* * *
У Иванова тряслись руки. Корнышев посмотрел на Горецкого, тот все понял, склонился над стоящим на полу портфелем, достал из него небольшую металлическую фляжку, отвернул крышку, протянул фляжку Иванову со словами:
– Выпейте немного.
Иванов замешкался, и Корнышев сказал внушительно:
– Пейте! Можно!
Иванов послушно сделал несколько глотков. Во фляжке был коньяк. Горло обожгло, Иванов закашлялся. Его собеседники молча за ним наблюдали.
– Простите, – пробормотал Иванов. – Я очень извиняюсь.
Смотрел виновато. И снова Корнышев подумал о том, что этот человек похож на собаку. Для него сейчас каждый был хозяином. И Корнышев. И Горецкий. И начальник тюрьмы. И тот вертухай с дубинкой, который стережет за дверью.
– Вспомните, – попросил Корнышев и снова придвинул к Иванову те самые фотографии, – где и при каких обстоятельствах вы видели этих людей.
Иванов с готовностью впился в фотографии взглядом.
– Выбросьте из головы то, что вам сказали на следствии, – посоветовал Корнышев. – Забудьте о том, что вы их убили. Думайте о том, где и когда вы их видели при других каких-то обстоятельствах. Где вы могли с ними познакомиться, и какие у вас с ними могли быть общие дела.
– Знакомо мне как-то, – пробормотал Иванов. – Конечно, знал я их…
Взял в руки фотографию того, что был постарше.
– Вы с ними вместе служили, – подсказал Корнышев.
– Да? – удивился Иванов. – А где?
Корнышев посмотрел на Горецкого. Тот неопределенно пожал плечами, давая понять, что и сам пока не понимает, валяет Иванов дурака или вправду ничего не помнит.
– Вы были офицером ФСБ, – сказал Корнышев. – Служили в секретном подразделении и выполняли очень важную работу. Помните, что это была за работа?
Иванов мотнул головой. Не помнил. И вообще смотрел на Корнышева так, словно тот рассказывал ему увлекательную байку.
– А потом вы исчезли, – сказал Корнышев. – И вы, и ваши товарищи. И никаких следов. Мы долго вас искали. И нашли вот здесь.
Иванов смотрел недоверчиво и ждал продолжения. Продолжения не было. Пауза затягивалась. Иванов понял, что от него ждут, когда он что-нибудь скажет. Подумал и произнес многозначительно:
– М-да, вот какие дела!
Выглядело это комично, но никто не засмеялся. Напротив, даже какое-то разочарование проступило на лицах собеседников Иванова.
– Я очень извиняюсь! – опять повторил Иванов, испугавшись.
– Почему вы не хотите нам помочь? – вздохнул Корнышев.
– Я хочу! – еще больше испугался Иванов и даже руки к груди приложил, давая понять, что он бы со всей душой, да вот только не понимает, чего от него хотят. – Вы мне только скажите – чем!
– Вы можете понять, что вы – это он! – постучал Корнышев пальцем по удостоверению Ведьмакина Александра Никифоровича.
Иванов скользнул по удостоверению взглядом, испуганно посмотрел на Корнышева и трусливо мотнул головой.
– Вы мне только скажите, чего вам от меня надо, – пробормотал он. – Я же в ваших руках, из меня сейчас чего хочешь можно сделать, но только я не понимаю, чего вы хотите.
– Я хочу, чтобы вы для начала вспомнили этого вот человека, – сказал Корнышев и придвинул к собеседнику одну из двух фотографий.
В ту, на которой был мужчина помоложе, Иванов всмотрелся. Он хмурился и двигал губами. Но так ничего и не сказал. Поднял голову и посмотрел на Корнышева виновато.
– Я скажу вам, в чем ваша проблема, – произнес Горецкий. – Вы не можете поверить или не хотите верить, что вы, во-первых, не шофер, и, во-вторых, не Иванов. Вы не тот человек, кем себя называете. Понимаете?
Иванов с готовностью кивнул. Он смотрел на Горецкого таким преданным взглядом, что, наверное, расцеловал бы его, если бы ему это позволили сделать. Горецкий вздохнул. Но он еще не оставил надежды добиться своего.
– Поэтому я опять вот об этом человеке, – сказал Горецкий и придвинул к Иванову фотографию. – Попробуйте его вспомнить.
Иванов всмотрелся в лицо молодого мужчины на фотографии. Потом поднял глаза на Горецкого. Спросил:
– А что я должен о нем вспомнить?
– Ну не может быть, чтобы вы вообще о нем ничего не знали!
