Дверь бесшумно приоткрылась. Бирюковский сделал один шаг, затем второй, но так и не рискнув выглянуть в комнату, закричал:
- Кто здесь ходит, выходи! Выходи, я говорю!
И лишь выждав несколько секунд, резко ударил в дверь босой ногой. Та со стуком открылась, и Бирюковский, мокрый, голый, с прилипшими к лицу волосами, пряча за спиной бритву, выскочил на ковер.
- Кто здесь? Кто? - завопил он.
И в это время распахнулась дверь в комнату. Охранник с пистолетом в руке, с напряженным выражением на лице вбежал в спальню.
- Звали, Лев Данилович? - он ошарашенно смотрел на своего хозяина, жирного, неуклюжего, с опасной бритвой в руке, по лезвию которой текла кровь. - Что с вами? - воскликнул охранник, все еще не решаясь сделать шаг к хозяину.
На мгновение охраннику показалось, что Бирюковский сошел с ума и даже может броситься на него и полоснуть бритвой по горлу.
- Показалось, - пробормотал Бирюковский. - Черт подери, палец вот порезал….Мне послышалось, что кто-то ходит.
- Да нет, Лев Данилович, никого нет, все наши на ногах, никто не спит. Я только что сам проверил.
- Это хорошо, - уже привычным, спокойным тоном пробормотал Бирюковский, - еще бы вы спали, такие деньги плачу.
И только тут он почувствовал, что головная боль прошла окончательно.
"Да, я устал, - подумал Бирюковский, - просто нервы расшатались. Ни к черту состояние! Надо ехать отдыхать, тем более что в Москве холод, вот-вот начнутся настоящие морозы, и самым лучшим будет, если я уеду отсюда хотя бы на пару недель. Куда поехать? - тут же спросил сам себя Лев Данилович. И тут же сам себе ответил:
- На Канары, конечно! Ведь у меня там дом, правда, оформленный на фирму. Но я-то знаю, что он мой, а фирма - это лишь прикрытие, фиговый листок, под которым я прячу свои сокровища".
Абсолютно не стесняясь своей наготы, с бритвой в руке, он прошелся по спальне, по мягкому ковру, на который падали капли крови, затем бросил бритву на письменный стол и, сунув большой палец в рот, принялся языком зализывать рану.
- Мне идти? - спросил охранник.
- Иди. Ступай. Приготовь крепкий чай, я сейчас спущусь вниз.
Через четверть часа Бирюковский уже сидел в гостиной. Он был в халате, причесан, выбрит, надушен и жадно пил крепкий, ароматный чай из большой китайской пиалы, В гостиной, где он сидел, не было никого, кроме самого хозяина. И если бы кто-то сейчас посмотрел на Бирюковского, то наверняка подумал бы: вот преуспевающий человек, проснулся на рассвете, принял душ, привел себя в порядок, пьет чай, а сейчас займется делами, примется просматривать бумаги, ставить подписи, прикидывая в уме, выгодная сделка или нет и как ее сделать более выгодной. Да, сейчас, "за столом. Лев Данилович Бирюковский был похож на того, кем он сам себя представлял, - на солидного бизнесмена, владеющего довольно-таки значительным состоянием, большая часть которого вложена во всевозможные ценные бумаги и в недвижимость.
На стеле, рядом с Заварным чайником, лежала трубка сотового телефона. Она выглядела несколько неуместно среди изысканно-вычурной дорогой посуды, словно пришла из другого мира. Но телефонная трубка - это инструмент, при помощи которого Лев Данилович умел делать деньги. А инструменты никогда не делают вычурными, только функциональными.
Правда, за те сорок дней, которые прошли с момента гибели Савелия Мерзлова, Лев Данилович решил, что больше никаких важных переговоров вести по телефону не станет, и неукоснительно придерживался этого правила. Да, приходилось тратить много времени на встречи и переговоры, но личная безопасность того стоила. И Бирюковский понимал, что телефон - вещь опасная. Никогда не знаешь, сколько человек тебя слушает.
