Беда заключалась в том, что лейтенант Углов совершенно не подходил для той работы, которую ему приходилось выполнять, но понял это с большим опозданием. В глубине души он подозревал, что не имеет призвания вообще, если, конечно, не считать призванием чтение научно-фантастических романов и сказочек в стиле фэнтези. Не будучи полным идиотом, он понимал, что книгами сыт не будешь, и продолжал уныло тянуть лямку изо дня в день, проклиная ту минуту, когда, начитавшись детективов, подал документы в милицейскую школу. Он собирался распутывать преступления века и участвовать в лихих погонях со стрельбой, и чем все кончилось? Составлением протоколов на пьяных пассажиров и захватывающими расследованиями по поводу похищений ручной клади, да еще уныло-однообразными излияниями сержанта Шестакова.
Сержант Андрей Шестаков надел милицейскую форму сразу после армии. Было это лет восемь назад, то есть в ту пору, когда будущий лейтенант Углов еще корпел над сочинениями про луч света в темном царстве и был полон самых радужных надежд. Шестаков тогда уже дослужился до младшего сержанта и клюнул на объявление, вывешенное в штабе его родной войсковой части, соблазнившись московской пропиской. Тогда он еще не знал обидного слова "лимита", а если и знал, то не вполне представлял, что оно означает. Впрочем, сменив зеленое солдатское ха-бэ на серый милицейский китель и поселившись в общежитии, он очень быстро восполнил досадный пробел в образовании и совершенно остервенел. Парнем он был крупным, здоровьем его Бог не обидел, и у себя в Старом Осколе привык ходить с высоко поднятой головой. Здесь же, сколько бы он ни задирал нос, чванливые москвичи все равно как-то ухитрялись смотреть на него сверху вниз, и Шестаков никогда не упускал случая сбить с них спесь. Спесь он сбивал, как правило, в самом буквальном смысле - кулаками и резиновой дубинкой, но был везуч, в меру осторожен и, насколько известно Углову, ни разу не засыпался, хотя даже часы на его руке были снятыми с какого-то излупцованного до потери сознания бедолаги, имевшего несчастье попасть на глаза Шестакову в пьяном виде.
По мнению Углова, Шестаков был просто здоровенным вонючим куском дерьма, возомнившим себя пупом земли, и мало чем отличался от казанской, саранской и прочей заезжей братвы, снимавшей с москвичей штаны в темных подворотнях исключительно ради восстановления социальной справедливости. Это целиком правильное мнение лейтенант Углов совершенно сознательно держал при себе: глядя на изрытое оспинами, тупое и тяжелое лицо сержанта, он испытывал нервную дрожь и ни минуты не сомневался в том, что этот бугай при случае будет рад опробовать свой резиновый демократизатор на спине начальника. То есть все было, конечно же, гораздо сложнее и тоньше, но суть от этого не менялась: Шестаков подавлял лейтенанта, потому что был гораздо сильнее: и физически, и морально. Углов ненавидел подчиненного, но рефлекторно поддакивал ему всякий раз, когда тот принимался во всеуслышание излагать свои взгляды. Он презирал себя за это поддакивание, но ничего не мог с собой поделать и втайне мечтал, чтобы Шестаков нарвался наконец на крутого парня и свернул к чертовой матери свою тупую башку.
Дверь дежурки распахнулась, и на пороге, словно вызванный из небытия невеселыми мыслями лейтенанта, возник Шестаков, концом резиновой дубинки толкавший перед собой растерянного парня лет двадцати семи в потертой замшевой куртке и ветхих джинсах. На плече у задержанного висела огромная, даже на вид тяжеленная сумка из рыжей искусственной кожи, а лицо украшала жидковатая, коротко подстриженная борода. Задержанный явно никак не мог сообразить, что с ним произошло, и все время пытался придать лицу независимое выражение, которое сменялось испугом всякий раз, когда дубинка сержанта тыкалась ему между лопаток.
Углов вздохнул и на секунду устало прикрыл глаза.
