- Это большая честь для меня, мой генерал. Он отдает распоряжения, в чем, собственно, и заключается его работа. За окнами медленно сгущается ночь. Входит денщица, чтобы закрыть ставни и зажечь керосинки. Почему мое сердце сжимает глухая тоска? У меня такое чувство, будто я запутался в густой крепкой паутине. Эти люди кажутся всемогущими. К тому же таинственными. Их действия так неожиданны!
Чем больше я думаю об убийстве Греты, например, тем больше оно мне кажется странным. Зачем им надо было громоздить такую мизансцену, в духе Рокамболя, когда они спокойно могли ликвидировать малышку в укромном владении в Рамбуйе и зарыть в саду на грядке с салат-роменом. А? Вот уж действительно, мои страдания еще не кончены.
Глава XIII,
Что называется, скинуть пару годков
Десять часов вечера. Мы, генерал и я, сообразили небольшой славный закусон. Если вам скажут, что америкашки ничего не понимают в жратве, просто пожмите плечами. И все! Не знаю, соображает ли этот человек со звездами в военной стратегии, но могу вас заверить, в стратегии кулинарной - он один из первых. Хотите меню? Консоме из птицы. Ризотто из даров моря. Полярка с эстрагоном. Сыр. Охлажденные фрукты! Все это обильно полито рислингом (с ним не рискуешь объесться) и деревенской водкой, привезенной с его родины!
Чтобы показать этому организатору парадов, что я парень, с которым есть о чем поговорить, я повествую ему о своих главных расследованиях - включая те, что происходили в Америке, - и, увлекшись к концу застолья, я, естественно, добираюсь до анекдотов.
Я рассказываю ему историю о мсье, которого обманывала жена, потому что он занимался элефантиазом; о крестьянине, который воспользовался слабительным вместо поезда; и начинаю рассказ о перипатетичке, остановившей богослужение во время черной мессы в Новой Гвинее, когда происходит это.
Надо вам сказать, что, перед тем как сесть за стол с этой высокой особой, ее рост 1.80 без набоек, я проверил готовность полицейского кордона. Вокруг барака через каждые четыре метра стоит жандарм, вооруженный лампой электрической, свистком с трелью и пистолетом с запалом. На каждом углу специалисты установили по прожектору, готовому залить светом весь район при малейшей тревоге, и, как было предусмотрено Стариком, две полицейские машины одна за другой с небольшим перерывом прочесывали окрестности. Короче, сквозь такой заслон не смог бы проскользнуть и угорь, выкрашенный черной краской и смазанный вазелином.
И все же, повторяю вам, "это" происходит. Блеск, первый класс! Целая серия мощных взрывов.
Генерал обрывает смех, а я свою глупую болтовню. Мы одновременно встаем; смотрим друг на друга; бледнеем от изумления; потом с той неукротимой отвагой, которая сделала Францию страной Жанны д'Арк, а Америку - родиной Мадам Женераль мотор, мы устремляемся наружу.
Эта мрачная драма освещает ночь в стиле Жионо, представьте, пламя гарцует на крыше. Итак, мертвец сдержал слово. В указанный час произошло покушение на жилище главнокомандующего атлантическими силами!
Полицейские суетятся с приставными лестницами и попавшими под руку огнетушителями в ожидании приезда пожарных. Я бросаюсь к аджюдану Повресе, который жестом и криком командует операцией.
- Что произошло?
- Я не знаю, мсье комиссар. Мы не заметили ничего необычного. Взрывы произошли неожиданно. Все было спокойно. Машина номер два с прожектором только что сделала оборот вокруг особняка…
- Они должны были "выстрелить" бомбами, - говорю, - чтобы забросить их с порядочного расстояния.
- Невозможно, мсье комиссар. Даже с помощью простой пращи они не смогли бы сделать это, посмотрите, перед горящим фасадом деревья образуют густую завесу…
- На деревьях никого? Предположите, что кто-нибудь спрятался там утром, например, и провел весь день?
- Нет, мсье комиссар, я предусмотрел такую возможность, и мои люди облазили до самого верха каждую липу…
- То есть, - ворчу я, - настоящая загадка?
- Я бы назвал так, мсье комиссар.
- Пришлите ко мне патрульных.
