* * *
Возвратившийся с Нижней Масловки Горецкий обнаружил Иванова все в той же комнате без окон под присмотром охранников. Горецкий выпроводил охранников. Сел за стол.
– Где я сейчас? – вдруг спросил Иванов.
– В смысле? – не понял Горецкий.
– Город какой? Куда это меня привезли?
– А вам не говорили разве?
– Нет. Все молчат. Сплошной секрет.
– Это Москва.
– Москва, – пробормотал Иванов, будто еще не до конца веря.
– Теперь-то вспоминаете? – с интересом посмотрел Горецкий.
– Чего? – озадачился собеседник.
– Свою московскую жизнь. Вы ведь когда-то жили в Москве.
– Да ну?! – изумился Иванов. – Что-то я не помню.
– Жили-жили, – сказал Горецкий уверенно. – На улице Нижняя Масловка. А потом квартиру продали и уехали на Кипр.
– Куда? – округлил глаза Иванов.
– Кипр – это остров такой, – терпеливо просвещал собеседника Горецкий. – И там вы работали вместе с Ваней Алтыновым. Ведь Ваню вы помните, правильно? – заглянул он в глаза Иванову.
И обнаружил, как потемнел взгляд собеседника. Иванов помрачнел прямо на глазах.
– Что вы помните об Алтынове? – гипнотизирующим голосом многоопытного психиатра произнес Горецкий.
– Я хотел его убить.
– Вы это точно помните?
– Да.
– А за что? – вкрадчиво спросил Горецкий.
Вот тут они раз за разом спотыкались. Иванов почему-то твердил, что он желал смерти Ивану Алтынову, но в чем заключалась причина такой его кровожадности – этого он объяснить не мог.
– Я не помню, – после долгого раздумья развел руками Иванов. – Вот хоть режьте меня!
– А он о деньгах знал?
– О каких деньгах? – посмотрел непонимающе Иванов.
– Вы на Кипре вообще чем занимались? – задал наводящий вопрос Горецкий.
– А чем я там занимался?
– Вы прокачивали через Кипр деньги. Прятали их.
– Зачем? – хмурился Иванов, явно не понимая, чего от него добивается этот человек.
– Вам поручили.
– Кто?
– Я не знаю, – честно признался Горецкий. – Но давайте будем считать, что это был президент.
– Президент? – не поверил Иванов.
– Или с президентом вы не встречались?
– Не-е, – замотал головой Иванов. – С ним не встречался.
– А с кем?
Иванов хлопал глазами и молчал. Было видно, что вопросы Горецкого неизбежно ставят его в тупик.
Зазвонил мобильный телефон Горецкого.
– Слушаю, Горецкий.
– Илья! Это Корнышев. Я лечу в Москву, у меня вылет через тридцать минут! Встреть меня в Шереметьеве! Кататься будем всю ночь, так что будь готов! Это первое. Дальше. Район Хорошево-Мневники. Улица Нижние Мневники, ресторан "Ермак". Закрой его на сегодня, посади там пяток человек наших подсадных посетителей, чтобы никого из посторонних. Это второе.
– Это обязательно? – вздохнул Горецкий, который уже понял, что сегодня он себе не принадлежит.
– Со мной летит якобы моя жена, а на самом деле проститутка. Не хватало, чтобы ее кто-либо в ресторане случайно узнал. И теперь третье и самое главное. Я везу дочь Ведьмакина, предупреди Калюжного, может быть, он захочет на нее взглянуть.
– Как дочурка? – игриво осведомился Горецкий.
– Я бы женился.
– Как ее зовут?
– Катя.
– Катя, – эхом повторил Горецкий. – Красивое имя.
Он поднял глаза, увидел выражение лица Иванова – Ведьмакина и дрогнул.
– Что?! – спросил быстро.
– Катя, – произнес Иванов так, будто пробовал это имя на зуб. – Катя… Алтынов…
Он сфокусировал свой взгляд на Горецком и неуверенно сказал:
– Я его из-за Кати хотел убить.
– А кто такая Катя – вы знаете? – напористо спросил Горецкий.
– Нет, – покачал головой Иванов. – Не знаю.
