2
Единственные, кто проявил хоть какое-то благоразумие в это время, оказались разведчики. И то, видимо, потому, что "гусары газет не читают", а значит, и менее всего оказались пропитаны общей эйфорией охаивания Родины и распродажи ее интересов.
К тому же военные - в любой стране, не только в нашей, более всего хотят видеть свою родину сильной. А если она уже стала таковой, то зачем расшатывать ей углы? Это же идиотство - поджигать весь дом ради того, чтобы вывести тараканов. Хотите наводить порядок - делайте уборку, но при чем здесь фундамент, стены и крыша, да еще одновременно?
Не зря, видимо, твердилась офицерам и установка: "Вы служите не Генеральному секретарю и не министру обороны, a Отечеству. Вот ваш интерес". А для обороны страны нужны были новые образцы техники и вооружения, которые союзные силы бросились испытывать на иракской земле.
После того как в Ирак прилетела группа "Белого медведя", прилетела в тот момент, когда все бежали из опасного района, по крайней мере "Копья аллаха" воспряли духом: советские люди их не бросили, врут газеты. А с советскими мы непобедимы. И коль прилетели первые, будут и вторые.
"Белый медведь", пряча взгляд, пожимал тянувшиеся к нему руки "коммандос": он прекрасно знал, что сюда больше не прилетит никто. Они первые и последние. Но сказать об этом людям, вдруг поверившим в спасение, не мог. Они - разведка. Разведка - и все!
Поэтому, когда Паша-"афганец" мечтательно покачал головой и пообещал в тылах американских войск устроить что-то невысказанное "такое", "Белый медведь" и спросил его равнодушным голосом, зная, что ничего не будет:
- И что же?
- Я бы элементарно сорвал наступление. Действуя только здесь, в тылу. Вы посмотрите, как они ездят - словно у себя в Чикаго. А наглых надо всегда наказывать.
- Пашенька, наша задача, - подполковник оглянулся на иракцев и понизил голос, - не воевать на какой-то одной стороне, а собирать данные для своей страны. В войнах пусть разбираются политики и историки. И выясняют, кто прав, а кто виноват.
- Они разберутся, - подал голос "язычник" Серега - переводчик то ли с пяти, то ли с восьми языков. - Чтобы разбираться в войнах, надо хотя бы знать, как пахнут портянки или… как за один оклад приобретается "наждак", - он кивнул на самого молодого, первый раз вышедшего на операцию Мишку Багрянцева. Тот, морщась от боли, снимал "песчанку", подставляя врачу ярко-красную, в пятнах засохшей корки, спину.
- Тропическая язва, - определил врач еще три дня назад, когда Багрянцев впервые пожаловался на зуд и чесотку. Еще можно было Мишке вернуться назад, но не было гарантий, что не попадется он в руки постов и дозоров, рыскающих по дорогам. А попадаться, тем более в самом начале операции, было нельзя.
Конечно, и не дался бы никому в руки Мишка: задачу на самоликвидацию он заложил себе в мозг четко и совершенно трезво, граната на этот случай всегда на животе. Жены и детей, слава богу или аллаху, нет, батя сам военный, поймет, если что. Спецназ, в отличие от своего вечного соперника по добыванию информации, мог погордиться тем, что ни один спецназовец не был взят в плен, никого не пришлось обменивать или выкупать. Исключение, правда, составляет Зоя Космодемьянская, которую почему-то столько лет все еще продолжают считать партизанкой, хотя она чистая разведчица. Но то - война, сорок первый год.
Поэтому не будет он, капитан Михаил Багрянцев, дождавшийся наконец-то выхода на операцию, первооткрывателем в этой области. Никакой геростратовой славы. Он сгорит, разметает себя на куски, зароет себя в песок, перегрызет сам себе глотку, а еще лучше - несмотря ни на какие боли, пойдет дальше месте со всеми.
- Не свалюсь? - единственное, что спросил у врача, когда "Белый медведь", отвернувшись, разрешил ему самому сделать выбор.
