* * *
"Позвонить", как вы понимаете, означает вовсе не телефонный звонок, хотя в данном случае "абоненты" и слышат голос друг друга, а "позвонить" по трубам отопительной системы. Да-да, по обыкновенной отопительной системе, которая соединяет между собой все помещения любого здания. Вызывающий стучит кружкой по трубе: первое количество стуков определяют номер камеры, второе - номер вызывающей камеры. Если вызываемая камера готова слушать, раздаётся количество ударов, соответствующий её номеру камеры, если нет, слышится один удар, означающий "отбой". "Отбой" может прозвучать и неожиданно: во время переговоров. Такой "отбой" предупреждает о неожиданной опасности, то есть о "ментовском расходе", разговор сразу прекращается, и "абоненты" юркают по своим шконкам.
Но вот, вы получили от вызываемой камеры "добро" на разговор. Вы ставите алюминиевую кружку донышком на трубу отопительной системы и начинаете говорить прямо в кружку, то есть напрямую вызываете того, с кем хотите говорить. Тот, кто слушает, держит кружку наоборот, приставив ухо к её дну. Он приглашает вызываемого, и вы приступаете к разговору. Закончив говорить своё, вы стучите дважды по трубе, поворачиваете свою кружку и сами слушаете. Можете поверить на слово, слышимость не хуже, чем в обычной телефонной трубке.
Совсем по-другому обстоит дело с "конём". "Послать коня" означает послать "почту". Чтобы иметь возможность посылать и принимать почтовые послания, нужно оказаться в "почтовой системе" данной тюрьмы. Такая система, чем-то напоминающая сеть интернета, существует в любой тюрьме испокон веков. Практически из любой камеры можно отправить "коня" и переправить послание в любую, даже самую отдалённую камеру. Послание путешествует из камеры в камеру до тех пор, пока "конь" не доберётся до нужного адресата. Как? Да очень все просто!
Первым делом нужно построить "дорогу". Для строительства этой "дороги" нужны свои "строительные материалы", в данном случае, верёвка и "удочка". Верёвка свивается из нитей свитеров, носков, шарфов, то есть из всех тех вещей, которые можно распустить на эти самые нитки, из которых и плетётся прочная верёвка.
Кроме верёвки, как уже сказано, обязательно нужна "удочка". Этой "удочкой", на конце которой прикрепляется крючок, подхватывается верёвка и втягивается внутрь камеры до тех пор, пока не появиться привязанный к верёвке пакет или мешочек, то есть "конь". "Удочка" изготавливается из проволоки, деревянного черенка, в крайнем случае, из газет, листы которых пропитывают хлебным клеем и скатывают в длинную трубочку, а конец, при отсутствии другого материала, сгибают в своеобразный крючок. Получается довольно прочное приспособление для перехвата верёвки.
* * *
Гудильников вопросительно взглянул на кружку: "Может, позвонить?"
Сыромятин отрицательно покачал головой, ткнув палец в ухо и кивнув в сторону Серафима: "Новенький может услышать!", хотел что-то добавить, но в этот момент раздался характерный скрежет открываемого замка камеры.
Дверь распахнулась, и внутрь вошли двое: высокий сухопарый, с начищенными до зеркального блеска сапогами, старший лейтенант и толстый старший прапорщик с мощными длинными до колен руками, дежурный контролёр на продоле (зэки называют их вертухаями, но у этого было личное прозвище - Горилла).
- Встали на проверку! - рявкнул старший прапорщик.
Все спустились со шконок и заняли места возле них. Презрительным взглядом осмотрев подследственных, старший лейтенант сказал:
- Я ваш новый Корпусной, старший лейтенант Никита Сергеевич…
- Хрущёв! - договорил за него один из "Братьев".
- На первый раз делаю вид, что не заметил, - взглянув на посмевшего прервать его речь, сказал Корпусной. - Так вот, зовут меня Никита Сергеевич Заварзин, - спокойно повторил старший лейтенант. - Но это только в том случае, если кто-то из подследственных решит обратиться ко мне с письменной жалобой или предложением, в устной форме обращаться ко мне - гражданин начальник. Понятно?