* * *
Едва самолет поднялся в воздух, Катю стошнило.
– Ничего-ничего, – невозмутимо приговаривал сидевший рядом Корнышев, помогая своей незадачливой спутнице управиться с гигиеническим пакетом.
Потом он едва ли не на себе доволок до туалета Катю, которую не слушались ее собственные ноги, и лично умыл ее с нежностью и тщанием, словно был он заботливой мамкой. И по-прежнему он приговаривал:
– Ничего-ничего, так мы быстрее протрезвеем.
Катя норовила заглянуть в зеркало, но она сейчас была бледна и некрасива, и Корнышев пригибал ее голову к рукомойнику, чтобы она не испугалась собственного отражения.
Когда они вернулись на свои места, Катя очень быстро заснула, прикорнув на плече у Корнышева, и проспала весь полет. Очнулась она, когда самолет стал снижаться. Прильнула к иллюминатору. Уже можно было разглядеть внизу кубики домов, ниточки дорог и зеленые пятна лесных массивов.
– Прилетели? – спросила она недоверчиво.
– Сейчас будем в Москве.
– Что я наделала! – прошептала Катя.
Обернулась к нему, и он увидел ее испуганные глаза.
– Я боюсь! – сказала она.
– Чего?
Она нервно пожала плечом в ответ.
Самолет приземлился, подкатил к зданию аэропорта, вот-вот должны были подать трап, а протрезвевшая и раскаявшаяся в собственном безрассудстве Катя сидела, сжавшись в комок, и хотела бы, наверное, этим же самолетом немедленно улететь обратно на Кипр, но поправить уже ничего было нельзя.
Нахохлившаяся, как воробей, Катя в сопровождении Корнышева и Эльвиры дошла до зоны пограничного контроля, отстояла очередь, подала с обреченным видом пограничнику свой паспорт, и Корнышеву было видно, как она удивилась, когда ей вернули паспорт, предварительно шлепнув в него отметку о въезде в Россию. Дорога ей была открыта. Но ей не верилось, что все произойдет так прозаично и совсем нестрашно.
Корнышев прошел погранконтроль. Катя уже успела пообщаться с таможенниками и дожидалась его в зоне прилета.
– Я в Москве! – произнесла она недоверчиво.
– Вот как все просто! – снисходительно сказал Корнышев.
– Я боялась!
– Чего?
– Того, что меня арестуют! – смущенно улыбнулась Катя.
Корнышев рассмеялся ей в ответ.
– Чепуха! – сказал он. – Вы прилетели в лучший город на Земле, и здесь не может быть плохо!
– Это правда! – счастливо зажмурилась Катя.
К ним присоединилась Эльвира.
– Можем ехать, – сказал Корнышев.
Горецкий их уже ждал. Он вынырнул из-за спин таксистов, очень натурально изобразил радость от встречи с "семейством Корнышевых", Корнышеву пожал руку, Эльвире бросил короткое и свойское "привет!", а Кате поцеловал ручку, чем поверг ее в смущение.
– Это мой друг, – представил его Корнышев. – Зовут Илья. И он сегодня всю ночь будет катать нас по Москве.
– С удовольствием! – изобразил энтузиазм Горецкий.
Когда Катя уже села в машину, Горецкий шепнул Корнышеву:
– Похожа на отца!
Корнышев кивнул в ответ.
– Калюжный нас ждет, – сообщил Горецкий.
– Где?
– В "Ермаке".
Но сначала, как и обещал Корнышев, они отправились на Нижнюю Масловку. Катя смотрела вокруг широко раскрытыми глазами. Вокруг было так много интересного, чего никогда не заметит москвич и что способен оценить только тот, кто уже не надеялся когда-нибудь снова увидеть Москву. Здесь все машины были с левым рулем и двигались они по правой стороне дороги. Здесь на автобусных остановках стояли бледнолицые люди, и среди них не было ни одного киприота. Здесь на рекламных щитах все было написано по-русски, а уже успевшие позабыться названия улиц и объектов на дорожных указателях звучали чарующей музыкой: "Ул. Петрозаводская", "Северный речной вокзал", "Войковская". С Ленинградского проспекта – на Третье транспортное кольцо, и вдруг на дорожных указателях крупно: "Ул. Нов. Башиловка", "Ниж. Масловка". Катя покачала головой.