- Сейчас, мсье комиссар.
Он удаляется. С пожаром удается справиться. Появившимся наконец пожарным нет необходимости разворачивать шланги, чтобы залить потухающие угли. Ущерб ограничивается заменой части крыши и побелкой стены.
Генерал вернулся в гостиную и закурил длинную, как бильярдный кий, сигарету. Он задумчив и озабочен. Я украдкой смотрю на него, как карманный воришка, спрашивая себя, что он может думать о своей французской полиции генерально (это как раз то слово) и о комиссаре Сан-Антонио в частности.
И тут объявляются два полицейских из мигалки.
- Кажется, в момент взрыва вы как раз только что объехали вокруг особняка?
- Да, мсье комиссар.
- И вы не заметили ничего необычного? Запоздавшего прохожего, странные звуки?
- Абсолютно ничего! - подтверждает один из полицейских пылким жестом отрицания и акцентом из Саоны-и-Лауры! - Я пользовался мобильным прожектором моего авто (тоже, кстати, мобиль), у которого широкий радиус действия. Все вокруг было очень спокойно. Я даже сказал напарнику Амбалуа, он не даст соврать: "Амбалуа, эта ночь напоминает мне ночь моей свадьбы".
Я рассматриваю Амбалуа. Это представитель полицейской элиты: пустой взгляд, мощные плечи, гнойничковый лишай и алюминиевая бляха за будущее-прошедшее и ближайшее-последнее.
- Если бы кто-нибудь притаился, например, в кювете, - предполагаю я, - он бы мог ускользнуть от вашего внимания и, как только вы проехали, мог бы метнуть зажигательные гранаты в дом.
- Да нет же, - говорит Амбалуа, - вокруг нет никаких канав, потом там стена… И потом деревья… И потом… И потом е-к-л-м-н!.. Я больше не знаю, как выразиться.
- Не пролетал ли здесь самолет в ту минуту, когда…
- Нет!
Оба сыщика думают про себя, что я начитался книжек Тентена и у меня поехал чердак. Действительно, я нигде не видел, чтобы самолет бросал маленькие смешные бомбочки среди ночи на какой-нибудь особнячок. Я сказал это, чтобы поговорить, мы ведь просто болтаем, не так ли?
- Очень хорошо, спасибо!
Они щелкают каблуками, подносят свои аппараты для ловли шпаны и исчезают. Генерал растворяется за пеленой голубого, очень душистого дыма. Эти перекладины от стула - настоящий табак, он привез их прямиком из Ла Хаваны.
- Вы выглядите очень много растерянным, dear? - замечает он.
- Признайтесь, что это сбивает с толку. Вы видели меры предосторожности, которые были приняты? Это покушение в самом деле необъяснимо, и я спрашиваю себя, может, мы стали жертвами нового изобретения?..
- Новые изобретения немного разрушительнее, - заверяет Бигбосс, который немного разбирается (немного trust, потому что он америкашка) в этом предмете.
Он прав.
- Я очень сожалею, мой генерал. И хочу просить у вас разрешения удалиться. Разумеется, мои люди останутся здесь.
- О! В этом нет необходимости! - иронизирует высший чин.
Я сыт по горло! Мы заканчиваем шейк-хендом, и я откланиваюсь, как продавец подержанных машин, которому подсунули каракатицу под видом последней модели Кадиллака.
Я звоню, чтобы сообщить о своем провале Старику. Пока он еще не успел проявить свои чувства, я предупреждаю, что с меня хватит и я готов на десять лет вернуться в группу отборных грудничков. Именно он поддерживает меня, вместо того чтобы накрахмалить хохотальник.
- Сан-Антонио, когда человек обладает вашими достоинствами, таким блестящим прошлым и еще более блестящим будущим, он не имеет права признавать себя побежденным.
Я кладу трубку, в ушах как будто застряли звуки Марсельезы .
* * *
На следующее утро, когда я появляюсь в конторе, то застаю Пино, оживленно беседующего с худым и длинным типом, который, должно быть, хранит свои ночные рубашки в чехлах от зонтиков.
Мой доблестный коллега представляет.
- Мсье Скальпель, помощник доктора Гнилюша из Института!