В отличие от задержанного, он точно знал, что происходит: парень просто оступился и упал в выгребную яму, на дне которой обитал кровососущий монстр из Старого Оскола. Буквально все, кому довелось пообщаться с Шестаковым, первым делом узнавали, откуда он родом. Занеся дубинку для первого удара (иногда это был кулак - просто для разнообразия), он всегда представлялся: "Я из Старого Оскола". Углов иногда думал, что, будь у него ядерная боеголовка, он с удовольствием сбросил бы ее на Старый Оскол. В такие моменты он был уверен, что Старый Оскол населен исключительно двойниками сержанта Шестакова, и страстно мечтал избавить мир от этой заразы.
- В чем дело? - устало спросил он. - Пьяный?
- Нарушение паспортного режима, - с удовольствием объявил Шестаков и снова толкнул задержанного между лопаток, направляя его к столу.
- Да перестаньте вы пихаться! - отважился возмутиться задержанный. Голос у него слегка дрожал, и Углов едва заметно поморщился от бессильного сочувствия. - Что я вам, бандит?
- Чего? - выкатил глаза Шестаков. - Кто бандит - ты? Ты говно, и больше ничего. Ты знаешь, что такое паспорт? Паспорт - это основной документ, удостоверяющий личность гражданина. А ты во что его превратил? Ты что, задницу им подтирал?
- Тише, - почти простонал Углов. - Присядьте, - обратился он к задержанному и вынул из папки бланк протокола. - Ваш паспорт пожалуйста.
- Паспорт у вашего сержанта, - садясь на один из стульев у стены, ответил задержанный. - Послушайте, я ничего...
- Разберемся, - пообещал Углов. - Паспорт давай, - обратился он к Шестакову.
Тот шагнул к столу и брезгливо положил на край потрепанный паспорт старого, еще советского образца. Паспорт был как паспорт, разве что сильно засаленный и потертый на уголках. На одном из уголков красный коленкор вообще отслоился от картонной обложки, а когда Углов открыл "основной документ", обнаружилось, что первая страница надорвана почти до половины.
- Да, - со вздохом сказал он, испытывая знакомое чувство отвращения к себе, - непорядок.
- Так сколько ему лет, - стараясь говорить рассудительно, откликнулся задержанный. - Ясное дело, поизносился. Разве это преступление?
Углов придал лицу наставительное выражение и раскрыл паспорт на последней странице. Из паспорта выпали две или три табачных крошки, и лейтенант смахнул их на пол рукавом кителя.
- Вот, - сказал он, постукивая согнутым пальцем по напечатанному на последней странице "Извлечению из положения о паспортной системе в СССР". - Вы это когда-нибудь читали? Тут черным по белому написано: граждане несут административную ответственность за небрежное хранение паспорта. Дать вам почитать?
Задержанный молча вздохнул и отрицательно помотал головой: он начал понимать и проникаться царившей здесь атмосферой суконной безнадеги, чему немало способствовал Шестаков, сидевший на диванчике и выжидательно похлопывавший резиновой дубинкой по раскрытой ладони.
- Фамилия? - спросил Углов, придвигая к себе бланк протокола.
- Там написано, - кивая на злополучный паспорт, уныло сказал задержанный. Шестаков напрягся и привстал, но лейтенант остановил его нетерпеливым жестом.
- Записать в протоколе, что вы отказались себя назвать? - спросил он.
- Вот черт, - вздохнул задержанный. - Вам что, больше делать нечего?
- Ну что за пидор! - воскликнул Шестаков, вставая и делая шаг к задержанному. Тот вздрогнул и поспешно продиктовал лейтенанту свою фамилию, имя и отчество.
Углов старательно все записал и полистал паспорт, отыскивая штамп с пропиской.
- Так, - сказал он, найдя нужную страницу. - Значит, место жительства у нас Мо...
- Мозырь, - со вздохом подсказал задержанный.
- Точно, Мозырь, - с удивлением подтвердил Углов. - Это что же, в Белоруссии, что ли?
- В Белоруссии, - сказал задержанный таким тоном, словно признавался в изнасиловании столетней старухи.
