* * *
Эльвира и Корнышев встретились в нижнем зале ресторана. Эльвира спустилась по лестнице, а Корнышев только что вышел от Калюжного.
– Как дела? – спросил Корнышев и изобразил улыбку.
– Катенька соскучилась, – стрельнула глазами вверх Эльвира. – Уже несколько раз спрашивала, куда подевался любимый муж. Кажется, она неровно дышит, и я уже ревную, – усмехнулась она.
– Ей вряд ли удастся разбить нашу крепкую семью, – пошутил Корнышев.
– Нет, она на самом деле, кажется, влюбилась. У нее на Кипре нет парня?
– Я думаю, что нет.
– Очень похоже. Она ведет себя как девица на выданье, которую женихи обходят стороной.
– Ну, Катю они вряд ли обходят. Скорее, она от них просто прячется.
– Это без разницы, – махнула рукой Эльвира. – Главное, что она истосковалась по мужскому вниманию. Ее можно прямо голыми руками брать.
Она улыбалась Корнышеву, но ее взгляд в какой-то момент дрогнул, метнулся за плечо Корнышеву и тут же вернулся, но Корнышев уже это увидел. Он обернулся, пытаясь определить, что вызвало настороженность его собеседницы, увидел двоих "посетителей", мирно ужинающих за ближайшим столиком, и больше за спиной у Корнышева никого не было.
– Ты их знаешь? – спросил он у Эльвиры.
Она мотнула головой и нервно улыбнулась. И Корнышев понял, что она о чем-то догадывается. Он ничего не сказал Эльвире, пошел по лестнице наверх, но, когда оказался за спиной у Эльвиры, сделал знак рукой Горецкому, который только что вышел от Калюжного. Горецкий в сопровождении одного из "посетителей" направился за Эльвирой в туалетную комнату.
Корнышев вернулся к Кате. Девушка скучала за столиком в одиночестве, задумчиво отпивая маленькими глотками клюковку, и оживилась при приближении Корнышева.
– Я как будто во сне, – сказала она с мечтательной улыбкой. – Может быть, я сейчас скажу глупость, но мне кажется, что я сплю.
Корнышев увидел на полу раздавленный мобильник. Перехватив его взгляд, Катя засмеялась.
– Это вот тот чел, – показала она на якобы нетрезвого "клиента". – Он вел себя как медведь.
– Если этот медведь еще раз повторит что-нибудь подобное, сдадим его на кухню, – усмехнулся Корнышев. – Там из него сделают пельмени с медвежатиной. Вы маме звонили?
– Увы! – с притворной печалью пожала плечами Катя.
– Понятно.
Корнышев выложил на стол свой мобильник, предлагая Кате сделать звонок.
– Только не говорите маме, что вы в Москве! – сказал с улыбкой Корнышев. – Поверить она все равно не поверит, но инфаркт ей обеспечен.
Катя оказалась любящей дочерью и в телефонном разговоре с матерью ни словом не обмолвилась о Москве.
– А теперь едем, – сказал ей Корнышев, когда разговор завершился. – До завтрашнего утра вы вроде как на дискотеке. Так что давайте это время используем с толком.
Они спустились вниз. Горецкий ждал их у машины. Эльвиры нигде не было видно.
– А где ваша жена? – вопросительно посмотрела на Корнышева Катя.
И Горецкий посмотрел на Корнышева, будто он тоже был не в курсе и ему очень хотелось знать, куда запропастилась Эльвира.
– Она решила воспользоваться приездом в Москву, – туманно поведал Корнышев, – и доделать то, что не успела сделать до отлета на Кипр. Так что кататься мы будем без нее. Ей ведь эта экскурсия не так интересна, как вам, Катя. Она здесь живет постоянно.
Кате такого объяснения оказалось вполне достаточно.
– Едем! – сказала она. – Я хочу все-все увидеть!
* * *
Они отправились на Воробьевы горы просто потому, что там непременно бывают и гости Москвы, и москвичи, в жизни которых случился какой-то особенно счастливый день, и Катя удивительным образом подпадала под оба определения сразу, но, когда они приехали на смотровую площадку и перед ними раскинулся огромный вечерний город, уже расцвеченный огнями, Катя только первую минуту всматривалась в панораму Москвы, в которой еще сегодня утром ей не представлялось возможным побывать, а потом обернулась к зданию университета и долго рассматривала его с благоговением, будто ей еще не доводилось видеть более совершенных архитектурных форм, чем эти.