Черт! Академик шлет мне курьеров, хотя до моего юбилея еще далеко.
Но худой рассеивает это недоразумение, добавляя:
- …из судебно-медицинского института. Я протягиваю ему руку, и, к моему великому изумлению, он сжимает ее, не вскрывая.
- По какому поводу? - спрашиваю я. Он черпает из кармана толстый конверт.
- Доктор Гнилюш произвел вскрытие мужчины, которого вы прислали вчера…
- Кайюка! - говорит Пино.
- Но, - говорю я удивленно, - я не просил делать вскрытие!
- Ах! - бормочет Скальпель. - Доктор подумал… Как бы то ни было, он обнаружил, что смерть произошла от всасывания цианистого соединения…
- Спасибо за открытие, - скриплю я, полный горечи.
- Он также обнаружил в желудке покойника вот это! И небрежно похлопывает по конверту.
- Что это такое?
- Листок бумаги…
- Листок бумаги, в желудке?..
- Он проглотил его примерно за час до смерти. Желудочный сок уже начал…
Я уже не слушаю. Нервно вспарываю конверт. В целлофановом пакетике я нахожу маленький прямоугольник зеленоватой бумаги, который судмедэксперт постарался развернуть. Печатные буквы различаются еще так же, как и другие, написанные от руки, но сам текст неразборчив.
Я протягиваю документ Пино.
- Отнеси это в лабораторию, пусть они срочно расшифруют.
- Я вам больше не нужен? - спрашивает Скальпель.
- Нет. Поблагодарите доктора от моего имени, его почин, возможно, позволит нам покончить с очень запутанным делом.
После того как нитевидный ушел, я делаю несколько гимнастических упражнений. Честное слово, я чувствую себя помолодевшим лет на десять!
Глава XIV,
Что называется, поймать ветер в крылья парусов
- Знаешь, кого ты мне напоминаешь? - говорит Пино, наблюдая, как я хожу взад-вперед, сложив руки за спиной, в передней лаборатории.
- Нет.
- Молодого папашу, который ждет в коридоре роддома, кто же у него родится.
Я даю ему такую отповедь, которая, несмотря на свою мягкость, заставляет его моргать глазами.
- Что-то в этом роде. Я спрашиваю себя, это будет мальчик или девочка? Пино! Какой скверной работенкой мы занимаемся, а?
- Ты считаешь? - лепечет он.
- Ну, давай посмотрим. Мы портим себе кровь из-за вещей, которые нас не касаются. Мы проводим ночи под открытым небом, получаем плюхи - и без сахарной пудры! - а иногда и пулю в шкуру, не имея даже надежды заработать на три франка больше просто потому, что это так!
Он дергает кончик уса, потом сковыривает чешуйки, засохшие в уголках глаз.
- Что ты хочешь, Сан-А, это как раз то, что называют призванием. Кто-то становится кюре или врачом, а кто-то военным или депутатом… Это жизнь!
- Она отвратительна! - брюзжу я. - Бывают дни, понимаешь, старик, когда даже дети не умиляют меня. Я вижу их позже, как будто смотрю через очки, которые позволяют заглянуть в их будущее. Эти белобрысые сорванцы хохочут, носятся в коротких штанишках, играют в классики или в космонавтов, а я их вижу такими, какими они станут в сорок лет, с брюхом и обрюзгшим лицом, ревматизмами и предписанным режимом, с мыслями от зарплаты до зарплаты и мерзким взглядом, который оставляет след, похожий на слизь улитки.
- Видно, что ты плохо спал, - утверждает Пино. - Твои нервы на пределе, мой мальчик!
- Ты что, думаешь, это от нервов?!
- Или желчь! Мы даже не можем себе представить, какое место в нашем существовании занимает печеночная желчь. Уж я-то знаю, послушай меня. Мой организм не терпит сардин в масле, алгебраик я, как теперь говорят…
- Аллергик!
- Если хочешь, ну вот, когда я имею несчастье их поесть, на следующий день так страдаю, что мне хочется избавиться от самого себя!
- Тогда зачем ты их ешь?
- Чтобы проверить, - проникновенно объясняет Пинюш. - Чтобы проверить, продолжается ли моя алжирия. Мне все время кажется, что она должна пройти… И каждый раз вижу, нет, она не прошла. Тоска! Любопытно, да?