– Не верю! – прошептала она.
Знакомые дома она увидела издали. Подалась вперед. Корнышев наблюдал за ней невозмутимым взглядом дрессировщика, который видел ожидаемые реакции и не имел повода для беспокойства.
Они проехали до Савеловского вокзала, развернулись, и все это время Катя обеспокоенно вертела головой, пытаясь высмотреть оставшийся за спиной родной квартал, но они вскоре вернулись, подъехав с другой стороны, Горецкий сбросил скорость и сказал, показав рукой на серый асфальт тротуара:
– Вот здесь я сегодня стоял и держал включенным свой телефон.
И Катя испытала очередное потрясение, осознав, что недолгие несколько часов тому назад она стояла по колено в воде Средиземного моря и слушала звуки этой вот улицы, а этот человек, друг доброго волшебника Корнышева, стоял здесь на тротуаре с включенным телефоном, наверняка вот этим, который сейчас болтается у него на поясе, чтобы Катя жадно ловила звуки города, в котором в ту минуту ей даже не мечталось побывать, потому как глупо мечтать о том, что все равно никогда не сбудется. И вдруг она волшебным образом перенеслась в Москву и оказалась там, где еще недавно стоял этот человек с телефоном, и это было невероятно, необъяснимо и совершенно сказочно.
– Остановите! – попросила Катя.
Выскользнув из салона автомобиля, пошла по тротуару и вдруг закружилась в танце, охватывая восторженным взглядом дома, деревья, машины, лица людей. У нее было такое по-детски счастливое выражение лица, что проходившая мимо женщина улыбнулась ей.
– Здравствуйте! – сказала ей Катя. – Я дома!
* * *
Посетителей в ресторане "Ермак" было немного, и почти всех их Корнышев знал в лицо, но он демонстративно никого не признал. Официант в псевдонародном костюме проводил их на верхний ярус, балконом нависающий над нижним залом. Здесь стоял полумрак. Горели на столе свечи. Катя разглядывала интерьеры с детской непосредственностью и необыкновенно оживилась, когда в ее руках оказалось меню. Пирожки: с капустой, с грибами, с мясом, и много какие еще. Грибочки белые. Огурчики малосольные пупырчатые. Пельмени из медвежатины. Окрошечка квасная холодная… Корнышев заказывал блюда, перечисляя их без остановки едва ли не страницами меню, и понятно было, что даже вчетвером они все это не осилят, но он только поглядывал озорно на Катю, у которой явно разыгрался аппетит, и все диктовал и диктовал официанту, завершив длинный перечень заказанного неизбежными в этих стенах клюковкой, медовухой да кедровухой.
– Это как мезе, – вспомнилось Эльвире. – Будет много всего разного.
– Это лучше, чем мезе, – голосом истосковавшегося по родным разносолам гурмана поправила Катя.
Спиртное принесли в первую очередь, и Корнышев предложил немедленно отметить прибытие в Москву. Катя не отказалась, хотя по ней было видно, что она не до конца еще отошла от "Коммандарии". Сначала выпили за приезд, потом за Москву, потом за Нижнюю Масловку, и очень скоро Катя захмелела. Градус ее настроения повышался вместе с количеством выпитого, она безудержно смеялась, пару раз роняла столовые приборы, к Горецкому уже обращалась на "ты" и долго и путано благодарила его за то, что он сегодня предоставил ей возможность услышать звуки родного квартала. Теперь ее можно было оставить на попечение Эльвиры.
Корнышев и Горецкий спустились вниз и прошли в отгороженную от общего зала отдельную комнату, где в одиночестве задумчиво пил водку Калюжный, сейчас похожий на директора какого-нибудь предприятия, заехавшего отужинать осетринкой под водочку.
– Я привез девчонку, Олег Харитонович, – сказал Корнышев. – Наверху сидит. Пьяная и счастливая.
