Я даже могу убедиться, что это мадемуазель Хелена и что ее очаровательная головка крепко сидит у нее на плечах.
Глава 12
Она смотрит на меня с задумчивым видом, в котором, если хорошенько поискать, можно найти восхищение.
Она выглядит еще более красивой, чем на фотографиях, более красивой, чем ее двойник...
– Привет, мисс Хелена, – с трудом выговариваю я. Она мило улыбается. Ее глаза похожи на драгоценные камни. Это действительно так, а не потому что я впадаю в стиль литературы для добродетельных барышень. Просто это самое подходящее сравнение. Подобные глазищи я, если бы мог, выставлял бы в витрине Лувра, и могу поклясться, что драгоценности Короны казались бы рядом с ними дешевой бижутерией.
Один из мужчин, сидящих впереди, оборачивается и говорит:
– Смотри-ка, очухался... Это голос Шварца.
Поскольку мне нравится приводить в изумление бандюг вроде него, я встряхиваюсь.
– А почему бы мне не очухаться, мой милый Шварц? Он не просто изумлен – ошарашен. Присвистнув сквозь зубы, он бормочет:
– Сильный вы малый!
Поскольку тщеславие – мощный стимул, я чувствую себя повеселевшим.
Я с трудом приподнимаюсь и прислоняюсь к спинке сиденья.
– Неплохо сработано, – говорю я. – Полагаю, вы следили за мной во время моего пребывания в вашем почтенном заведении? Увидев, что я беседую с киской из гардероба, вы расспросили ее; она вам призналась, что я жду в ее квартирушке. Вот вы и организовали маленькую утечку газа, так?
– Совершенно верно, – подтверждает он. Я улыбаюсь.
– Но вы вовремя поняли, что происходит, – добавляет он, – и выпустили обойму в окно.
– Ну и до какого места мы дошли? – спрашиваю я.
– Вы – до последней главы...
– Ну конечно, – замечаю я.
Наверняка из-за моего полубессознательного состояния я еще не думал об ожидающей меня участи. Я еще не сказал себе, что, когда такие партнеры, как эти, выкладывают карты на стол, это означает, что партия закончена... Во всяком случае для сына моей матери она точно закончена. Есть большая вероятность, что к восходу солнца я буду холодным, как собачий нос.
Мы едем на большой скорости. Все молчат. Я пользуюсь передышкой, чтобы привести в норму мое физическое состояние.
Вы думаете, что в данном положении это не имеет значения? Значит, ваши мозги, и ранее отмеченные тяжелой врожденной дебильностью, совсем забуксовали, как сказал бы психиатр. Мой главный жизненный принцип – жить настоящим, не заботясь о будущем, даже самом ближайшем. Я из тех типов, что, оказавшись отрезанными пожаром на верхнем этаже многоэтажного дома, в ожидании, пока огонь доберется до их штанов, изучают театральные программки. Сечете?
– Я проглотил столько газа, что вы могли бы надуть им все воздушные шары, что продаются в "Галери Лафайетт" в день распродажи по сниженным ценам, – говорю я. – У вас не найдется чего-нибудь запить это?
Хелена щупает кармашек дверцы, достает из него плоскую бутылочку, отвинчивает пробку и протягивает пузырек мне. Нюхаю. Если это не самый клевый коньяк в мире, то я старший сын деревянной лошади и велосипедного насоса.
Я прилаживаю горлышко к губам и поднимаю локоть до тех пор, пока содержимое бутылька не начинает переливаться в мой желудок. В учебниках это называется принципом сообщающихся сосудов.
Ошеломленная Хелена и Шварц смотрят на меня.
– Во глотает! – восклицает Шварц.
– Да, – соглашаюсь я, подбодрив себя коньячком. – Надо сказать, что в прошлой жизни я был глотателем шпаг...
Он улыбается. Я внимательно присматриваюсь к нему. Этот тип не такой уж противный – блондин с синими глазами и очень белой кожей, неторопливо приближающийся к сорока.
В его лице есть какая-то доброжелательность. Потом я приглядываюсь к мадемуазель, и у меня снова сводит горло.
– Бог ты мой! – восклицаю я. – Вы несравненно прекрасны, Хелена! – И добавляю для себя: – Надо быть слепым, чтобы принять за вас другую девушку.
Шварц кажется удивленным.
– Знаете, комиссар, – говорит он, – вы мне кажетесь невероятно сообразительным.
– Признаюсь, – отвечаю я без лишней скромности, – что у меня в голове серое вещество, а не булыжники.
– Как вы догадались...
– Что были две Хелены?
Его вопрос заставляет меня задуматься. А правда, как я об этом догадался?
Честно говоря, думаю, меня к этому подвела целая куча собранных вместе мелких деталей. Во-первых, я обратил внимание на то, что два ангела-хранителя, приставленные к Хелене, ждали у двери, тогда как малышки дома не было.
