернуть кольцо чеки.
Но в ту же секунду Николай, рванувшись вперед что было сил, подпрыгнул высоко вверх, четким, давно отработанным движением резко выбрасывая вперед правые руку и ногу.
Вырывание чеки из гранаты и мощнейший удар ногой в грудь этого идиота произошли практически одновременно. Граната выскочила у него из руки, а сам террорист, подброшенный страшным ударом, уже летел с лестницы. Следом покатилась граната.
Еще в воздухе Николай услышал знакомый характерный щелчок - запал гранаты сработал.
Едва коснувшись пола, он снова прыгнул, но теперь - к детям, к Ларисе, сбивая их с ног и страшно крича:
- Ложись!
А еще через миг там, внизу, на площадке между первым и вторым этажом раздался взрыв жуткой силы…
Николаю Самойленко и на этот раз повезло.
Впрочем, повезло не только ему. От взрыва, стоившего незадачливому террористу жизни, нанесшего зданию детского дома значительный материальный ущерб, больше никто серьезно не пострадал.
Мелкие царапины у Николая, Ларисы и детей от осколков вдребезги разлетевшихся стекол, конечно же, мелочи по сравнению с тем, что могло бы произойти, взорвись граната в холле, где играли дети.