И уже допивая вторую чашку крепчайшего чая, ему пришла в голову абсолютно идиотская мысль, но идиотская лишь на первый взгляд:
"А что если прямо сейчас взять телефонную трубку да и набрать номер покойного Савелия Мерзлова - номер, который банкир Бирюковский знал на память, - где-то же должен отозваться пропавший вместе с бумагами телефон Савелия. Аппарат не отключили, не переоформили, за него платит моя фирма, только я знаю, на кого оформлен номер. Проиграл как-то ему в карты право подключения и оплату вперед за два года".
Испарина покрыла лоб Льва Даниловича. Мысль была абсолютно сумасшедшая, даже, можно сказать, опасная.
Левая рука потянулась к трубке и медленно подвинула ее к краю стола. Затем пальцы сомкнулись, перстень сверкнул многочисленными гранями, отразившими красный сполох лампочки-индикатора. На каждый укол толстого пальца с заостренным, идеально отполированным ногтем телефон отзывался жалобным писком, словно ему было больно и неприятно. Лев Данилович даже не прикладывал трубку к уху, в безлюдной гостиной и так можно было бы все услышать..
Наконец оказалась нажата последняя цифра - тройка, и Бирюковский замер. Его сердце сжалось, даже перестав биться. Телефон некоторое время молчал. В это время Бирюковский слышал не сам стук сердца, а лишь удары крови под черепом.
"Куда-то же сейчас идет этот сигнал, где-то же отзывается телефон?"
И действительно, телефон отозвался - словно сирена милицейского автомобиля взвыла над самым ухом. Семь или восемь раз прозвучал длинный гудок.
- Ну, ну, ну, - бормотал Бирюковский.
И тут прозвучал один короткий гудок, и телефон отключился. Бирюковский, как ни пытался, так и не смог вспомнить, автоматически отключается телефон после восьмого гудка или там кто-то нажимал на кнопку. Но тем не менее он вздохнул с облегчением и отодвинул, даже брезгливо оттолкнул телефон на середину стола и поднял чашку. Трубка вертелась, как в детской игре в "бутылочку".
"Куда же? Куда же укажет черный конец антенны?"
Трубка сделала еще пару оборотов и указала черным отростком антенны прямо на Льва Даниловича.
- Будь ты неладен! - буркнул Бирюковский.
"Что-то я стал суеверным. А ведь раньше не верил ни в Бога, ни в черта и даже людям не верил. Правда, а и сейчас им не верю", - успокоил себя Лев Данилович.
Но допить вторую чашку ему не дал все тот же телефон. Он разразился сигналом, настойчивым и противным.
- Будь ты…
Бирюковский взял трубку и включил аппарат. Он не говорил, что он слушает, просто прижал его к левому уху, грея ладонь правой руки о гладкий фарфор заварника с голубоватыми драконами.
- Лева, ты? - услышал он знакомый голос.
- Я, - сказал Бирюковский.
- Как ты жив-здоров?
- Ты имеешь в виду вчерашнее?
- Ну да, вчерашнее или, вернее будет сказать, сегодняшнее.
- Я отлично.
- А у меня башка болит, аж некуда деться.
- Какого черта ты мне звонишь, если у тебя болит башка?
- Знаешь, Лева, мне было бы приятно услышать, что и у тебя болит, что тебе хуже, чем мне.
- Не дождешься, - захохотал Бирюковский, уже окончательно приходя в себя.
- Слушай, Лева, я вот что думаю… В Москве сейчас холод, да и вообще противно. Не дернуть ли нам с тобой в теплые страны?
- Хорошая мысль, - пробурчал Лев Данилович, - а главное, своевременная. Знаешь, я буквально час назад об этом же думал. Посмотрел в окно, как увидел всю эту мерзость, а тем более как вспомнил вчерашний вечер и всю круговерть, так мне сразу же захотелось бросить родину к чертовой матери, уехать и не возвращаться.
- Ну, это ты брось. Куда же ты уедешь от нашего бардака? Там ты никому не нужен, а здесь ты человек.
- Я везде человек, - сказал Бирюковский, - у меня деньги есть.
- Двинем в твой санаторий, я за все плачу.
- За все уже давным-давно заплачено, - уточнил Лев Данилович. - Ас кем ты еще хочешь ехать? - спросил у своего невидимого оппонента.