Возможно, не все парни из нашей службы орлы, но работают они добросовестно. Если бы они потеряли красотку, то, естественно, вернулись бы к истоку, то есть к месту, где она живет, но предупредили бы патрона. Они этого не сделали, значит, наблюдение не прерывалось. Одним словом, они ждали перед домом Стивенса потому, что киска была там. А поскольку раздваиваться она не умеет, выходит, с профессором вернулась другая Хелена.
Они засекли меня и поняли, что наблюдение сменилось и дело становится серьезным. А потом придумали большой спектакль с ликвидацией второй Хелены, ставшей им ненужной. Цель – увести меня на ложный след, пока они будут похищать профессора и планы.
Вторая вещь, привлекшая мое внимание: Хелена вышла в желто-золотом свитере, а позднее, обыскивая ее комнату, я обнаружил в гардеробе такой же свитер. Элегантная женщина редко имеет дубликаты таких... характерных вещей.
Все эти детали открыли мне глаза.
В рапортах топтуны уверяют, что Хелена ведет примерную жизнь, тогда как мамаша Бордельер клянется, что она трахается под ее крышей по нескольку раз в неделю.
А главное – исчезновение трупа из Лувесьенна. Я должен был знать, что Хелена мертва, но они не могли оставить тело, потому что судмедэксперты установили бы личность погибшей.
Еще были найденные на подушке волоски, сообщившие мне, что женщина, которой они принадлежали, была блондинкой, перекрасившейся в брюнетку.
Я тогда сразу себе сказал, что волосы такого чистого золотого цвета не красят без веской причины.
А причина была ой какой веской.
Я замечаю, что во время этих умозаключений Шварц и Хелена не сводят с меня глаз. Они ждут ответа.
– Ах да! – говорю. – Как я понял, что Хелен было две? – Я обращаюсь к красотке: – Вы говорите по-румынски?
Она прикусывает губу.
– Я поняла, – шепчет она. Я смотрю в окно. Мы выехали из Парижа и теперь катим по унылому мокрому предместью. Я слышу свистки поездов.
Тип, сидящий за рулем машины, толстый малый с рожей немецкого садиста. Всякий раз, когда наши взгляды встречаются в зеркале заднего обзора, я невольно думаю, что он сделал бы головокружительную карьеру в Голливуде, заменяя Бориса Карлоффа в те дни, когда тот ходит к дантисту.
– Если я не слишком любопытен... Куда мы едем? Шварц впервые теряет свою благовоспитанность.
– Увидите, – сухо отвечает он.
Насупившись, я пытаюсь всмотреться в окрестности, но дождь льет все сильнее, и стекла запотели.
Я кашляю и, словно почувствовав необходимость сжать грудь, подношу руку к кобуре моего "люгера".
– Не ищите, – тихо говорит Хелена. – Он у нас...
Наблюдательная девочка!
Прогулка продолжается около часа. При скорости, на которой едет Борис Карлофф, мы должны быть далеко от Парижа.
Могу вам описать продолжение, если хотите. Мы остановимся в тихом уголке – в лесу или около заброшенного карьера... В одном из тех тихих уголков, в сравнении с которыми остров Робинзона Крузо покажется чикагским стадионом в день боя за звание чемпиона мира в среднем весе. Шварц попросит меня выйти из автомобиля, я выйду, и его садист-шофер скажет мне на ухо одно слово при помощи машинки, раздающей билеты на небеса...
Лесоруб, рыболов, ребенок или влюбленные через некоторое время обнаружат мой труп, вернее, то, что от него оставят звери.
Я получу красивые похороны с речами, слезами и хризантемами; может быть, будет даже оркестр.
Машина останавливается. Шварц и его водила двигают задницами, чтобы выйти. Они подходят к моей дверце одновременно.
– Выходите! – приказывает Шварц. Я подчиняюсь. Место жутко пустынное, но это не лесок. Наоборот, огромное ровное поле.
– Вперед!
Они встают у меня по бокам, и я трогаюсь с места. Ноги еще слабы, но я стараюсь держаться твердо, чтобы мои друзья не подумали, что я трясусь от страха. Меня ожидает маленькая порция свинца в чайник... И после не будет ничего...
Мы проходим метров сто.
Вдруг я замечаю справа маленькую хижину из досок. "Ясно, – думаю, – это произойдет там..." Мы направляемся к хижине. В щели между досками пробивается свет. Внутри кто-то есть... Заходим.
С потолка свисает ацетиленовая лампа. Сквозняк ее качает, и тени начинают плясать.
Из мебели только пень. На нем сидит человек. Узнав его, я вздрагиваю, но, поскольку умею справляться со своими чувствами, говорю с самой любезной улыбкой:
– Здравствуйте, господин профессор...