* * *
– У вас такой чудесный муж! – сказала Катя. – Я просто не представляла, что такие люди бывают на свете!
Корнышев не ошибался. Катя была пьяная и счастливая, и ей непременно хотелось сказать Эльвире что-нибудь очень приятное, чтобы и отблагодарить ее за все, что Корнышев для Кати сделал, и чтобы поделиться счастьем, которое Катю переполняло.
В ответ Эльвира невнимательно улыбнулась. На всем верхнем ярусе, кроме них, были еще только два человека, молодые мужчины, сидевшие за столиком у ведущей вниз лестницы, и Эльвире почему-то становилось неуютно, когда они попадали в поле ее зрения. Они не обращали на Эльвиру внимания и вообще были целиком поглощены разговором, но что-то тревожило Эльвиру, и она время от времени бросала в их сторону настороженный взгляд.
– Я же домой не позвонила! – вдруг вспомнила Катя.
Достала из сумочки свой сотовый телефон. И Эльвира увидела, как один из мужчин вдруг повернул голову и посмотрел в их сторону. Эльвира готова была поклясться, что он только что был более-менее трезвый и вполне вменяемый, но когда он неуверенно поднялся, с грохотом отодвинув стул, и направился к их столику неверной походкой, вдруг обнаружилось, что он пьян. Он мял в пальцах незажженную сигарету и улыбался Кате широкой улыбкой пьяного гусара. Он был симпатичен и мил, и его вид не внушал ни малейшего чувства тревоги. Он приблизился, расшаркался перед дамами, цветисто извинился и попросил разрешения прикурить. Прикурить ему хотелось непременно от горящей свечи, которая стояла на столе перед Катей, хотя точно такая горящая свеча стояла и на столе, за которым остался сидеть товарищ человека с сигаретой, и было уже понятно, что ему очень нравится Катя и сигарета – это только предлог. Он даже опустился на стул, на котором совсем недавно сидел Корнышев, и заподозрившая неладное Эльвира уже озиралась в тревоге, выискивая взглядом запропастившихся мужчин, но не видела ни Корнышева, ни Горецкого.
Молодой человек рассказал Кате анекдот, который Эльвире совершенно не показался смешным, но Катя засмеялась нетрезвым смехом, она была расслабленной и невнимательной, и ей даже в голову не могло прийти, что этот молодой человек пришел за их столик с нехорошими мыслями. За свою доверчивость она и поплатилась. Человек с сигаретой пересел ближе к Кате, даже хотел ее приобнять, Катя попыталась отстраниться, молодой человек сделал неловкое движение, смахнув со стола одну из рюмок и Катин сотовый телефон, тут же испуганно вскочил, намереваясь исправить собственную оплошность, но он был пьян, оступился, и под его обувью сорок четвертого размера хрустнул изящный корпус Катиного мобильника.
* * *
– Старшая Ведьмакина на контакт идет неохотно, – докладывал итоги своих кипрских наблюдений Корнышев. – Она осторожна и подозрительна. И информацию цедит по каплям. Суть ее ответов: ничего не знала о делах своего мужа, в семье никогда не обсуждались служебные вопросы. Единственный раз она, как мне кажется, была искренней в разговоре со мной – когда призналась, что подозревает неслучайный характер того, что произошло с ее мужем. Практически открыто говорит, что его могли убить из-за работы. Ей кто-то звонил. После гибели мужа. И посоветовали на суде не появляться.
– Кто? – приподнял бровь Калюжный, хотя заранее знал ответ.
Корнышев усмехнулся и выразительно пожал плечами.
– А мать Вани Алтынова запрятали в больницу, – сказал Корнышеву Горецкий. – И она тоже не смогла присутствовать в суде.
– Значит, в этой части показания родственников совпадают, – протянул Корнышев. – Их отсекли от участия в процессе, быстренько приговорили бедолагу Иванова к пожизненному, и вопрос закрыли. Кстати, об Алтынове. Он был на Кипре. И даже, кажется, приударял за дочкой полковника Ведьмакина.
– Совпадает! – удовлетворенно оценил Горецкий.
– Что совпадает? Что приударял?
