28
Январь 1949 года. Албания.
Военно-морская база во Влёре
Когда контр-адмирал Ставинский, генерал Волынцев и Гайдук прибыли на линкор, там уже вовсю хозяйничал капитан Канин со своими людьми. Осматривая ту или иную часть корабля, они тут же брали ее под контроль, вытесняя оттуда итальянцев, и, таким образом, из трюмных отделений постепенно поднимались к верхней палубе и к надстройкам. В некоторые отсеки советские моряки попросту врывались и уже не уходили, самым наглым образом вытесняя оттуда итальянцев.
С помощью переводчика адмирал и начальник службы безопасности поговорили с несколькими итальянскими офицерами и матросами, однако на вопрос по поводу "наваренной" носовой части все они отвечали с полным безразличием и, судя по всему, искренне. Смысл их ответов сводился к тому, что это судоремонтники решили укрепить носовую часть линкора, обещая: в таком виде он прослужит еще столько же, сколько уже прослужил. Причем задавал эти вопросы только Гайдук, и, как бы между прочим, маскируя его в потоке других, для него куда менее важных.
Что же касается начальника конвоя, то с самого начала он воспринял подозрения корабельного чекиста в подобном способе минирования "Джулио Чезаре" как "контрдиверсионный бред". В выражениях своих умозаключений контр-адмирал, как обычно, не стеснялся, чем уже не раз ставил в неловкое положение подчиненных.
– И все же я просил бы проверить эту контрдиверсионную версию, – попытался упорствовать подполковник, как только старшие офицеры, во главе со Ставинским и Волынцевым, причастные к приему корабля, собрались в кают-компании линкора.
– Каким образом?
– Не знаю, каким именно: методом простукивания, измерения и вычислений, благодаря нюху бригады наших ремонтников… Там может обнаружиться пустота, которой вполне хватит, чтобы заложить в нее часовую или радиоуправляемую мину, хорошенько припудрив её тротилом.
– Так что прикажете прямо сейчас и здесь "отварить" нос и часть днища линкора?! – взъярился контр-адмирал.
– Моя бы воля…
– К счастью, она не ваша.
– И все же подозрения подполковника имеют основание, – вступился за коллегу генерал Волынцев.
– Если имеют, тогда ищите, доказывайте.
– В том-то и дело, – вмешался в их обсуждение инженер-корпусник Колесов, решивший, что вопрос напрямую касается его парафии, – что, извините за бред, в правдивости наших подозрений трудно убедиться прямо здесь, в чужом порту. Особенно при наличии на борту корабля вражеского экипажа.
– Вы еще в присутствии итальянцев брякните что-нибудь эдакое по поводу "вражеского экипажа"! – возмутился контр-адмирал. – Забыли, что война давно кончилась? А что касается поисков мины, тротила или атомной бомбы под частью наваренного корпуса…
– Поэтому-то прошу определиться: мы что, извините за бред, выдвигаем перед итальянцами версию о заложенной под наваренный участок корпуса мины? Или же напрочь отказываемся от нее?
Специально мобилизованный в состав бригады ремонтников из Николаевского судостроительного завода, Колесов не только предпочитал оставаться в гражданском одеянии, но и продолжал чувствовать себя человеком сугубо гражданским. Притом что в начале похода контр-адмирал лично приказал инженеру появляться на палубе в офицерской форме, которая хранилась в каюте, в рундуке Колесова.
Но когда однажды этот предельно близорукий пятидесятилетний человек, с запавшей грудью и узкой, костлявой "спиной-подковой", появился в кают-компании в неподогнанной, обвисающей форме старшего лейтенанта, тот же адмирал недовольно покряхтел, тяжело вздохнул и, по обыкновению своему, кирпично побагровев, произнес: "Согласен, весьма предположительно. Впредь, товарищ инженер, разрешаю появляться в кают-компании в штатском. В виде, так сказать, исключительного исключения, а также из уважения к морской форме".
Даже командир крейсера Канин, который появление на палубе гражданского воспринимал как личное оскорбление, впредь старался Колесова не замечать. И только однажды, обратив внимание на этого не по-армейски худосочного человека, проворчал: "А ведь адмирал прав: само появление на этом мужеподобном существе офицерского мундира следует воспринимать как некое издевательство над смыслом и сутью военного обмундирования".
Вот и сейчас Ставинский вновь побагровел и, постукивая кулаком по столу, почти по слогам произнес:
– Лично у меня создается впечатление, что вы хотите, чтобы вся Европа воспринимала нас как идиотов. Итальянцы вон не зря привезли с собой четверых журналистов из разных европейских газет. Я не прав, а, флотский чекист?