Никто не проронил ни слова, с любопытством оглядывая нового Корпусного.
И тот с удовлетворением продолжил:
- Молчание рассматриваю, как знак согласия, - он взглянул на свою пластиковую доску, на которой карандашом был нацарапан списочный состав по каждой камере корпуса, и начал называть фамилии. - Сыромятин!
- Павел Георгиевич, шестьдесят четвёртого года рождения, статья сто вторая, пункты "Г" и "З", - привычно ответил один из "Братьев на крови"
- И много трупов на тебе, Сыромятин?
- Шьют четырех, но я согласен на одного, - осклабившись, ответил Сыромятин.
- А на самом деле, небось, с десяток, - заметил старший лейтенант.
- Сколько на самом деле, ведает только сам Господь Бог, - он вздел глаза кверху.
- Ну-ну… - брезгливо поморщился Корпусной и назвал следующую фамилию: - Тараньков!
- Федор Сергеевич, шестьдесят второго года рождения, статья сто вторая, пункты "Г" и "З", - дословно повторил и второй из "Братьев на крови".
- Вы что, Тараньков, подельники с Сыромятиным? - свёл брови в кучу старший лейтенант.
- Никак нет, гражданин начальник! - возразил Сыромятин. - Простое, хотя и удивительное со стороны, совпадение. До ареста мы даже не были знакомы.
- Что ж, бывает и такое, - с улыбкой заметил Тараньков.
- И тоже только один труп? - усмехнулся новоиспечённый Корпусной.
- Так точно, гражданин начальник, один! - нарочито вытянувшись, ответил Тараньков, даже и не думая стирать с лица хитрую улыбку.
- Ладно, проверю, - угрожающе произнёс Корпусной.
- Проверите, один ли труп?
- Проверю, не подельники ли вы с Сыромятиным! - терпеливо ответил старший лейтенант и снова взглянул в свою доску. - Гудильников!
- Валентин Павлович, пятьдесят третий, статья семьдесят седьмая.
- Бандитизм, вроде бы? - вопросительно произнёс новый Корпусной.
Но Гудильников не стал помогать ему: даже глазом не повёл.
- Так точно, товарищ старший лейтенант! - угодливо подтвердил старший прапорщик.
- Ну-ну… - несколько минут старший лейтенант смотрел на Гудильникова потом продолжил: - Гасантулеев!
- Аликбек Алимович, шестьдесят восьмой, статья сто вторая, пункты: "Г" и "З", статья сто семнадцатая, часть три и четыре.
- Ты гляди: не только убийца, но ещё и насильник, - Корпусной покачал головой, снова назвал: - Датаев!
- Айсым Шаймиевич, шестьдесят восьмой, статья сто вторая, пункты: "Г" и "З", статья сто семнадцатая, часть три и четыре, - слово в слово повторил тот.
- Как, опять? - не выдержал Корпусной. - Подельники и в одной камере?
- У нас следствие закончено, дело в суде рассмотрено… - пояснил Гасантулеев.
- Даже своё последнее слово уже сказали… - тут же добавил Датаев.
- Ладно, проверю, - Корпусной снова что-то пометил в доске карандашом. - Рычков!
- Анатолий Егорович, сорок пятого года рождения, статья сто вторая, пункт "Е".
- Ну и камера: одни убийцы и насильники, - брезгливо поморщился старший лейтенант. - Понайотов!
- Серафим Кузьмич, шестьдесят седьмой, статья сто сорок пятая, часть два, - доложил Серафим.
- Слава Богу, грабёж… - с каким-то даже облегчением заметил Корпусной, словно "грабёж" детская шалость. - Хотя бы ты не убил никого… - старший лейтенант придирчиво осмотрел камеру и тихо спросил: - Кто дежурный по камере?
- А для чего вы интересуетесь, гражданин начальник, у нас что, грязно, что ли? - спросил Сыромятин. - А может, вы хотите узнать, кто у нас за шныря шнуркует и "стукачком" его назначить? - он ухмыльнулся. - Так ничего у вас не получится: мы просто не сорим, и каждый убирает за собой…
- Спрашивать будешь тогда, когда тебе разрешат! - рыкнул на него старший прапорщик. - А сейчас к тебе обращается гражданин начальник, понял?