– Я знаю, конечно, – осторожно согласился Иванов.
– Что? – склонился над столом Горецкий. – Что вы о нем знаете?
– Что я его убил.
– Тьфу ты! – в сердцах сказал Горецкий.
Но Корнышев уже коснулся упреждающе его руки и произнес:
– Достаточно, я думаю. Давайте на этом закончим наш разговор.
* * *
– Может быть, он просто валяет дурака? – сказал Корнышев, задумчиво глядя на огромное стекло, за которым была видна взлетно-посадочная полоса и разбегающийся по той полосе пассажирский авиалайнер.
Горецкий отпил из бокала пиво, поставил на стол перед собой и покачал головой:
– Нет, Слава, не думаю.
Самолет оторвался от взлетной полосы и стал подниматься в небо, высоко задрав нос.
– Почему же? – пожал плечами Корнышев. – Предположим, что он там просто спрятался.
– В тюрьме?
– В тюрьме, – кивнул Корнышев.
– Он там не спрятался. Его там спрятали. Это разные вещи, Слава. Это произошло помимо его воли. Хозяева упекли его в тюрьму за убийство, которого он не совершал. И он бы на все пошел, только бы оттуда вырваться. Там плохо и там страшно. И еще он сел не на три года и не на пять. У него пожизненное, Слава. Так не прячутся. Он хочет сюда, поверь, – повел рукой вокруг Горецкий. – В нормальную жизнь он хочет, где много солнечного света. Где пиво можно пить. Где женщины красивые. И он на все готов. Только он пока не понимает, чего от него хотят. Он не понимает, что он не Иванов, а Ведьмакин. Он не понимает, что он сидит ни за что. Мы ему его же собственное удостоверение показываем, а он не реагирует никак. До него даже не доходит, что это вполне может оказаться правдой. У него с мозгами что-то такое, что мы никак до него не можем достучаться.
Горецкий с мрачным видом отпил пиво. Корнышеву вспомнилось, как Горецкий сказал ему об Иванове: "Я попробую его раскачать. Но надежда есть только в том случае, если он еще не потух окончательно".
– А если он уже как зомби? – сказал Корнышев. – Если ему действительно с мозгами что-то такое сделали, что его в нормальное состояние уже не вернуть? И все наши хлопоты – псу под хвост. Искали его, искали, нашли, обрадовались, а толку оказалось – ноль. С чем в Москву возвращаемся? Что Калюжному скажем? Что проверили, что это действительно Ведьмакин, только он уже совсем не Ведьмакин, а Иванов, потому что сам себя считает Ивановым, а из прежней своей жизни не помнит ничего.
– Нет-нет! – замотал головой Горецкий. – Ведьмакина мы этого докрутим. Нам от него отступаться нельзя, потому что он один только и знает, как оно там все было.
Объявили регистрацию на московский рейс. Горецкий допил пиво.
– У меня есть приятель, – сказал он. – Когда-то учились вместе. Я как-то с ним встречался. Десять лет после выпуска. Дату отмечали. Я помню, что он кое-что из своей практики рассказывал. Были у него интересные пациенты. Травмы и заболевания головного мозга и сопутствующая этому амнезия. Наш Иванов, конечно, с совсем другой историей. Но попробовать можно.
* * *
Глеб заглянул на кухню.
– Завтрак готов, – сказала Женя. – Смотри, что у нас сегодня!
На тарелках было впечатляющее разноцветье: нежная зелень свежих листьев салата с похожими на росу капельками влаги, алые дольки помидора, тугобокие иссиня-черные маслины и кружочки сыра необычной бело-коричневой расцветки, заставляющей вспомнить о зебрах.
– О-о! – оценил Глеб. – Что это у нас такое необычное? Зебрятина?
– Зебрятина, – повторила вслед за ним Женя и закусила губу, принуждая себя вспомнить, что бы такое могло обозначать произнесенное Глебом слово.
Глеб вовремя спохватился и поспешил обратить все в шутку.
– Это я слово такое придумал, – широко улыбнулся он, давая понять, что ничего страшного не происходит. – Зебра – ну ты знаешь, это лошадь такая полосатая. А зебрятина, следовательно, – это мясо зебры.
Он подцепил вилкой полосатый кружок. Женя неуверенно засмеялась.
– Это сыр, Глеб. Называется чечил. Я запекла его в духовке на решетке. Поэтому он полосатый.
– Красиво, – оценил Глеб.