– Еще троих газетчиков они приняли на борт уже здесь, – уточнил Гайдук, помня о пофамильном списке представителей зарубежной прессы, составленном для него графиней фон Жерми. – Плюс два английских журналиста и несколько местных борзописцев.
– Вот-вот, а теперь вся эта крысиная свора, которая, кстати, неплохо владеет русским, шастает по кораблю, шагу ступить морякам нашим безнадзорно не позволяет. Еще и на крейсер "Краснодон" пытались прорваться. Только там их и не хватало.
На какое-то время в кают-компании воцарилось неловкое молчание. Все понимали, что и флотский чекист, и командир конвоя по-своему правы, однако никто не знал, как из этой обоюдной правоты извлечь если не истину, то хотя бы приемлемое решение.
– Понятно, что "потрошить" корабль прямо здесь нам никто не позволит: ни свои, ни албанцы, – наконец взял слово инженер-капитан второго ранга Реутов, возглавлявший военно-ремонтную бригаду, которой надлежало не только провести проверку готовности линкора к длительному плаванию, но и во время всего похода заниматься "доводкой" отдельных узлов. – Да и технически это невозможно.
– Разве что, извините за бред, завести его на стапеля одного из итальянских судоремонтных заводов, – поддержал инженер-корпусник. – Ибо завода, способного принимать на ремонт корабли подобной тоннажности, в Албании пока что не существует.
– Здесь и стапелей, "извините за бред", пока еще не существует, – неожиданно вмешалась в сугубо мужской разговор графиня фон Жерми, слегка спародировав при этом Колесова. – Не удивляйтесь, господа офицеры, мои люди специально интересовались этим вопросом.
"Опять она ссылается на "своих людей", – не укрылось от внимания флотского чекиста. – Хотелось бы знать, сколько их вообще и сколько на самом деле сопровождают тебя во время вояжа во Влёру". Гайдук уже пытался выяснить это, однако в ответ фон Жерми лишь загадочно ухмылялась: "Достаточно, чтобы в любой стране и в любой ситуации я чувствовала себя хозяйкой положения".
– Даже если бы и существовал, – проворчал тем временем контр-адмирал, – кто бы нам позволил оставаться ради ремонта итальянского линкора в этой миниатюрной "странушке", под носом у итальянских диверсантов?
– Кстати, на нашем заводе уже появилась своеобразная рентгеновская установка, – спокойно продолжил излагать свою позицию Колесов, – способная просвечивать недоступные части корпусов и механизмов. Вынужден признать: она все еще несовершенна, рассчитана в основном на выявление серьезных трещин, тем не менее попытаемся понять, что скрывается за этими швами.
– Если итальяшки в самом деле заложили там взрывчатку, они приведут её в действие задолго до нашего подхода не только к Севастополю, но и к Дарданеллам, – парировал только что назначенный командиром линкора Канин, вместо которого крейсер "Краснодон" принял под командование его заместитель капитан второго ранга Богодухов. – То есть в тех водах, где тактическое приближение корабля диверсантов к линкору особых трудностей не представляет, и в то время, когда еще не существует угрозы разминирования.
Все дальнейшее обсуждение этого вопроса ни к чему не привело. "Военсовет", как назвал его командир конвоя, остановился на том единственно возможном решении, с которым, собственно, каждый из его участников переступал порог кают-компании: линкор следует принимать, никаких откровенных подозрений по поводу "наращенной" части его не высказывать; прибудем в Севастополь, тогда и станем разбираться…
Уже закрыв совет, командир конвоя и атташе-генерал Волынцев попросили Гайдука остаться, чтобы "подвести итоги заседания в командном кругу". Пока подполковник тешил свое самолюбие осознанием того, что его причислили к командному кругу конвоя, контр-адмирал и атташе-генерал настоятельно требовали от него усилить бдительность, дабы не только не допустить диверсии, но и вообще каких-либо провокаций.
– Но в таком случае мне и еще как минимум одному офицеру лучше находиться на берегу. Естественно, остальные чекисты, под командованием капитана Конягина, будут оставаться на крейсере и линкоре.
– Что значит "на берегу"? – поморщился контр-адмирал.
– С базированием в отеле "Иллирия".
– Но у меня приказ: во время пребывания в чужих портах весь личный состав обязан оставаться на борту. Это вам не туристический лайнер, подполковник, и вы не в круизе.
– Очевидно, имелось в виду: все, кроме флотских чекистов.
– Никаких исключений приказ не предполагает.
– Тогда поинтересуйтесь у тех, кто его издавал, какой толк от начальника службы безопасности, вынужденного в чужом порту, при угрозе диверсии, дефилировать по палубе или просиживать в своей каюте?
Контр-адмирал несколько раз возмущенно взмахнул руками, однако с сутью своего возражения так и не определился.