– Я здесь должна была учиться, – сказала Катя задумчиво.
Но они уехали на Кипр, и мечты остались мечтами. Корнышев дал возможность девушке окунуться в воды печали, потом усадил в машину, и они отправились дальше. Скатились к Москве-реке, проехали по набережной. Перекинутый над рекой в районе Киевского вокзала пешеходный мост был красиво расцвечен огнями и отражался в воде.
– Здесь все другое, – зачарованно шептала Катя.
Они проехали по Новому Арбату. Широкий проспект, высотные дома, и все так не похоже на узкие улочки старого Лимасола. На Манежной площади они вышли из машины, и Корнышев увлек Катю в гущу подростков, избравших местом встречи сегодняшним вечером крышу зарытого в землю торгового комплекса "Охотный ряд". Их тут были сотни, они кучковались группами, и у каждого было свое занятие – катались на роликах, слушали музыку, пили пиво, целовались, курили, смеялись, лежали на не успевшем остыть после жаркого дня мраморе, плескались в фонтане – но для Кати они были одним целым, и частью этого целого очень хотелось себя почувствовать после одиночества своего кипрского существования, когда нельзя было откликаться на русскую речь, когда надо было сторониться соотечественников, когда самоизоляция была единственной возможностью уцелеть – так говорила Кате мама. И вдруг она окунулась в русскую речь, и никто из окружавших в эти минуты Катю людей не представлял для нее ни малейшей опасности, и она была сейчас по-настоящему счастлива.
Про машину они надолго забыли. С Манежной площади перешли на Красную. Затем долго стояли на мосту над Москвой-рекой. Кремль, храм Христа Спасителя и далеко-далеко впереди – высотка университета, возле которой они были еще совсем недавно. А если обернуться – совсем близко высотка на Котельнической набережной, знакомый силуэт которой еще сегодня утром лишь смутно вспоминался и казался бесплотным знаком московской жизни, в которую Кате уже не вернуться никогда.
– Никогда нельзя говорить "никогда", – сказала Катя.
Через Красную и Манежную площадь они вернулись на Охотный ряд и пошли вверх по Тверской, залитой огнями и заполненной людьми.
– Удивительное ощущение, – говорила Катя. – Я чувствую себя туристкой в своем родном городе.
Ей было интересно все. Она всматривалась в лица людей, разглядывала витрины и читала все подряд, что было написано на растянутых над Тверской рекламных перетяжках. Все, мимо чего москвич ежедневно пробегает, не поднимая глаз, представляло для Кати интерес и особенную ценность. Темное небо, свет фонарей, огни реклам – этот город оказался красивым, родным и совсем нестрашным. Здесь было много камня и слишком мало зелени, здесь по улицам текли реки машин и воздух был пропитан бензиновой гарью, а не запахами близкого моря, как в Лимасоле, и все равно это было лучшее место на Земле.
Им потребовалось почти два часа на то, чтобы пройти по Тверской от Охотного ряда до Триумфальной площади – при отсутствии пробок на дорогах это расстояние Корнышев преодолевал на автомобиле минуты за три – а Катя готова была еще бродить и бродить, но Корнышев уже придумал для нее новое развлечение. Он позвонил Горецкому, дожидавшемуся их в машине на Манежной площади, и попросил подъехать. Илья приехал, Корнышев и Катя сели в машину и отправились на Смоленскую площадь.
– Нам надо подкрепиться, – сказал Корнышев. – И немного отдохнуть. Иначе наших сил на ночь не хватит.
На самом деле он хотел показать Кате ночную Москву с высоты птичьего полета.
Они подъехали к гостинице "Золотое кольцо", поднялись на лифте к бару, и Корнышев через бар вывел Катю на открытую площадку.