- Ты не рычи на меня, Горилла, и зенками не сверкай, а то Кондратий хватит! А за "поняло" я уже отсидел своё, понял? - спокойно заметил Сыромятин и вопросительно повернулся к Корпусному.
Покраснев от злости, старший дежурный по продолу хотел разразиться матом, но старший лейтенант успокаивающе поднял руку и все также тихо, безо всяких эмоций, спросил:
- Товарищ старший прапорщик, вы, вроде бы, утром докладывали, что не вышел один из подотчётных вам дежурных контролёров, или я ошибаюсь?
- Так точно, товарищ старший лейтенант, не вышел прапорщик Булдаков: грипп у него!
А это означает, что на все камеры контролёров явно не хватает… - он покачал головой, картинно вздохнул и с нескрываемым ехидством проговорил. - Не повезло вам, сто девятая камера: сегодня вы останетесь без прогулки, - на его лице было написано столько сострадания, что глухому вполне могло показаться, что ему действительно жаль жителей этой камеры.
- Не имеете права! - возмутился Гасантулеев. - Нам положено по закону, значит, обязаны предоставлять!
- Представляете, товарищ старший прапорщик: и завтра на прогулку сто девятая не пойдёт! - тут же отреагировав на его эмоциональный всплеск, все также невозмутимо распорядился старший лейтенант.
- Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! - воскликнул довольный старший прапорщик.
- Чо ты лезешь? - прошипел Тараньков на Гасантулеева.
- А чо я? Я ничего, - стушевался тот.
- Два дня без свежего воздуха… - уныло протянул Сыромятин. - Может, одного хватит, гражданин начальник?
- Ещё слово, и к двум добавится ещё один день! - бесстрастно ответил Корпусной.
Он явно упивался своей властью. Сделал паузу, как бы предоставляя возможность подследственным осознать его слова и принять решение, но никто не произнёс ни слова. Удовлетворённо кивнув, старший лейтенант вышел из камеры.
- Теперь ты рычи в камере… сам на сам! - ехидно усмехнулся старший прапорщик, вышел и закрыл дверь на замок…
- От подлюга! - выругался в сердцах Тараньков и добавил. - Горилла безмозглая…
Конечно, Корпусной, по большому счёту, нарушил закон: часовая прогулка в тюрьме считается чем-то святым, как пайка, баня, "магазин", но кому жаловаться? Хотя нет, не совсем точно: не кому жаловаться - есть кому - а кто из этих убийц и насильников решится жаловаться? Вот в чём вопрос…
Глава 17
Я - СЕМА ПОИНТ!
- Ты чо, баклан, лезешь со своими правами? - решил сорвать зло Тараньков на Гасантулееве.
- А чо этот мент борзеет? - попытался отмазаться тот.
- На то он и мент, чтобы борзеть! Ты бы ещё за европейскую хартию прав человека ему прогубошлепил! - ухмыльнулся Тараньков. - Может, тебе напомнить, что ты в советской тюрьме паришься?
- И что с того?
- В советской тюрьме у зэка есть только одно право: сидеть на своей заднице и посапывать в две дырочки! Сиди теперь двое суток без свежего воздуха, - он зло прищурился.
- Я хотел…
- Хотеть будешь Машку на воле или пидора в тюрьме! - перебил Тараньков.
- Ладно, Федя, не хватало, чтобы мы меж собой цапаться начали, - примирительно заметил Гудильников.
- Во-во, менты только этого и добиваются, - подхватил Сыромятин.
- Такая у них сучья работа, - неожиданно проговорил молчаливый Рычков.
- Ты погляди: нашего молчуна прорвало! - воскликнул Тараньков и расхохотался.
Все подхватили его смех.
Серафим, никак не реагирующий и не встревающий в их разговоры, спокойно улёгся на шконку и устало прикрыл глаза.
Заметив это, Сыромятин резко прекратил смеяться:
- Ладно, повеселились и будет! - сказал он.