– В принципе подполковник прав. Очень важно, чтобы какое-то время он действительно побыл на берегу, – здраво оценил ситуацию атташе-генерал. – Так нужно для дела. Правда, никакого второго офицера на берег отправлять смысла нет, пусть этот человек занимается линкором. Достаточно моего адъютанта. С командованием вопрос о пребывании подполковника на берегу я улажу.
– Но тогда вся ответственность ложится на вас, генерал-майор.
– Когда генерала от контрразведки начинают пугать ответственностью за его решения, – поморщился Волынцев, покачивая при этом головой, – тем более – за рубежом… Сие, господин контр-адмирал, выглядит нелепо. Другое дело, что пребывание в таком отеле, как "Иллирия", – удовольствие не для залетных командированных.
– Уверен: моя давнишняя знакомая графиня фон Жерми в состоянии оплатить эту мою блажь.
– Именно этот фактор я как раз и имел в виду, когда давал согласие на вашу увольнительную, подполковник, – вежливо склонил голову атташе-генерал. Дипломатический этикет явно разрушал в нем образ вышколенного белогвардейского офицера, каковым Волынцев представал перед Дмитрием во времена их фронтового знакомства.
– Если уж речь зашла о вашей давнишней знакомой, которая поселилась в том же отеле, тогда понятно, какой толк будет от ваших контрразведывательных стараний, господа флотские чекисты, – пробубнил начальник конвоя, решительно оставляя кают-компанию. Однако уже в проеме двери все-таки предупредил: – Черт с вами, делайте что хотите, только меня в эти ваши бредовые мечтания не вмешивайте.
29
Весна 1949 года. Италия.
Лигурийское побережье.
База штурмовых плавсредств Сан-Джорджио
Каждого, кто впервые видел с близкого расстояния управляемые торпеды, поражало буквально все: и солидные размеры этих аппаратов, способных двигаться и в надводном положении, и, подобно субмарине, на определенной глубине; и то, что, оказывается, экипажи некоторых из девяти ржавеющих здесь снарядов, состояли из двух бойцов. Однако больше всего поражал тот факт, что плавательные средства не имели никаких рубок для пилотов, вообще никаких укрытий, кроме лобовых щитков, благодаря которым диверсанты кое-как укрывались от встречных потоков.
И хотя адмирал Солано уже не раз бывал в этом секретном ангаре, тем не менее, подойдя к одной из торпед – на борту которой еще видна была наведенная белой краской, но основательно пожелтевшая аббревиатура SLC, – он какое-то время с интересом осматривал ее. Когда же к невысокому стапелю подтянули передвижную стремянку, взобрался сначала на место первого пилота, который отвечал за наведение на цель, выполняя обязанности минера и штурмана; затем – второго, чтобы иметь возможность посидеть за штурвалом…
– Но все же у них оставался шанс на спасение, – то ли спросил, то ли попытался убедить самого себя командующий, возвращаясь на землю. При этом он напомнил корвет-капитану, что даже после недавнего формального подчинения школы боевых пловцов его военно-морской базе, правом свободного доступа в этот ангар пользовались только ее комендант и старший механик.
– Да, пилоты наводили торпеду, с зарядом в триста килограмм взрывчатки, на цель, а сами покидали ее, – объяснил Сантароне. – Ну а дальше кому как повезет. Если торпедирование происходило в порту или неподалеку от берега, у них, поскольку они были в легком водолазном снаряжении, оставались кое-какие, пусть и очень призрачные, надежды на спасение. Какие? То ли сумеют затаиться где-то на берегу, то ли своя субмарина, которая доставляла эти заряды к месту атаки, подберет или спасательный катер с ближайшего судна. Половина из тех, кого вы видите сейчас рядом с собой, – это бойцы, которым посчастливилось выполнить задание и вернуться на субмарину, а затем и на базу. А Ливио Конченцо, – указал он на держащегося чуть в сторонке худощавого унтер-офицера с изуродованной верхней губой, – умудрился вернуться трижды.
– Если помните, одно из таких "чудесных возвращений" состоялось из атаки на турецкий порт Александретта, – молвил Ливио. – Где вместе с Ферраро и другими коммандос мы два вражеских корабля пустили на дно, один – серьезно повредили.
– Это важно: оставлять бойцу хоть какой-то шанс, – едва слышно проговорил береговой адмирал. – Но, даже помня о таком шансе, мне не хотелось бы оказаться на месте кого-либо из этих пилотов.
– Именно поэтому, господин контр-адмирал, – сурово заметил Конченцо, – во флотилию "Децима МАС" зачисляли только добровольцев. Причем слабонервные имели возможность в любое время отказаться от своего права на атаку и вообще на пребывание в отряде. Только что-то я не припоминаю слабонервных пилотов, которые бы в последнюю минуту струсили.