Весь город был сейчас внизу, под ними. Справа угадывался силуэт мидовской высотки, усеянной оспинами темных по причине позднего времени окон. По Садовому кольцу мчался нескончаемый поток машин. Далеко впереди холодной мраморной глыбой белело подсвеченное здание правительства. Слева бликовала подернутая рябью река, светился огнями Киевский вокзал и убегал вдаль Кутузовский проспект, прочерченный пунктиром фонарей. Город не спал, несмотря на поздний час, казалось, что бодрствуют все десять миллионов его жителей, и с ними сейчас была Катя.
– Я хочу сюда вернуться, – сказала она, глядя сверху на город, который когда-то ей принадлежал по праву рождения и который у нее отняли, не объяснив толком, ради чего ей пришлось принести такую жертву.
– Но вам надо быть осторожной, – подсказал ей Корнышев. – И не торопить события. Вы сейчас даже не можете сказать своим родным о том, что вы здесь были. Главное, что вы теперь знаете: в жизни нет ничего невозможного. И когда-нибудь то, о чем вам мечтается, непременно сбудется. Вы вернетесь в Москву и будете здесь жить. Но это произойдет позже. А пока это наша с вами тайна. Ваша и моя.
Он улыбнулся Кате заговорщицки. И Катя улыбнулась ему в ответ.
– Если бы вы знали, как я вам благодарна, – сказала она искренне. – Вы настоящий волшебник. Как я рада, что познакомилась с вами.
Она была пьяна от случившихся в ее жизни перемен, от выпитой клюковки, от московского воздуха, от панорамы раскинувшегося под ними залитого огнями огромного города, от близости Корнышева, с которым у них была теперь одна на двоих тайна.
– Может быть, вы еще кого-либо хотели здесь увидеть? – мягким голосом доброго волшебника предположил Корнышев. – Вам надо только захотеть – и я исполню.
– Кого? – посмотрела вопросительно Катя.
– Мне ваш брат сказал, что на Кипре у вас был друг… Который сейчас, возможно, находится в Москве…
– Это вы о ком?
– О Ване Алтынове.
Катя нахмурилась.
– Извините, если я сказал что-то не то! – всполошился Корнышев.
Катя замотала головой:
– Нет-нет, вы тут вовсе ни при чем. Просто это такая история…
– Хорошо, давайте не будем об этом, – с неискренним великодушием предложил Корнышев.
Но Кате не хотелось обижать недомолвками человека, который легко и будто бы играючи преподнес ей сегодня в подарок Москву.
– Одно из первых потрясений в моей жизни, – сказала она тихо. – Когда обнаруживаешь, что люди не всегда бывают с тобой честны и есть какая-то оборотная и неприглядная сторона…
– Это вы про Алтынова? – уточнил Корнышев.
– Да. Мне он казался хорошим человеком… очень хорошим…
Конечно, она была в него влюблена. Они жили изолированно, и она практически ни с кем из своих сверстников не общалась там, на Кипре. И вдруг появился Алтынов. Молодой. Красивый. Сослуживец ее отца, офицер…
– А потом мне папа рассказал, – продолжала Катя, – что у него есть девушка, и с той девушкой у Вани все очень серьезно…
– Девушка – на Кипре? – уточнил Корнышев, стараясь, чтобы его голос звучал вежливо-равнодушно.
– Нет. Здесь, в Москве.
– Вы ее когда-нибудь видели?
– Нет.
– Знаете, где она живет?
– Нет. Только имя. Даже фамилия мне неизвестна.
– А как же звали вашу соперницу?
– Евгения. Женя.
* * *
Женя выглядела озадаченной и растревоженной. Глебу уже было известно такое ее состояние. Женя терялась и нервничала, когда при разговоре вдруг обнаруживала, что какое-то слово она позабыла, выронила из памяти.
– Как дела? – ласково спросил Глеб.
Он меланхолично елозил куском сыра по терке, превращая сыр в стружку. Обычное занятие. Будет обычный омлет с сыром. Обычный вопрос.
Обычный ответ.
– Нормально, – сказала Женя.
Но ответила она невнимательно, будто отмахнулась, и вот это уже было необычно. Глеб сделал вид, что этой необычности он не заметил.
– Лето, – сказал Глеб. – В отпуск хочу.