Появление рыжего избавляет меня от необходимости выслушивать эту кулинарно-сардино-масляную философию.
Рыжий ухмыляется. Его веснушки сверкают, как велосипедные отражатели.
- Вы знаете, что это была за бумаженция? - вопит он голосом глухопера.
- Нет! - реву я.
- Ладно, раз вы знаете, то скажите! - обиженно говорит он.
Я прижимаю губы к отверстию его микрофона и кричу так громко, как только позволяют мои голосовые связки:
- Я говорю, что ничего об этом не знаю, долб…!
- Это не доллар, - говорит он. - Это квитанция камеры хранения.
Он добавляет:
- Камера хранения вокзала Сен-Лазар, номер восемьсот восемьдесят семь, я не смог восстановить только дату, потому что не хватает кусочка.
Он собирается продолжать, но я уже зацепил крыло крестного Пино и тащу его к лифту, заталкиваю в клеть, влезаю сам, закрываю дверь и, глядя в глаза Преподобного, произношу:
- Ты видишь, Пино, это был пацан!
* * *
У служащего камеры хранения - свободный час, который он использует, чтобы подкинуть в топку уголька (как говорят машинисты). Уже за пятнадцать метров догадываешься, что парень любит чеснок, а в двух шагах уверен, что он от него без ума. Это славный малый с черными усами. A priori, деталь эта может показаться банальной, и все же я хочу заметить, что, действительно, черные усы встречаются реже, чем нам кажется. Его усы напоминают рисунок тушью, выполненный китайским националистом.
- У меня была ваша квитанция на багаж номер восемьсот восемьдесят семь, - говорю я ему, мило улыбаясь, - но я ее потерял. В любом случае, вот дубликат, сделанный по всей униформе.
И показываю ему удостоверение сколько-то сантиметров в длину на столько-то сантиметров в ширину, снабженное моей фотографией и представляющее меня в качестве (если таковое имеется) легавого.
Парень перестает жевать.
- Надеюсь, меня не собираются впутать в историю с кровавым чемоданом! - говорит он, откладывая в пыль стеллажа свой сандвич с рубленой свининой по-овернски.
Он объясняет:
- В тридцать восьмом у меня уже был случай, когда на складе оказалась разрезанная на куски девчонка. Вы знаете? Оказывается, отчим раскроил ее, потому что она не хотела уступить его настояниям!
Я нервно пианирую на деревянном прилавке.
- Речь не идет о расчлененной даме. Принесите мне посылочку восемьсот восемьдесят семь…
Он все же идет за ней вместе со своим сандвичем и черными усами. Минутой позже он появляется из чемоданных катакомб, неся в руках коробку размером с картонку для обуви.
- Она небольшая, но тяжелая! - объявляет он. Я взвешиваю предмет в руке. В самом деле, он весит добрых с десяток кило.
- А если там бомбы? - спрашивает служащий с испугом над и под усами.
- Это очень похоже на правду, - подтверждаю я. Я кнокаю на коробку. Она имеет застежку с замком и на крышке металлическую ручку, чтобы удобнее было носить.
Единственное украшение на ней - это ярлык камеры хранения. По нему я узнаю, что ящик был сдан позавчера. В моей голове раскручивается стереокино.
- Послушай, Пинюш, - говорю я. - Вот что мы сейчас сделаем. Ты останешься здесь и будешь наблюдать. Я мчусь в контору, чтобы со всеми необходимыми предосторожностями составить опись содержимого ящика. Освобождаю его и живо возвращаю тебе. Если кто-нибудь явится, чтобы его забрать (и на этот раз я оборачиваюсь к едоку чеснока), позвольте ему вас убедить. Вам расскажут какую-нибудь дурацкую историю, а вы, хотя и лучитесь интеллектом, сделайте вид, что поверили, и отдайте ящик, ясно?
- Ясно! - произносит потребитель зубков чеснока.
- Что касается тебя, Пинош, ты знаешь, что придется делать?
- Знаю, - цедит Пино, - не беспокойся, я буду следовать за этим типом, как тень!
Успокоенный, я беру курс на контору, косясь на таинственный ящик, мирно лежащий рядом на сиденье.