Он был рад, что все обошлось и с Женей снова не случилась истерика. И еще ему хотелось ее отвлечь. Рассказать ей что-нибудь нейтральное. Чтобы она только слушала, как можно меньше говорила сама и чтобы ей не приходилось вспоминать в очередной раз какое-нибудь слово, которое вертится на языке, но никак ей не дается.
– Можно куда-нибудь поехать, – сказал Глеб, ловко орудуя ножом и вилкой. – В эти выходные. За город. А?
Он посмотрел на Женю веселым взглядом человека, предвкушающего близкий отдых.
– На тех же лошадях покататься. Я тут знаю одно место…
Долька помидора соскользнула с вилки и упала на светлые брюки Глеба.
– Вот, черт! – всполошился Глеб.
– Водой! – посоветовала Женя. – Скорее!
Глеб вскочил из-за стола и направился в ванную комнату.
Зазвонил телефон. Женя сняла трубку.
– Алло? – сказала она осторожно.
– Доброе утро! – произнес мужской голос.
– Доброе утро, – отозвалась Женя, ощущая зарождающуюся панику.
– Это Женя?
– Д-да.
– Как дела, Женечка? – в мужском голосе добавилось игривости.
– Нормально, – смогла сказать она, хотя паника разрасталась и вот-вот должна была накрыть ее с головой.
Она не знала, с кем говорит, она не помнила, кому принадлежит этот голос, пыталась лихорадочно вспомнить, но не получалось.
– А у брата вашего как дела? – прямо-таки излучал доброжелательность голос незнакомца.
– Тоже нормально, – пробормотала Женя. – А вы кто?
– Я Горецкий.
– Как, простите? – морщила лоб Женя.
– Го-рец-кий.
И это ей не помогло. За фамилией не возникал образ. Ничего знакомого. Она была готова заплакать от бессилия.
– Мы с вами знакомы? – в отчаянии спросила Женя.
– Да.
Да! Какой кошмар! Она его не помнит!
– Заочно, – продолжал мужской голос.
Стоп.
– Заочно? – недоверчиво переспросила Женя.
– Да, – засмеялся этот неведомый ей Горецкий. – Мне о вас рассказывал ваш брат.
– То есть мы с вами никогда раньше не виделись?
– Нет.
Уф-ф-ф!
– Но очень бы хотелось, – доверительно сообщил Горецкий. – Глеб сейчас дома?
– Дома! Да! – поспешно ответила Женя, испытывая неимоверное облегчение от того, что Горецкий – не ее знакомый, которого она не может вспомнить, а знакомый ее брата, и как же хорошо, что все так удачно разрешилось в итоге.
– А можно мне с ним поговорить?
– Конечно, – с готовностью отозвалась Женя. – Глеб! Тебя к телефону!
Пришел Глеб. На штанине расплывалось мокрое пятно, Глеб хмурился. Взял телефонную трубку.
– Алло! Илья? Привет, привет! Да нормально все у меня. Работаем потихоньку… Ну, давай. Конечно. Встретимся… О-о-хо-хо! Не смеши меня, Илюша! "Консультации"! Тоже мне нашел светило! Но чем смогу – помогу. Да. Давай. Буду ждать звонка. Был рад услышать… Пока.
Положил трубку на рычаг. Женя нервно мяла в руках полотенце.
– Что-то случилось? – спросил Глеб.
– Неприятное чувство, – хмурилась Женя. – Я каждый раз, когда слышу в телефонной трубке голос, не понимаю: я этого человека знаю или я его не знаю.
– Горецкого ты не знаешь, – успокоил ее Глеб. – Но познакомишься. Он сегодня в гости к нам приедет. Вечером. Приготовишь нам чего-нибудь?
– А вот хоть как сейчас, – кивнула на тарелки Женя. – Просто, вкусно и сытно.
– Согласен! – одобрил Глеб. – Часикам к шести, ладно?
* * *
Олега Харитоновича Калюжного Корнышев еще ни разу не видел в генеральском мундире. В Питере, откуда они оба были родом и где под началом Калюжного служил Корнышев, Калюжный еще был полковником. Потом его перевели служить в Москву, уже через месяц присвоили генеральское звание, еще через полтора месяца новоиспеченный генерал перетянул за собой в столицу Корнышева, и тут обнаружилось, что кителей им не носить, потому что даже в случившийся вскоре профессиональный праздник они ни парадной формы не надевали, ни наград и даже ни в каких торжественных мероприятиях не участвовали, словно и не для них был этот праздник. И местом службы им определили неприметный особнячок в лабиринте переулков старой Москвы: никакой вывески, старая, в потеках масляной краски, входная дверь, пыльные окна, в которых угадываются казенного вида занавески, и припаркованные у особнячка заурядные "Жигули" да "Нексии", неспособные привлечь внимания случайного прохожего.