- Я хочу поехать лишь с тобой, там и дела порешаем, планы на будущее…
Бирюковский скривился. Разговор принимал деловой оборот, чего ему не хотелось.
- Слушай, давай при встрече поговорим о работе, при личной встрече.
- Что, телефону не доверяешь?
- Не доверяю, - признался Бирюковский.
- И правильно делаешь, я тоже не доверяю. А все-таки жаль Савелия, непонятно все это случилось. Я тут с одним генералом из МВД разговаривал, и знаешь что он мне сказал?
- И знать не хочу, - ответил Бирюковский.
- Так вот, генерал сказал, никакое это не самоубийство.
- Ты хочешь меня этим удивить?
- Нет, хочу напугать, - сказал абонент, - хочу подтолкнуть тебя к скорейшему отъезду хотя бы на пару недель.
- Да, скорее всего, поедем только на Новый год вернемся, его надо с елкой и снегом встречать, а не под пальмами на песке.
- Елку мы можем организовать и там.
- Так-то оно так, - вздохнул Лев Данилович Бирюковский и принялся рассматривать свой любимый бриллиант. От этого он чувствовал себя более уверенно и голос его даже потеплел, - елка мохнатая.
- Может, тебя там, Лева, по колену какая-нибудь красотка гладит или чуть выше?
- С чего ты взял?
- Голос у тебя стал нежный и ласковый.
И тут Бирюковский решил испортить настроение своему собеседнику:
- А вот Мерзлова некому сейчас гладить, его черви гложут.
- У тебя и мысли!
- А ты, Альберт, разве не об этом думаешь?
- Конечно, об этом. После вчерашнего вечера у меня Мерзлов из головы не идет, такая дрянь снилась!
- Мне тоже, если быть честным.
- Так, наверное, и голова у тебя болит?
- Сейчас нет, а с утра болела, - и тут на Льва Даниловича напал приступ откровенности. - Был я в душе, и тут мне показалось, что кто-то по спальне ходит. Отчетливо так слышал, испугался, как в детстве.
- Бывает… - по голосу Альберта нетрудно было догадаться, что подобные видения посещали и его. - А мне снилось, знаешь, Лева, даже стыдно признаться…
- Ну-ну, давай, я же не вижу твоей рожи, говори, - бросил в трубку Бирюковский.
- Так вот, мне приснилось, что лежу я живой и целехонький в гробу. Знаешь, ты, наверное, и себе такой присматривал, с прозрачной крышкой. Морду видно, а ноги там, в темноте, в глубине.
- Ну-ну, говори,. - бесстрастным голосом прошептал в трубку Бирюковский, чувствуя, что у него пропадает всякое желание прикасаться к остывшему чаю и что страх вновь расползается от кончиков пальцев на ногах к макушке и волосы, на голове начинают шевелиться.
- Так вот, лежу я в этом гробу, гроб закрыт, защелки закрыты, все винтики золоченые закручены, а ручки, чтобы открыть гроб изнутри и выбраться, нет. Лежу я там, на дне ямы, а яма высоченная, как колодец. Я вижу небо, вороны там кружатся, как положено, а потом начинает земля падать, по пригоршне, все подходят к краю ямы и бросают. И ты, Лева, проходил, тоже бросил.
И звук такой - ш-ш-ш-ш, - будто земля с выпуклого стекла осыпается. Я тебе показываю, кричу, мол, живой, живой я, братцы, вытащите, откройте! А ты язык мне показал и все равно горсть земли бросил, да прямо мне на лицо. А я кричу, кричу, а земли все больше, больше.
А потом темнота и тишина - так тихо, как в гробу. Я от этого и проснулся часов в семь.
- Сон у тебя, Альберт, хороший, - с видом знатока пробормотал Бирюковский, - если себя в гробу увидел, то получится все наоборот, жить ты будешь долго-долго.
- Думаешь? - подобострастно спросил Альберт.
- Думаю, да. Все во сне наоборот получается. Если во сне тебе отдали долг, значит, в жизни не дождешься.
Если я тебе в могилу пригоршню швырнул, значит, не я, а кто-то другой тебе швырнет, а я на твои похороны и приходить не стану.
- Неужели? - мелко засмеялся в трубку Альберт. - Неужели так и не придешь?