Все примолкли и каждый занялся своим делом.
Гудильников вопросительно взглянул на Сыромятина, тот согнул указательный палец, потянул руку на себя и бросил вопросительный взгляд на новенького: мол, нужно забросить "коня" и пробить, что это за пассажир.
Серафим все "слышал", но решил пока не вмешиваться: ему хотелось узнать, что они напишут в послании к авторитетным арестантам.
Текст был лаконичным, но вполне определённым.
"Братва, к нам, в сто девятую хату, закинули новенького пассажира. Ведёт себя нагло и уверенно. Если кто знает о нём, цынканите. Зовут его Понайотов Серафим, подсел за грабёж.
Братья на крови".
"Прочитав" мысли пишущего Гудильникова, Серафим решил, что такое послание не должно выйти из камеры. Но каким оно должно быть, он пока не знал. Поэтому нужно потянуть время, чтобы прийти к какому-то решению. Серафим понимал, что от этого решения будет зависеть не только его дальнейшее пребывание в местах лишения свободы, но вполне возможно, что и его будущая жизнь.
Он вдруг поднялся со шконки, решительно подошёл к двум заговорщикам.
От неожиданности те замерли, не зная, как реагировать на неожиданное движение этого странного парня.
- Чего тебе, земляк? - растерянно спросил Сыромятин и попытался встать со своей шконки.
- Вы хотите знать, кто я? - тихим вкрадчивым голосом проговорил Серафим. - Что ж, задавайте вопросы!
Все сидящие в камере, словно по команде, оставили свои занятия и с любопытством принялись следить за тем, что произойдёт дальше.
- Мы не следаки, чтобы допросы устраивать, - осторожно заметил Гудильников.
- Тогда я сам отвечу на ваши не заданные вопросы, - спокойно сказал Серафим, продолжая сверлить взглядом то Сыромятина, то Гудильникова.
От этих взглядов по их коже побежали мурашки. Каждому из них показалось, что сейчас с ними случиться нечто страшное, непоправимое. Страх связал их волю, сковал им мышцы. Их тела одеревенели.
- Имя и фамилию вы знаете, статью - тоже.
- Можно поинтересоваться твоим погонялом? - спросил Тараньков, сидящий поодаль.
Серафим был уверен, что рано или поздно возникнет вопрос о его прозвище: в тюрьме, как правило, прозвище или, как там говорят, погоняло или погремушку, присваивают новичку. Поначалу он хотел назваться "Семой Омским", но потом, немного подумав, понял, что он не должен привязываться к определённому месту, это, во-первых, кроме того, "Сема Омский" звучит слишком претенциозно. Нужно придумать что-нибудь нейтральное, но значительное, определяющее. Может, от фамилии оттолкнуться?
"Понайотов… Понайотов…" - несколько раз мысленно повторил он и добавил, - "Сложновато…" - неожиданно промелькнуло что-то и всплыло английское слово "Point", на русский язык переводится как конец или точка. А что, очень даже неплохо: во-первых, с фамилией перекликается, во-вторых, звучит вполне угрожающе: мол, "Конец, вам всем!" или - "Точка, баста! - и больше нечего говорить!" Короче говоря, каждый может нафантазировать в своих мозгах всё, что ему в голову придёт. А тех кто не знает английского языка, пусть заставит задуматься: "Интересно, что означает это слово?"
- Моё погоняло - Пойнт, Сема Пойнт, - спокойно ответил Серафим.
- Пойнт, в смысле "конец" или пойнт, в смысле "точка"? - спросил Гудильников.
- О чём это ты, Гудок? - не понял Сыромятин.
- Это английское слово, - пояснил тот. - Пойнт переводится на русский как конец или точка! Если мне не изменяет память. Я - прав? - спросил он Серафима.
- В чём?
- Что именно такой перевод?
- Прав, - согласился Серафим.
- И всё-таки: конец или точка? - не унимался Гудильников.
- А ты как думаешь?
- По-моему… - начал тот, но его перебил Тараньков:
- Погоди, Гудок! Конец, в смысле пиздец или кому-то конец? - подозрительно спросил он.