- Свалиться не свалишься, но проклянешь и пушинку, когда опустится на тело.
- Деревья, как я вижу, здесь не растут. Иван, я готов идти дальше, - повернулся Мишка к подполковнику.
Обращение в спецназе, к тому же вышедшему на операцию, принималось только по именам, и это оказалось не меньшей проблемой в подготовке, разведчиков, чем все остальное. Если ты только получил капитана, а перед тобой - подполковник с черт знает каким количеством орденов, а ты ему - Ваня… Есть все же в обращении офицеров свой шик и своя притягательность, кастовость, а здесь - как в ватаге уркаганов. Но что поделать, конспирация тоже слагается из всяких таких неожиданностей.
Высох Мишка, на некогда круглом подбородке даже ямочка проявилась. Полными оставались только губы, они не худеют, вот и кусал их Мишка в кровь, чтобы не стонать от "наждака". И все за один оклад и идею, как говорит "язычник" Серега.
- О-о-отставить, - пропел "Белый медведь", как только дело коснулось денег: в разведке о них, а также неустроенном быте и семье не говорят. По крайней мере, это не тема для общего разговора. - Паша, помоги с водой, - отослал он "афганца" к проводникам.
Тот заглянул в колодец, полез за таблетками для обеззараживания воды. Одна на стакан - и ни одного микроба в живых. Правда, пьешь будто химический раствор, и удар по почкам, надо думать, наносишь мощнейший, но главное - не заболеть сейчас. Дойти, доползти до этого чертового, милого, прекрасного F-117, американского самолета-невидимки "Стеллс", которого все-таки сумели подбить иракцы и который рухнул где-то в пустыне. Дойти до него первыми, потому что американцы тоже спешат к месту падения. Но они с тягачами, кронами, грузовиками, чтобы вывезти весь самолет. А им весь самолет не нужен - только образцы. Кусочки. Каждому по рюкзаку. А уж потом наши специалисты разберутся, что к чему и почему летает. Взять "товар" и дойти назад. "Если ты не придешь назад, то как же войска пойдут вперед?" - этот вопрос-плакат вдалбливается спецназовцам перед каждой операцией. Так что это в самом деле главное - достать и принести.
А болезни, награды или взыскания - это потом. Спецназовца сделать нельзя, им надо родиться. Надо иметь душу авантюриста, достаточно бесшабашную голову и сердце романтика. Потому что задачи, которые ставятся спецназу, для нормального человека изначально кажутся не то что невыполнимыми, а просто дикими и сумасшедшими. Ну-ка, допустим, приказали вам добраться до Африканского побережья, отыскать там пятно мазута на берегу, оставшееся после стоянки натовского корабля, и привезти ведро этого самого песка с мазутом в центр Москвы. Кто хочешь у виска покрутит. А ведь привозят…
Так что группы спецназа в конечном итоге оцениваются не по тому, чему их научили - хотя учат тоже будь здоров, кое-что об этом написал Суворов в своей книге "Аквариум". Спецназ оценивают по тому, кого подобрали. И не случайно в нем нет голливудских Рэмбо-суперменов: здесь более важен дух, чем мускулы. Да и неудобны здоровые парни в разведке - проблемы с маскировкой, переброской, когда порой лишний килограмм проводит грань между жизнью и смертью, с питанием опять же. Нет, мускулами пусть играют ребята в кино, одурачивая мальчишек и сводя с ума женщин. А в настоящей разведке надо тихо, скромненько, ничем не выделяясь и не проявляясь, желательно без шума и грохота. Потому что работа, а не кино.
И само собой, молчание. Ордена можешь носить по ночам на майке, знакомым представляться каким-нибудь управленцем, а жене и детям время от времени врать про командировки в Ташкент или Читу. И особо не проявлять эмоций, когда прощаешься с ними. Надежда-то в конечном итоге на возвращение, то есть тельняшку "Белого медведя" или что-то подобное…
Нет, не место спокойному, рассудительному и трезвому человеку в спецназе.