В этот особнячок прямо из аэропорта и приехали Корнышев с Горецким.
Вошли в здание, миновали вторую входную дверь, более основательную и прочную, чем наружная, прошли через рамку металлоискателя и тут же были остановлены двумя охранниками, потому что металлоискатель возмущенно запищал. Из вещей, которые были у Корнышева и Горецкого, охранники позволили пронести бумажники, ключи и часы, но изъяли мобильные телефоны, диктофон и видеокамеру.
– Камера нужна для Олега Харитоновича, – предупредил Корнышев.
– Я доставлю ее в кабинет лично, – ответил на это охранник.
Он сопровождал Корнышева и Горецкого на второй этаж и лично завел их в кабинет к генералу. Калюжный уже знал о визите. Успели позвонить снизу. Маленький и круглый, как колобок, он выкатился из-за стола, сунул каждому из гостей свою пухлую ладошку, охранника выпроводил жестом, предварительно забрав видеокамеру, и, только когда они остались втроем, спросил, взвесив камеру на руке:
– Здесь этот ваш Иванов – Ведьмакин?
– Так точно! – ответил Корнышев.
Калюжный подключил видеокамеру к телевизору, и был он в этот момент похож на мужичка, главу многочисленного семейства, который своих чад и домочадцев выпроводил наконец из дома и сейчас заряжает кассету с порнофильмом, которую давно хотел посмотреть, да все никак не удавалось.
На экране появился Иванов. Он сидел на привинченном к полу стуле и затравленно смотрел в объектив видеокамеры. Калюжный молча всматривался в изможденное лицо человека на экране, потом повернул голову, посмотрел на своих гостей и сказал негромко:
– Ведьмакин! Это он! Помню его, конечно. Но как изменился! А?
Похоже было, что увиденное его потрясло. Корнышев и Горецкий благоразумно промолчали.
– Какой цветущий был мужик! – покачал головой Калюжный. – Я на совещании его видел, – сделал неопределенный жест рукой, куда-то вверх показывая. – И там он в перерыве анекдоты так травил… смеялся, – почему-то вспомнилось Калюжному.
Наверное, не мог представить, чтобы вот этот человек, что на экране, умел смеяться. Ведь не засмеется сейчас. Не получится.
– Но это он! – сказал Калюжный. – Конечно, он!
Распрямился и отступил от экрана.
– Рассказывайте! – потребовал. – Что он там вам наговорил?
– Ничего, – ответил Корнышев.
– То есть как – ничего? – неприятно удивился Калюжный.
– Его фамилия Иванов, – ровным голосом сообщил Корнышев. – Звать его Виталий Сергеевич. Он шофер по профессии. "КамАЗ" водит. Приговорен к пожизненному заключению за убийство двух человек, которых он знать не знал и которые неизвестно откуда взялись.
– А фамилию Ведьмакин вы ему называли?
– Так точно. И даже удостоверение ему показывали. Никакой реакции.
– Придуривается! – зло засопел Калюжный.
– Нет, товарищ генерал, не похоже, – подал голос Горецкий. – С головой у него что-то.
– Все забыл? – недоверчиво глянул генерал.
– Так точно!
– Вспомнит, – сказал Калюжный. – Я ему память верну гарантированно.
– У меня есть к кому обратиться, – скромно сообщил Горецкий. – Можно проконсультироваться.
– Со стороны никого не привлекать! – нахмурился Калюжный.
– Я ведь не предлагаю Ведьмакина этого посторонним показывать, – осторожно сказал Горецкий. – Я просто поговорю со знающими людьми. Обрисую симптоматику. Попрошу совета. Мало ли с кем такое несчастье может приключиться. Все будет обезличенно, Олег Харитонович. Чистая теория. Никакой конкретики.
Калюжный вопросительно посмотрел на Корнышева.
– Я тоже думаю, что надо советоваться со специалистами, товарищ генерал, – сказал Корнышев. – Мы ведь попробовали с наскока… Инфаркт… Реанимация…
– Да, я помню, – хмурился генерал.
– Никакого результата, – сказал Корнышев. – А ведь должен был запеть. Не запел. Значит, все серьезно. Значит, в мозгах у него там сплошной туман. Но в любом случае его оттуда надо вытаскивать.
– К нам?
– Да. Вывозить в Москву. И уже тут его потихонечку крутить.
– Ты уже продумал, как его оттуда вытаскивать?