- Так, - сказал Углов, с отвращением сминая испорченный бланк протокола и возвращая задержанному паспорт. - Вы свободны. А паспорт все-таки приведите в порядок, а еще лучше - обменяйте. У вас же там, кажется, как раз сейчас паспорта меняют...
- Ну теперь-то уж обязательно, - торопливо пряча паспорт во внутренний карман куртки, сказал задержанный. Вид у него был совершенно обалдевший, как, впрочем, и у Шестакова. - Только я не совсем понял...
- Да что тут понимать, - вяло ответил Углов, стараясь не смотреть на Шестакова. - По закону вы - иностранный подданный, и ваш паспорт - не наша забота. Счастливого пути.
- До свидания, - расцветая на глазах, сказал задержанный. - Спасибо. Ну дела, - пробормотал он, скрываясь за дверью.
- Что за ерунда? - возмутился Шестаков. - Что это значит?
- Это значит, - мстительно ответил лейтенант, - что на инструктажах надо слушать, а не в носу ковыряться. Этому положению сто лет в обед, а для тебя, видите ли, открытие...
- Вот блин, - раздосадованно сказал Шестаков. - Отвертелся, сучий потрох. Зря ты его отпустил.
- Ничего не зря, - огрызнулся Углов. - За этот протокол наш Капитоныч мне бы яйца оторвал.., и тебе, между прочим, тоже.
- Хрен с ним, - махнул рукой сержант и затопал к дверям. - Другого поймаю. Я их, педиков, научу Родину любить. Пойду прошвырнусь.
- Ага, - с облегчением сказал Углов, - давай Чтоб ты сдох, придурок, - добавил он, когда дверь за Шестаковым закрылась.
Он давно подозревал, что сержант дан ему судьбой в наказание за какие-то совершенные в прошлой жизни грехи, но не мог даже вообразить, каким суровым окажется это наказание.
* * *
"Аккуратность, - подумал майор Постышев. - Самоконтроль и самообладание. Я спокоен, я абсолютно спокоен..."
Он аккуратно и с полным самообладанием опустил телефонную трубку на рычаги, аккуратно развязал вдруг переставшими сгибаться пальцами галстук-бабочку, аккуратно положил его на столик возле телефона и вдруг с треском рванул на себе ворот крахмальной сорочки, так что во все стороны брызнули оторванные пуговицы.
- Я ведь говорила, что тебе не надо больше пить, - с осуждением заметила жена. - Посмотри, во что ты превратил свою единственную приличную рубашку...
- Заткнись, курица!!! - неожиданно для самого себя гаркнул майор, едва не порвав голосовые связки. - Извини, - спохватившись, добавил он, - я не хотел тебя обидеть.
- Правда? - с холодным недоверием в голосе спросила жена и поджав губы в спальню.
- Правда, - глядя ей вслед, ответил майор. - А может, и нет...
Он стащил с себя смокинг и с мстительным удовольствием зашвырнул в дальний угол. В левой половине груди опять засела тупая игла, которая мешала двигать рукой и не давала вздохнуть полной грудью, но майор мысленно отмахнулся от нее: отстань, не до тебя, и игла послушно исчезла.
Постышев снова взялся за телефонную трубку, но остановился, с сомнением глядя на дверь спальни.
Сквозь щель под дверью пробивался слабый свет: жена успокаивала нервы чтением.
- Мать твою, - пробормотал майор. - Не квартира, а Дом культуры. Ни минуты покоя!
Он отправился на кухню и, закурив, вынул из кармана трубку мобильника. "Ладно, - подумал он, набирая номер, - на худой конец, сойдет и Мешок."
Мешок жил с бабушкой. Не с бабушкой вообще, а с родной бабушкой, которой было девяносто четыре года от роду и которая, похоже, испытывала злорадное удовольствие, наблюдая за тем, как любимый внучек мыкается, дожидаясь ее смерти в надежде заполучить квартиру в центре. Это обстоятельство всегда служило для коллег Мешка неиссякаемым источником бодрости и хорошего настроения, но сейчас майору Постышеву было не до смеха: трубку сняла старуха, и с первых же ее слов майору стало ясно, что Сизый нарвался на неприятности не в одиночку.