- Нет, не приду.
- Тогда и я на твои не пойду.
И мужчины дружно расхохотались, понимая, что кто-то один из них прав.
- Ладно, до встречи, - Бирюковскому вконец стал тягостен этот пространный разговор, и он, нажав кнопку, отключил телефон.
Без аппетита дожевав бутерброды, покрошив печенье и поняв, что чай остыл окончательно, банкир поднялся из-за стола. Ему ничего не хотелось делать, но он понимал, оставаться дома в такую гнусную погоду - только усугублять дурное расположение духа. Нужно поехать в город - туда, где капризы погоды не так заметны, заняться каким-нибудь делом, пусть даже самым бессмысленным. А дел у Бирюковского, как у каждого занятого человека, имелась тьма. Дел всегда накапливалось больше, чем свободного времени, и при желании он мог бы работать даже ночью, приумножая свои бесчисленные капиталы.
"Суббота, - задумался Лев Данилович, - день нерабочий, но поеду в офис, в Москву. Там найду чем заняться.
Другая обстановка, другой воздух, другой коленкор".
Он быстро поднялся наверх и стал одеваться. Ему даже не понадобилось отдавать распоряжение насчет машины, охрана и обслуга были так напуганы его странным сегодняшним поведением, что приготовили все заранее, на всякий случай, зная неровный нрав хозяина. Бирюковский даже насвистывал, глядя на то, как преображается в зеркале.
Живот под добротным костюмом, казалось, исчез, он выглядел подтянутым и сильным, только мешки под глазами напоминали о вчерашнем и о тяжелой ночи. Пальто банкир набросил на плечи, хоть в нем и не было надобности, гараж находился в доме, а преодолеть те пять метров, которые отделяли стоянку от крыльца, можно было бы и нагишом в двадцатиградусный мороз, а не то что в это слякотное утро. Дверца "ягуара" мягко захлопнулась, даже не щелкнув, - такое впечатление, будто она приросла, лишь соприкоснулась с резиной. Охрана заняла свои места в джипе, и, чуть буксуя в мокром снегу, машины двинулись к шоссе.
Мягко покачиваясь, дорогой автомобиль уносил Бирюковского от его загородного дома, но не мог унести от тяжелых мыслей и безысходности. Сидя в салоне, он ощущал, насколько мал мир, в котором он всесилен. Теперь тот ограничивался салоном машины. Только здесь царил уют, только здесь чувствовалась надежность, а весь остальной мир казался враждебным Бирюковскому.
Мокрый снег лепил в стекло, "дворники" едва успевали его счищать.
- Ну и мерзкая же погода! - сказал Бирюковский то ли шоферу, то ли самому себе, да эта его фраза и не требовала ответа. - Включи музыку.
Компакт бесшумно исчез в проигрывателе, и со всех четырех сторон на Льва Даниловича полилась музыка.
Это была классика, Моцарт, которого Лев Данилович любил за прозрачность и ясность - без всякой зауми. Это была музыка, понятная и знатокам, и людям, незнакомым с нотной грамотой. Бирюковский гордился тем, что слушает Моцарта, а не "попсу" и не песни, исполняемые бывшими уголовниками.
Они миновали кольцевую дорогу. Теперь полет "ягуара" стал не таким уж стремительным. Это раньше подобным машинам на улицах Москвы уступали дорогу, понимая, что не простой человек едет в такой машине, а как минимум, сын влиятельного министра. Теперь же, наоборот, водители "москвичей" так и норовили подрезать дорогу перед самым носом "ягуара", завидуя владельцу и понимая, что если тот ударит в бампер, то сумма, содранная на ремонт, наверняка превысит не только расходы, но и стоимость старой машины.
Бирюковский чувствовал, как жизнь постепенно втягивает его. Многорядное движение, толпы пешеходов у светофоров, гул большого города - все это приводило Льва Даниловича в возбуждение. Он прямо-таки чувствовал запах денег, которым была пронизана вся Москва, этот огромный мегаполис.
- Вот же черт, - выругался водитель, - говорят, что на улицах действует система "зеленая волна", а на самом деле знаете, как она называется?