…Спокойно разделить нацеженный стакан опять не удалось: пятнами-стрекозами вновь обозначились вертолеты. Неужели и в самом деле дошли?
Нырнули под палатки, переждали облет.
- Так, орлы, стали в стойку, подобрались, обозначились, - сам первым подобрался подполковник. Даже Багрянцев, морщась от прикосновения к форме, тем не менее тоже повел плечами, расправился. - Желательно до темноты выйти в точку, ночь поработать - и сматываться. Как на это смотрим?
- Сматываться - это хорошо, - оскалился Пашка, предчувствуя дело, которым два года занимался в Афгане и на двух операциях уже здесь. - Люблю сматываться.
Старший среди "коммандос" неодобрительно посмотрел на русских и начал убирать волосяной аркан, который несколько минут назад расстелил вокруг себя против всякой ползающей гадости: в пустыне заранее радуются только глупцы. Русские вроде на таких не похожи, но тогда бы и вели себя так, как подобает воинам.
Однако и его лицо тронула счастливая улыбка, когда под вечер, словно по заказу "Белого медведя", они разом увидели распластанную на песке черную металлическую птицу. Разведчики упали на песок, боясь поверить в успех и одновременно привыкая к нему. Облизали пересохшие губы. Один из иракцев машинально поймал перебегавшего ему дорогу серого жучка, столь же машинально переломил его пополам и принялся высасывать из него жидкость. Повезло - и до самолета дошел, и перекусил.
- Паша, - отдал первый приказ "Белый медведь", и "афганец" проворно вытащил из своего рюкзака небольшой японский автоген. Заправил в него батарейки. Готов.
- Юра, - последовал второй приказ. Связист тоже понимающе кивнул и, отвернувшись от всех, склонился над рацией, набирая на дискету шифрограмму.
- Миша, - продолжал отдавать команды подполковник, и Багрянцев, главный специалист по минам, пополз к самолету. За ним последовал "технарь" Коля - именно он будет определять, где что вырезать и снимать.
Гуляем! Работа! Пошла, милая.
"Копья аллаха" взяли в жиденькое кольцо самолет, в котором уже орудовали спецназовцы. Просто чудесно, что успели найти "невидимку" до темноты. Ночь скроет их следы в пустыне, даст время уйти…
- Я готов, - первым закончил свою работу связист.
- Мы тоже, - отозвался, вылезая из чрева самолета, "технарь". Глаза его возбужденно блестели от того груза и количества проводов и приборов, которыми он был увешан и опоясан.
Сматываться. Жадность губит фраеров.
- Уходим, - махнул для всех "Белый медведь".
Связист выстрелил в небо "посылку" - зашифрованное, загнанное в один сигнал донесение. Где‑то в космосе его перехватит спутник, переадресует Москве, та - Багдаду. Кому надо, расшифруют и поймут: параллельную группу можно возвращать, образцы взяты, выходим в условную точку, держите наготове вертолеты для вывоза группы.
…Через три дня последним самолетом с последними советскими специалистами из Ирака вылетела и группа техников по гидросооружениям. Они опаздывали к рейсу, и поэтому их привезли прямо к самолету, минуя таможенные формальности. Свои новенькие и, судя по всему, достаточно груженные чемоданы они взяли с собой в салон и запихали под сиденья. Пассажиры, сами не ахти ухоженные и чистенькие, с сочувствием глядели на их сбитые, в ссадинах и язвах руки, обгорелые лица, слезящиеся, воспаленные глаза.
А в штабе американского экспедиционного корпуса метались громы и молнии - куда до них песчаным бурям, начавшимся на полуострове. Велись допросы, тут же снимались погоны с офицеров, ответственных за эвакуацию подбитого F-117, с фронта перебрасывались все новые и новые подразделения на проческу пустыни в районе падения самолета. Боясь скандала в собственной стране официальные лица стали отрицать факт потери самолета-"невидимки" - не сбивали такой, и все тут.