- Нету его, - проскрипела ядовитая карга в ответ на вежливую просьбу позвать к телефону внука. - Говорила я ему, засранцу, что не дождется он моей смерти. Сам раньше помрет на работе своей вонючей...
Постышев молча проглотил "вонючую работу" и попросил старуху вразумительно объяснить, что случилось с лейтенантом Мешковым и где он в данный момент находится.
- Да в "скорой", - не скрывая злорадства, сказала бабуся, - где ж ему еще быть. Сто раз ему, дураку, говорила, что в Москве фискалов не любят. Не послушал... Всю жизнь ябедничал, так ябедой и помрет.
- Вы бы полегче все-таки, - не сдержался Постышев. - Я, между прочим, его начальник.
Он тут же понял, что допустил ошибку. Старуха презрительно фыркнула.
- Напутал, - насмешливо проскрипела она. - Мне, милок, девяносто четыре года.., да я и смолоду вас, дерьмецов, не боялась.
- Да кто вас пугает! - раздраженно бросил в трубку Постышев. - Вас по-человечески просят ответить, в какой он больнице.
- Сам ищи, - посоветовала старуха, - тебе за это деньги платят, начальник. Пошевели задницей, авось и отыщешь, если повезет. Стукачей своих поспрашивай... А я вам сроду не помогала и начинать на старости лет не собираюсь.
С этими словами старуха бросила трубку.
- Что б ты лопнула, старая гангрена, - сказал майор в частые гудки отбоя.
Он набрал номер Пономарева. Лететь за тридевять земель этот симулянт, конечно, откажется, но может быть, он хотя бы знает, что за катаклизм произошел с его приятелями. Вряд ли майору станет от этого легче, но лучше все-таки быть в курсе, чтобы знать, что доложить начальству, когда оно спросит, куда, к чертям, подевались все его подчиненные.
Несмотря на поздний час, жена Пономаря не спала и, более того, была пьяна в стельку, что служило верным признаком отсутствия хозяина квартиры. Заплетающимся языком она сообщила майору, что Пономарь вернулся в больницу - наверное, опять за что-то зацепился своими ребрами. Во время разговора эта шалава пьяно хихикала, а на заднем плане Постышев без труда различил незнакомый бас, монотонно повторявший: "Иди сюда... Сюда, говорю, иди.
Иди сюда...".
- Б... - сказал ей майор Постышев и отключился, чтобы побороть мгновенно возникшее искушение напроситься в гости.
Он почесал в затылке, пытаясь сообразить, что же теперь делать, но тут в гостиной зазвенел телефон, Споткнувшись о табуретку, майор выскочил из кухни и схватил трубку: ему вдруг подумалось, что это звонит кто-нибудь из его орлов.
Это были не орлы. Это опять была пьяная жена Пономаря.
- Сам ты б... - сообщила она майору и брякнула трубку на рычаги.
Постышев крепко зажмурился, стиснул зубы и медленно досчитал до десяти, стараясь не замечать неприятной тяжести, которая опять возникла где-то слева за грудинной костью.
- Ты ляжешь наконец или так и будешь всю ночь топать по квартире? - недовольно спросила из-за двери спальни жена.
- Так и буду топать, - рассеянно ответил майор, думая о своем.
Собственно, думать ему не о чем. Было совершенно очевидно, что лететь к Мурашову придется лично и лично же выслушивать мнение старинного приятеля по поводу сделанных им аудиозаписей. Вряд ли он одобрит такую самодеятельность.
Представив себе формы, которые могло принять неодобрение Мурашова, майор подошел к книжному шкафу и, ухватившись за корешки, наклонил на себя четыре первых тома из полного собрания сочинений Вальтера Скотта. Просунув руку в образовавшуюся щель, он нащупал завернутую в полиэтилен рубчатую рукоять незарегистрированного "ТТ", и тут книги, как живые, вывернулись из-под его руки и с рассыпчатым грохотом посыпались на пол.