Он старательно демонстрировал беззаботную непосредственность.
– На улице жарко, – с прежней невнимательностью прокомментировала Женя.
– Из города надо убегать. На природу. К воде. Слушай, а давай махнем к тебе в Тулу! – воодушевился Глеб.
– Почему в Тулу? – сфокусировала на нем свой взгляд Женя.
Глеб решил, что она снова забыла.
– Ты там жила, в Туле, – осторожно напомнил он.
– Да, жила. Но зачем?
– Зачем жила? – озадачился Глеб.
– Нет. Зачем нам туда ехать?
– Лес, – втолковывал Глеб. – Природа…
Женя смотрела на него и явно ждала продолжения. Хотела, чтобы он ей рассказал ее прежнюю жизнь. Она всегда так смотрела, когда Глеб втолковывал ей вещи для него очевидные, а для нее звучавшие как увлекательнейшая новость.
– Ты кого-нибудь из своих тульских друзей помнишь? – спросил Глеб.
Женя покачала головой. Не помнила.
– У тебя там был свой круг знакомых, – вещал-уговаривал Глеб. – Подруги были, с которыми ты общалась и делилась секретами…
Ничего не проявилось во взгляде у Жени. Не дрогнуло. Не мелькнуло. Не колыхнулось.
– Соседи у тебя были. С ними ты вообще виделась едва ли не ежедневно…
Никакой реакции.
– Любимый человек. Который о тебе заботился…
Ресницы Жени взметнулись. Она молчала и ждала продолжения.
– Вспомнила? – осторожно спросил Глеб.
– Н-нет.
– А почему так неуверенно? – внимательно смотрел Глеб. – Что-то, наверное, вспоминается?
– Нет-нет, – покачала головой Женя.
– Ну давай подумаем вместе, – мягко предложил Глеб. – Хотя я о твоей жизни и о твоих ухажерах совсем ничего не знаю, – улыбнулся он, давая понять, что сердиться на него за его слова не надо, – но путем рассуждений мы к чему-то можем прийти. Ты ведь не могла быть совсем одинока…
– Почему?
– Так не бывает, – пожал плечами Глеб. – Рядом с женщиной всегда есть мужчина.
– Разве?
– Конечно. Природа. Половое влечение. Это просто неизбежно.
– Но ведь ты один.
– Гхм, – замялся Глеб.
Женя смотрела взглядом невинного ребенка, которому какие-то реалии взрослой жизни надо объяснять в подробностях, едва ли не разжевывать, а иначе этот ребенок так ничего и не поймет.
– Это совсем другое, – сказал Глеб. – Женщина и мужчина могут, конечно, жить в браке. Это семья. А могут жить отдельно, и у каждого своя жизнь, а встречаются они только время от времени.
– Зачем?
– Только ты не говори, что не знаешь, откуда берутся дети, – сказал Глеб.
– Знаю, – сообщила она серьезно.
– Ну и наверняка ты знаешь, что не все и не всегда заканчивается детьми. Иногда это делается просто для удовольствия.
– Что делается?
Растерявшийся Глеб заглянул Жене в глаза. И обнаружил, что она нисколько над ним не иронизирует.
– Мужчина и женщина общаются, – сказал Глеб. – Для удовольствия. И я тоже общаюсь. Хотя здесь, как видишь, со мной никто не живет. Так не бывает, чтобы мужчины без женщин. Или женщины без мужчин. То есть бывает, но только в исключительных случаях. Где-нибудь в монастырях, к примеру.
– Где? – озадачилась-растревожилась Женя.
Еще одно слово, выпавшее из ее памяти.
– Монастырь, – сказал Глеб. – Такое место, где живут монахи. Это если мужчины. А если женщины, то они – монахини. В черных одеждах ходят.
У Жени дернулась щека. Занервничала.
– Ну что такое? – ласково спросил Глеб. – Что-то в моих словах не так? Давай разбираться.
Он по опыту знал о том, что все недоразумения должны разрешаться сразу.
– Я же помнила слово "монастырь"! – потерянно сказала Женя. – И опять забыла! И про монахов ты мне уже говорил. Помнишь, совсем недавно? Мне приснился монастырь, и я тебе рассказывала…
Ее надо было сейчас поддержать. Чтобы отчаяние не овладело ею надолго.