- Это могли сделать только русские, - оглядев самолет и место трагедии - именно трагедии для американской безопасности и престижа, высказал убеждение командир "зеленых беретов", заброшенный накануне под Багдад для диверсий и теперь срочно вывезенный обратно для помощи в поисках разведчиков. - Я боюсь, что образцы надо уже искать не здесь, а в Москве. Видимо, это будет самое сильное поражение в нашей победе.
3
Первое, что сделал Илья Юрьевич Карповский, оставшись один в кабинете - это убрал бюст Ленина. Задвинул его в глубину ниши, где хранились старые, но еще, видимо, не списанные знамена, какие-то транспаранты и всякая другая большевистская рухлядь.
- Вот здесь и постой, - излюбленно привставая и пружиня на носочках, похлопал Ленина по щеке Илья Юрьевич. Смутился от собственной смелости, а может, всколыхнулось что-то в душе - оттуда, из прошлой жизни, когда Ленин был безоговорочно велик и безупречен, и отвел новый председатель горисполкома взгляд от пустых зрачков гипсового Ильича. Однако замешательство было недолгим: Карповский усмехнулся, и, отсекая от себя прошлое, переступая в себе последнюю, неожиданно объявившуюся грань уважения к Ленину, а вместе с этим чувствуя удовлетворенное блаженство от собственной значимости, вновь похлопал его по щеке: - Здесь тебе самое место.
Да, это блаженство и счастье - быть смелым!
К вечеру подошли строители, и он указал им на нишу:
- Замуруйте. Можно со всем, что там есть - породим еще одну загадку для будущих археологов. И будем надеяться, что ничего подобного больше не потребуется.
На следующий день, поколебавшись, снял Илья Юрьевич с расшатанного гвоздика и портрет Горбачева, повесив вместо него совершенно чудную картину цветочной поляны.
- Вместо Горбачева повешу цветы, - накануне за ужином мысленно обновлял он интерьер кабинета. - Никакой идеологии. Полная независимость от кого бы то ни было. Только так можно будет вытащить страну из болота.
- Ты бы поосторожнее, Илюша, - жена глядела на него больше со страхом, чем с восхищением. Жены всегда дальновиднее, потому что осторожнее. - Кто знает, как оно все может еще повернуться.
- Не-е-ет, все-е-е. Все! Ельцин за нас, а его теперь никому не свалить. Пусть они дрожат.
- Ох, страшно, Илюша.
- Я избран народом, - все хмелел и хмелел от смелости Илья Юрьевич. - Народу и буду подчиняться. Только ему.
Что ж, в 1991 году демократы вполне заслуженно купались в славе. Сначала весенней победы на выборах, а затем - и июньского голосования за президента России, когда именно их Ельцин ушел в отрыв от Рыжкова. Ничего, что пляска шла практически уже на костях Союза. Что число погибших в межнациональных конфликтах приближалось к цифре потерь в афганской войне. Что прозванное русскоязычным население в окраинных республиках, лишенное гражданства, элементарного уважения, замерло в тревоге: что будет-то с ними? Опасения перестали казаться надуманными, когда в Латвии один из министров пренебрежительно бросил о русских: "Вы не люди второго сорта, вы - никто!"
Нельзя сказать, что эта тревога не передалась в Москву. На одну ночь шмыгнул в Прибалтику Ельцин. Прибалты никогда не отличались смелостью, и все понимали: даже если Ельцин просто усмехнется первым господам Советского Союза своей саркастической усмешкой, те хотя бы извинятся.
Однако с кем он там встречался, о чем говорил - осталось тайной, и о проблемах отношений между Россией и Балтией никто не заговорил. Зато газеты, как по команде, затрубили о якобы неудавшейся попытке покушения на Бориса Николаевича. "Со мной вечно что-то происходит", - разведет он сам руками, в очередной раз неуклюже подчеркнув: главным в истории является президент, а не его народ. И русский народ в Прибалтике отрекся от президента России.