- Пропади все пропадом, - раздельно сказал майор и вынул пистолет из тайника. Обычно эта нехитрая операция проходила как по маслу, но сегодня, как видно, выдался какой-то особенно неудачный день: полиэтилен зацепился за какой-то невесть откуда появившийся гвоздь, с тихим треском лопнул и остался в глубине книжной полки, так что супруга майора, выглянув из спальни в своем роскошном шелковом пеньюаре, застала мужа стоящим с большим черным пистолетом в руке над грудой рассыпавшихся по ковру пухлых томов в неприлично розовых коленкоровых обложках.
- Сумасшедший дом. - сказала она голосом смертельно больного человека, которому не дают спокойно умереть, и закрыла дверь.
Майор услышал, как в замке дважды повернулся ключ, и криво улыбнулся: жена, похоже, решила, что у него белая горячка, и принимала меры предосторожности, свято веря в то, что картонная дверь способна задержать взрослого мужчину с пистолетом больше чем на полторы секунды. "Ну и денек", - подумал он, с сомнением вертя пистолет в руках. Он вдруг вспомнил, что придется проходить таможенный досмотр, и попытался решить, что лучше; поехать безоружным или предъявить в аэропорту служебное удостоверение.
- Спокойствие, собранность и деловитость, - вслух напомнил себе майор Постышев и подумал, что в чем-то жена была, несомненно, права: ему не стоило гак налегать на дармовую выпивку.
Он встряхнулся, вернул пистолет в тайник, снова протопал на кухню и сварил кофе: ложиться спать уже не имело смысла. Сидя на своем любимом месте у окна и прихлебывая обжигающую жидкость, он принялся методично обзванивать приемные отделения больниц, надеясь хоть что-нибудь разузнать о судьбе подчиненных. Он послал их на Черкизовский рынок с абсолютно бессмысленным заданием, только чтобы не путались под ногами и дали ему спокойно разобраться с Михеичем. Что же, это на рынке их так измочалили? И при чем тут в таком случае Пономарь, который вообще должен был лежать дома на диване и караулить непутевую жену?
То, что в дело оказался каким-то образом замешан Пономарь, наводило на определенные мысли, но майор решил пока что не торопиться с выводами и для начала найти этих разгильдяев.
Ему повезло с четвертого раза: в приемном отделении одной из больниц заспанная сестра сообщила ему, что больные с перечисленными фамилиями действительно поступили в травматологию. Не прерывая разговора, майор прикинул, в каком районе расположена больница, и удивленно поднял брови: это было очень далеко от Черкизовского рынка.
Он поинтересовался, откуда привезли пострадавших, и сестра довольно резко посоветовала ему приехать в больницу с утра и все узнать. Майору пришлось представиться по всей форме. Это произвело должное впечатление, и после длинной паузы сестра сообщила адрес, с которого поступил вызов. Майор поднял брови еще выше: это было не только далеко от рынка, но и буквально в двух шагах от конспиративной квартиры Шарова, под окнами которой Пономарю сломали ребра.
- Благодарю вас, - вежливо сказал майор и, положив трубку, добавил:
- Так...
Вздыхая и кряхтя, он переоделся в дорожный костюм и, прихватив заранее подготовленный кейс, вышел из дома. С женой он не попрощался, резонно рассудив, что лучше объяснит внезапную отлучку потом, когда оба поостынут, а он к тому же будет располагать таким весомым аргументом, как миллион долларов.
Он поймал" такси и для начала отправился на работу.
Ночь - далеко не самое удобное время для того, чтобы наводить справки, но в течение двух с половиной часов ему удалось установить, кому принадлежит квартира, из которой санитары "скорой помощи" вынесли троих его подчиненных. Имя Бориса Ивановича Рублева ничего ему не говорило, а это значило, что его догадка скорее всего была верна: Пономарь, Сизый и Мешок, похоже, решили поквитаться с обидчиком, но не на того нарвались.