– Вот видишь, к тебе возвращается память! – одобрительно оценил Глеб.
Женя недоверчиво замотала головой.
– Что-то еще усваиваешь нетвердо, – признал очевидное Глеб. – Но ведь ты вспоминаешь! У тебя получается! И ты вспомнила о том, что уже был разговор о монастыре. Правильно?
– Да.
– Ты все еще балансируешь на грани, Женька. Будто идешь по дорожке из досок, доски эти перебросили через топь, через гиблые места, через болота, и ты иногда еще в эту топь шлепаешься, глупо было бы отрицать, что не все еще с твоей памятью ладно. Но ты уже научилась выкарабкиваться, уже знаешь, как по досточкам этим идти…
– Зачем ты меня успокаиваешь? – вздохнула Женя.
– Потому что ты не должна заниматься самоедством, – сказал Глеб. – Если будешь печалиться и все на свете проклинать – ты дольше будешь выкарабкиваться. Надо идти, идти по этим досточкам быстрее, чтобы до твердой земли добраться. Так что давай вместе. Давай будем вспоминать. Давай будем думать, как там у тебя в прежней жизни было. Я опять к этому твоему мужчине возвращаюсь, – упорно вел разговор в нужном русле Глеб. – Давай вместе размышлять. То, что у тебя кто-то был, – в этом я нисколько не сомневаюсь.
Женя молчала, но какое-то недоверие в ее взгляде угадывалось.
– Был-был! – уверенно сказал Глеб. – Понимаешь, ты симпатичная. Даже красивая.
Тут Женя нахмурилась. В зеркало она все-таки смотрелась. И шрамы, оставшиеся после той страшной катастрофы на ее лице, она видела.
– Красивая! – упрямо повторил Глеб. – Это одна причина. Вторая причина – у тебя социальный статус…
Женя посмотрела непонимающе. Не все слова можно употреблять при разговоре с ней. Попроще надо. Попонятнее.
– У тебя работа, – сказал Глеб. – Профессия нормальная. То есть в жизни ты устроена. К таким женщинам у мужчин интерес. Безграмотная Фекла никому не нужна.
– Фекла…
– Это имя! – поспешно пояснил Глеб. – Но в данном случае я просто имел в виду малограмотную женщину. В общем, подвожу итог. Ты была не одна. Но дальше начинаются сложности. Ты ведь не в браке. Почему? Сейчас много женщин, которые не оформляют отношения…
И снова его слова привели бедную Женю в смятение.
– Оформляют отношения, – повторила Женя, будто пробуя эту фразу на зуб и пытаясь определить, что за ягода такая ей попалась.
– Мужчина и женщина создают семью, – терпеливо объяснял Глеб. – И то, что они теперь будут жить вместе, они записывают в документах. Официально регистрируют. Есть такой документ – свидетельство о браке.
– Да! – прояснился взор Жени.
– Видишь, вспомнила! – одобряюще улыбнулся Глеб. – В свидетельстве о браке записывают, что отныне мужчина и женщина – муж и жена. А у тебя такой бумаги нет. И это странно.
– Почему?
– Я думаю, что в Туле в твоем возрасте большинство женщин уже замужем. А такая, как ты, тем более должна быть в браке. Ты такая правильная, такая скромная, у тебя на лице написано, что ты – женщина замужняя. Но ты не замужем. И детей у тебя нет. Какие могут быть варианты? Карьеру строишь? Ну какая у тульского бухгалтера карьера? Смешно! Причина не в этом. Может быть, просто сложности какие-то? Экология дрянная, проблемы со здоровьем. Но уже научились вроде бы с этим справляться. Пробирки всякие, медикаменты. Захотела бы – родила. Но не рожала. И тогда у меня возникает подозрение: ты никак не могла определиться со своим мужчиной. Какие-то у тебя сомнения были. Что-то тебя останавливало. Что?
– Глеб, я не знаю! – пробормотала Женя. – Ты рассказываешь, а мне из этого ничего не знакомо. Я слушаю и хочу знать, что будет дальше. Как сказка для маленького ребенка.