А власть в стране продолжала перетекать от коммунистов к демократам. Про здание ЦК КПСС на Старой площади говорилось в тех же мрачных тонах, что и о комплексе КГБ на Лубянке. Поносилась и оплевывалась милиция. На КПП воинских частей устремились депутаты всех уровней - разоблачать генералов и наводить порядок. Благо, что за конечный результате них не спрашивалось, и все продолжало висеть на шее командиров - и провалы с призывом в армию, и побеги солдат как от "дедовщины", так и просто под эту марку, и уборка урожая, про которую как раз и должны были думать депутаты, и строительство дорог в Нечерноземье, и стремительные, неизвестно кому выгодные сроки сокращения армии, разоружения частей и перебросок их с места на место.
Зато "левая", отдавшая себя в услужение демократам пресса захлебывалась от собственной смелости и наглости в критике прошлого - революции, Ленина, социализма, Горбачева. И все это с издевкой, отстраненно, словно писали журналисты не о своей, а о чужой истории, не русскими слезами и кровью пропитанной. Обезумев от вседозволенности "старших братьев", только что начавший выходить журнал "Столица" крикнул "гоп" и прыгнул дальше всех, поместив на своей обложке карикатуру на Язова, Крючкова и Пуго: наверное, впервые в практике мировой журналистики министры обороны, КГБ и МВД изображались так пренебрежительно, этакими любителями сообразить "на троих".
Троица тем не менее потребовала предоставить им слово на заседании Верховного Совета СССР о катастрофическом положении в стране. Заседание объявили закрытым, но утечка информации произошла в тот же вечер: министры в один голос твердили об угрозе распада Союза, росте преступности, хаосе в экономике. Крючков зачитал документ, написанный более десяти лет назад еще Андроповым. Суть его сводилась к элементарному: руководство страны должно понять, что просто так в родном отечестве ничего не делается. А именно: добыты сведения, что ЦРУ поставило задачу вербовать, готовить и выдвигать по всем каналам на административные должности в Советском Союзе так называемых агентов влияния. Которые бы, порой сами ничего не подозревая, искривляли бы указания центра, создавали трудности внутриполитического характера, выдвигали для научных разработок тупиковые направления и тому подобное. Министры предупреждали: эти люди уже практически повсюду, и именно они катят страну в пропасть. Уважайте если не нас, то хотя бы ЦРУ, которое прекрасно знает, чем ему заниматься.
Выступающих послушали и отпустили с миром, никак не отреагировав на резкий тон выступлений. Да и кому было реагировать, если в зале в большинстве своем сидели люди, которые на референдуме по судьбе Союза призывали своих сторонников ответить "нет". Тогда результаты, правда, оказались не в пользу демократов, зато теперь, сидя в парламенте, они могли диктовать и манипулировать ситуацией. "Плохо Союзу? А мы ведь говорили, что Союз - это плохо…"
И уже правилом дурного тона считалось называть СССР державой. Прошлое страны благодаря журналистам становилось с каждым днем все мрачнее, и на Западе придумали для нас новый тезис: "СССР - единственная страна с непредсказуемым прошлым". Из партии стройными рядами, боясь опоздать и не оказаться в числе первых, ринулось вначале ближайшее окружение Генерального секретаря - наверное, ни одна партия в мире не имела столько предателей из числа руководства, потом, волнами, и остальные приближенные к первым секретарям по городам и весям. И все клялись народом и говорили от имени народа. И никому ни до чего не было дела. Ни до союзных законов, ни до республиканских, объявленных главенствующими. Следуя этой логике, районы в Москве тоже объявили о своих суверенитетах и перестали подчиняться городской власти. Стыд - а было. В учреждениях, конторах терялись документы, а если и не терялись, то откладывались в дальние шкафы и сейфы: исполнение предполагало профессионализм в работе или хотя бы желание работать. Новая же власть желанием работать похвастаться не могла. К тому же еще можно было все валить на старые кадры, затаившихся партократов, тоталитаризм, центральную власть и просто на социалистическую систему. Ельцин же продолжал во время поездок по стране раздавать регионам столько самостоятельности, сколько захочется местной власти. Хотелось много.