- Нет, - Бирюковский зло посмотрел на красный глаз светофора, вперившийся в его "ягуар".
- Эта система называется "красная стена". Как ни крутись, все равно только на запрещающий сигнал поспеваешь. Одно хорошо - по ночам по Москве можно носиться, когда все мигает только желтым.
- Да уж…
Получилось так, что, резко притормозив, "ягуар" выехал передними колесами на зебру перехода, и какой-то старикашка с клюкой в руке остановился возле машины, пытаясь через грязное лобовое стекло заглянуть вовнутрь.
Затем замахнулся палкой, чтобы ударить по капоту, но тут встретился взглядом с Бирюковским, сидевшим на заднем сиденье. Палка безвольно опустилась на раскисший коричневый снег, и старик лишь для порядка, чтобы сохранить самоуважение, погрозил банкиру неплотно сжатым кулаком в матерчатой перчатке.
- Денег, наверное, хочет, - сказал телохранитель, сидевший на переднем сиденье.
- Если ты такой жалостливый, иди отдай ему свои, Леха, - ответил Лев Данилович.
- Не любят пенсионеры дорогие машины. Нет, чтобы пример с богатых брать, так, наоборот, их ненавидят, - по голосу шофера-телохранителя было понятно, что он и себя причисляет к богатым. - "Совки" долбаные! - с ненавистью добавил он, глядя в спину удаляющемуся старику.
На замечание своего шофера Лев Данилович глубокомысленно заметил:
- Леха, ты профан и полный идиот. Ты не понимаешь главного - все наше богатство за их счет. Если кто-то становится богаче, значит, кто-то становится беднее.
Это закон. Небось в школе изучал?
- Что изучал? - спросил Леха, его лицо сделалось недоуменным.
- Закон сохранения Ломоносова - Лавуазье: сколько убудет где-то, столько где-то и прибудет, не больше и не меньше. Вот и прикинь, Леха, насколько этот старик обеднел, настолько кто-то стал богаче.
- Вы стали, Лев Данилович?
- И ты тоже. Сколько я тебе плачу, на столько я становлюсь беднее, а ты богаче, понял, дебил? - зло сказал Бирюковский и почувствовал, что устал от этой короткой и бессмысленной в своей основе дискуссии.
- Понял, - спокойно ответил Леха, понимая, что спорить и приводить какие-либо доводы в свое оправдание не время и не место, а самое главное, абсолютно бессмысленно.
И может быть, Лев Данилович разразился бы еще какой-нибудь псевдонаучной тирадой насчет того, что Леха не стал умнее, проучившись в школе, и вообще насчет ума, что вот эта-то субстанция вообще никуда не перетекает, и если человек глуп от рождения, то умнее он никогда не станет, сколько бы книг ни прочел, какие бы Оксфорды и Кембриджи ни кончал, но…
…но тут ожил телефон, тот самый, о существовании которого Бирюковский уже забыл. Он взял трубку, отщелкнул микрофон, нажал кнопку, даже не посмотрел на жидкокристаллический экранчик, на номер, с которого его вызывают, прижал трубку к уху.
- Бирюковский? - раздалось из трубки.
- Я, - сказал Лев Данилович.
Обычно его называли по имени-отчеству, а по фамилии к нему почти никто не обращался.
- Слушай, Бирюковский, ты, наверное, знаешь, кто тебе звонит?
И только сейчас Лев Данилович вспомнил, что можно взглянуть на определитель номера. Он взглянул и ахнул: был высвечен номер Мерзлова, но голос был, естественно, не Савелия. Мурашки побежали по спине Льва Даниловича, а лоб тут же покрыла испарина, губы затряслись. Он молчал, не зная, что сказать.
И наконец его прорвало. Он истерично закричал:
- Кто это звонит? Кто? Кто ты? Назовись!
- А ты как думаешь, кто это?
- Сволочь! Сволочь! - закричал в трубку Бирюковский.
- Может быть, - послышался спокойный, чуть равнодушный ответ, - но ты еще хуже, чем я. Ты хуже, чем твой дружок Мерзлов. Сорок дней прошло со дня его кончины, и знаешь что я тебе хочу сказать, Бирюковский?
- Что! Что! Заткнись, сволочь!