- Вскрытие покажет, - серьёзным тоном ответил Серафим.
- Ты чо, угрожаешь? - вспылил Сыромятин.
- Намекаю, - ответил Серафим и бросил на него взгляд от которого того вдруг скрутило.
- Не надо, мне больно! - неожиданно заверещал Сыромятин.
Тараньков, подумав, что его приятель так шутит, рассмеялся, но тут же оборвал смех, перехватив взгляд новенького, и тоже взвизгнул от боли в суставах.
- Оставь, я больше не буду! - с трудом пролепетал он.
Остальные недоуменно переглядывались между собой, явно не понимая, что происходит. Двое их сокамерников стонали, словно их истязает кто-то невидимый, в то время, как новенький к ним даже не прикоснулся.
- Ладно, живите… пока, - бросил Серафим и вернулся к себе на шконку.
Те двое тут же перестали стонать и охать, но в их глазах читался даже не страх, а ужас. Переглянувшись между собой, они пожали плечами, после чего Гудильников, неожиданно даже для самого себя, разорвал приготовленное послание на мелкие клочки и бросил в отверстие странного приспособления, называемого зэками "дальняк".
Странного потому, что это бетонное сооружение мало чем напоминало привычный нам унитаз: небольшое углубление с дырой посередине, соединённой с канализационной трубой. Прямо над отверстием находился кран. Сделал своё дело, открыл кран, смыл свои испражнения, после чего взял за верёвку, к которой была прикреплена самодельная затычка, и ею заткнул дыру.
В камере воцарилась такая тишина, что было слышно не только жужжание мух, но и то, как капает из крана вода.
Никто не прерывал молчания до тех пор, пока не решился заговорить Рычков:
- Вам что, правда больно было? - тихо спросил он.
- Нет, мы просто дуру гнали! - зло ответил Сыромятин. - Скрутило так, что думал не доживу до суда, а ты чего верещал? - спросил он Гудильникова.
- Такая же фигня! - признался тот. - Думал суставы из ног и рук выскачат! - Гудок вопросительно переглянулся с Сыромятиным, но тот неопределённо пожал плечами, словно предоставляя тому самому решать: продолжать задавать вопросы их новенькому соседу или нет, и Гудильников, чуть подумав, хоть и нерешительно, а спросил: - Слушай, Сема Пойнт, что это было?
- Все это от грехов ваших, - многозначительно произнёс Серафим. - В загробном мире грешник попадает в ад и уже там вечно несёт определённое Богом наказание, а здесь, на земле, грешников наказывает не Бог, а те, кого нагрешившие люди замучили и убили. Помните, что сказано в Ветхом Завете: "Каждый ответит за дела свои!"
Серафим специально перефразировал слова из Библии: "И воздастся каждому по делам его!"
- Твоё погоняло должно быть не Сема Пойнт, а Сема Поп, - уныло констатировал Тараньков.
- Едем дас зайне! - провозгласил Серафим.
- Что это за фенька? - не понял Сыромятин.
- Так было написано на воротах Бухенвальда, что означает: "Каждому - своё!" - пояснил Гудильников. - Так сказал философ Ницше.
- И откуда ты всё знаешь? - удивился Тараньков.
- Гавна в детстве много хавал! - с ехидством заметил Сыромятин.
- Бывало и гавно, - спокойно согласился Гудильников, - но не только… Мать моя, до того, как спилась с отчимом, в районной библиотеке работала и постоянно брала меня с собой: не с кем было оставить, вот там-то я и пристрастился к книгам, там и английским занимался по самоучителю…
- А чо же ты учёным-то не стал, а в бандиты пошёл? - не унимался Сыромятин.
- Когда мать спилась совсем, а денег стало не хватать, она приноровилась книжки из библиотеки таскать, с моей помощью, конечно… Потом её поймали и окрестили, а я с отчимом остался, а он две ходки уже оттоптал у Хозяина. Поначалу-то отчим перестал Закон нарушать, затихарился, вроде: мать очень любил, а когда её загребли, ударился во все тяжкие. Сколотил банду лихих ребятишек и меня втянул: грабили, иногда убивали…