– Наоборот, мы рвались в бой, – угрюмо дополнил его рассказ Джино Корвини, парень, на левой скуле которого багровели небольшие ожоговые шрамы. – Если случалось, что субмарина не обнаруживала цели и нам приходилось возвращаться на базу, мы огорчались.
– Чувствовали себя так, словно потому и не потопили вражеский корабль, что струсили, – поддержал его Луиджи Кирассо, рослый золотоволосый красавец, в котором что-то было от Аполлона, а что-то от рафинированного арийца. – Казалось бы, радуйся: судьба дарит тебе еще несколько дней, а может, и недель жизни, но…
– Кстати, о собственном спасении заботились в самом начале создания флотилии, – вновь вернулся к своему рассказу Сантароне. – Со временем же, когда поняли, что вопросы выживания занимают слишком много ресурсов и времени, пилоты сами обращались к командованию с просьбой не заботиться об их спасении. И тогда их начали готовить как смертников, как морских камикадзе. Уходя на задание, пилоты должны были понимать, что билет у них только в один конец, а значит, думали только о том, как бы отправить на дно вражеский корабль.
Словесно командующий никак не отреагировал на это уточнение, однако Сантароне заметил, что всю войну отсидевшийся на одной из тыловых баз на Адриатике "береговой адмирал" чувствует себя в кругу этих вчерашних смертников довольно неуютно. Даже внешне он заметно изменился, и вместо грозного контр-адмирала к отдельно стоящим на стапелях трем "катерам-торпедам" подходил уже основательно подрастерявшийся дилетант.
– Через одного своего знакомого я поддерживаю связь с князем Боргезе, – попытался хоть как-то развеять его угнетенность Сантароне. – Мы обмениваемся короткими письмами, которые фрегат-капитан умудряется передавать и получать. Обещаю, что в ближайшем же письме отмечу вашу благосклонность к его идее операции "Гнев Цезаря", как и то, что вы помогли части "морских дьяволов" определиться со службой на базе, да и впредь тоже намерены всячески помогать нашей команде. Уверен, что это взбодрит "королевского узника", как именует его кое-кто из газетчиков.
Корвет-капитан произнес это, улучив момент, когда остальные коммандос немного отстали. И ничуть не удивился, услышав, как контр-адмирал взволнованно произнес:
– Только обязательно доведите это до сведения Черного Князя, комендант; да-да, теперь уже сообщите ему как новоназначенный комендант. Боргезе должен знать, что в моем лице нашел такого же единомышленника, как и в вашем. Пока князь сидел в тюрьме, наша милитаристская пресса превратила его в настоящего национального героя.
– В общем-то он и во время войны… – попытался утвердить истину Сантароне, однако адмирал не позволил ему этого.
– Во время войны у нас было много храбрых парней, но для вознесения в национальные герои им не хватает послевоенного мученичества, а Боргезе с сорок пятого года томится за решеткой. Так что очень скоро, поговаривают, уже через месяц, он выйдет на свободу – по-прежнему богатый, именитый, при чинах и наградах, да к тому же в ореоле славы.
И корвет-капитан понял: Солано панически боится, что, оказавшись на свободе, фрегат-капитан Боргезе сделает все возможное, чтобы отстранить его, бесславного "берегового адмирала", от командования Лигурийской базой и самому занять эту должность. Осознав это, Сантароне тут же сказал себе: "В таком случае нужно максимально прессовать и шантажировать адмирала; с пользой для операции "Гнев Цезаря", естественно". Однако тут же поспешил перевести разговор в другое русло:
– Начальником причального ангара разумнее всего будет назначить механика Витторио Абруццо.
– Возражений не последует.
– В помощники ему определю кого-то из пилотов. Однако понадобится еще несколько специалистов, которые помогли бы отремонтировать двигатели и восстановить боеспособность хотя бы пяти управляемых торпед. Разумеется, лучших специалистов, нежели те, что занимаются торпедным вооружением и моторами боевых катеров в ангарах вашей базы, нам не найти.
– Сколько их потребуется и на какой срок?
Сантароне подозвал механика, и тот, понимая, что наглеть особо не стоит, попросил четверых мотористов и одного оружейника, специалиста по торпедам, который бы мог оценить их состояние и помочь разобраться, что к чему.
– Они прибудут завтра же, – уведомил командующий базой. – Но командировать их могу не более чем на неделю. Через неделю мы ставим на ремонт подводную лодку, так что люди понадобятся.
– Думаю, этого хватит, чтобы они как специалисты оценили состояние всех наших управляемых торпед, – заверил его Умберто, вопросительно посматривая при этом на Абруццо.
– Если только у нас появятся настоящие специалисты, – выставил свое условие механик, – а не какие-то ученики-новобранцы, представления не имеющих о том, что такое наши "свиноматки".