– Нет! – засмеялся Горецкий. – То, что он запросто мог быть на Кипре. Его мать сказала, что он среди зимы приезжал к ней загорелый. На Кипре зимой можно загореть?
– Наверное, можно.
– Вот и я так думаю.
– Значит, здесь у нас уже что-то выстраивается, – подвел промежуточный итог Калюжный. – Ведьмакин и Алтынов были вместе. Это раз. Работу они выполняли секретную, потому что Алтынов, например, матери про Кипр ни гугу, – он посмотрел на Горецкого.
– Так точно! – сказал Илья. – Про Кипр она от сына ничего не слышала.
– Это два, – продолжил Калюжный. – Все это означает, что мы на правильном пути. И теперь нам надо раскручивать эту историю с Кипром. Что старшая Ведьмакина рассказывает о сослуживцах мужа? – поднял он глаза на Корнышева.
– Ни-че-го! Никого не видела, ни о ком не слышала.
Калюжный сердито засопел.
– Я же говорю: она женщина сложная, – сказал Корнышев. – Может быть, действительно была не в курсе. А может, это она такой осторожной стала после смерти мужа. Я с ее разрешения осмотрел кабинет Ведьмакина. Он там же, в том самом доме, где живет его семья. Сейф пустой, компьютера нет, в ящиках стола – ни одного листка бумаги. Может быть, сам Ведьмакин перед отъездом в Москву все прибрал. Но вряд ли он думал, что на Кипр уже не вернется. Если бы думал, он бы в Москву не полетел. Он бы спрятался так, что мы бы его до сих пор искали. Значит, какие-то бумаги должны были остаться. Хотя бы самые безобидные.
– Думаешь, его жена уже потом все подчистила? – спросил Калюжный.
– Этого исключать нельзя.
– Надо эту семейку вытаскивать с Кипра, – сказал Калюжный. – На Кипре разговор с ними не сложится. Ты молодец, что девчонку выманил в Москву, – посмотрел он одобрительно на Корнышева. – Умеешь, елы-палы. Пускай она еще немного медовухи попьет, – он взглянул на часы. – И мы ее закроем.
– Ни в коем случае, Олег Харитонович! – сказал Корнышев. – Уже завтра девчонка снова будет на Кипре!
– Не понял, – признался Калюжный.
– Я ее лично отвезу.
– Ты с ума сошел? – прищурился Калюжный.
– Если мы ее будем удерживать в Москве, остальных Ведьмакиных мы не получим.
– Хотел бы я посмотреть, как мать бросит свою дочь в беде, – пожал плечами генерал. – Сначала с перепугу ехать, может быть, откажется. Но потом материнское в ней все-таки взыграет.
– Не факт! – отмахнулся Корнышев. – Но если даже она согласится приехать в Москву, ее сын, Никифор Ведьмакин, останется на Кипре. У него нет отсрочки от призыва.
– С ним будет проще, – сказал многоопытный Калюжный. – Когда он останется один…
– Я всю семью вам передам, – пообещал Корнышев. – Одним махом. Через неделю. Но для этого дочь Ведьмакина должна беспрепятственно вернуться на Кипр.
– План у тебя есть?
– План у меня есть.
– Что тебе потребуется?
– В ближайшие сутки – ничего особенного, кроме мер обеспечения. Во-первых, надо бы на недельку изолировать женщину, которая прилетела со мной с Кипра.
– Кто она?
– Проститутка. Я боюсь, как бы она чего-то не брякнула при младшей Ведьмакиной.
– Сделаем, – коротко сказал Калюжный. – Что еще?
– И надо бы там, на Кипре, создать проблемы для сутенера этой проститутки. Я без нее вернусь, а он мне претензии будет предъявлять. Я ведь ее как бы арендовал. Ну, не знаю, может, ему пистолет подбросить и местную полицию на него навести? Нужно, чтобы он неделю гарантированно молчал и не подпрыгивал.
– Как его фамилия? – спросил Калюжный.
– Рустамов. Все данные на него есть у Ильи.
– Сделаем! – кивнул Калюжный. – Что еще?
– Пока все.
– Действуй! – сказал Калюжный.