Глава 13
Как я вам уже говорил, Стивенс – сутулый старик. Он похож на Леона Блюма. Как у покойного лидера социалистов, у него вытянутое лицо, усы в виде муниципального фонтана, очки и широкополая шляпа.
Он рассеянно смотрит на меня и спрашивает у моих конвоиров:
– Кто этот человек?
– Комиссар Сан-Антонио, господин профессор. Он ждет объяснений, и Шварц торопится дать их:
– Это полицейский, занимающийся... нашим делом. Он стал продвигаться слишком быстро. Не знаю, слышали ли вы о нем, но это номер один во французской секретной службе...
– Вы заставляете меня краснеть, – говорю я ему.
– Поэтому, – продолжает объяснять Шварц, – я счел нужным захватить его.
Стивене одобрительно кивает.
– Слушайте, профессор, – обращаюсь я к нему, – вы ведете странную игру...
Он не отвечает. Спокойно снимает очки и протирает стекла.
– Давно вы занимаетесь нами? У него мягкий голос. Британский акцент выражен очень ярко.
– С четырех часов дня, месье Стивенс.
– И успели пройти весь путь?
– Ну... Как видите...
– И какой бы вывод сделали, если бы вам пришлось писать отчет?
Наступает молчание. Я поочередно рассматриваю всех присутствующих: спокойного и почти равнодушного профессора, по-кошачьи настороженную Хелену, потом Шварца с его почти честным видом и, наконец, Бориса Карлоффа с налитыми кровью глазами.
– Вывод моего отчета, дама и господа? Вот он: профессор Стивене, работающий совместно с нашими учеными, устанавливает связь с иностранным государством и по мере продвижения работ передает их результаты по радио. Передачами занимается его преданная секретарша Хелена Каварес. Но наша служба радиоперехвата узнает об утечке. Об этом говорят профессору. Ему задают кучу вопросов. Он чувствует, что его преданная секретарша провалилась. Чтобы спасти ее, нужно направить следствие по ложному пути. Поэтому организуется лжеограбление... Но этого недостаточно: на заднице Хелены висят двое полицейских, парализующих ее деятельность.
Тогда кому-то в голову приходит идея ввести в игру двойника Хелены, чтобы запутать все карты. Мой палец мне подсказывает, что этот "кто-то" – дружище Шварц. По-видимому, в его кабаке работала румынка, похожая на Хелену. Эта девица – любовница его приятеля, милейшего Мобура, и вовлечь ее в дело не представляло труда. Эту куколку даже забавляло то, что она подменяла собой Хелену.
Но дела начинают портиться. За Хеленой следят не два сторожевых пса, а известный охотничий – я. Вы вовремя узнаете об этом, потому что приглядывали за Фердинандом, нанятым вскрыть сейф, и видели нашу беседу после выхода из кино. Меня засекли. Вы решили: все пропало, поскольку мне известно, что взлом сейфа – липа, и я неизбежно приду к выводу, что за этим что-то скрывается... Серьезную беду поправляют сильными средствами, и начинается большой шухер... Сначала надо избавиться от Фердинанда. Oочему? Потому что он не открыл сейф. А не сделал он этого из-за того, что настоящая Хелена находилась в доме и отменила операцию, ставшую совершенно ненужной, поскольку я узнал о ней. Показываясь вору, она шла на смертельный риск, ведь он мог стать убийственным свидетелем обвинения.
Раз персонаж Хелены оказался совершенно скомпрометированным, от него пришлось избавиться. Вы убиваете фальшивую и устраиваете так, чтобы я мог увидеть труп. Никто не может стать лучшим свидетелем смерти Хелены, чем я. Но это убийство ничего не решает. Оно только временно уводит меня с верного следа. Верный след – это профессор. Тогда вы инсценируете его похищение. Совершенно необходимо, чтобы репутация профессора Стивенса осталась незапятнанной. Идея оставить на столике вставную челюсть была просто великолепной.
Ну вот, в основных чертах все.
Я снова смотрю на них. Они остолбенели от восхищения.
– Нам бы следовало иметь в группе таких людей, как вы, – замечает Шварц.
– Хотите предложить мне контракт?
– Полагаю, это невозможно. Во всяком случае, я не стану рисковать, даже если вас возможно подкупить. Вы слишком умны, чтобы вас можно было контролировать...
– Я должен понимать это как прощание?
– Да.
– Окончательное?
– Окончательней некуда.
Садист сует руку в карман своей куртки и достает из него револьвер крупного калибра. Очень милая игрушка, должно быть выигранная на соревнованиях. На рукоятке перламутровая инкрустация.
– Красивая штуковина, – говорю я ему. – Она продается?
Борис Карлофф бледно улыбается. Я видел такую улыбку на губах одного типа, собиравшегося поджечь женщину, которую его приятели облили бензином.
Его улыбка многообещающа, как у кандидата в депутаты, и заставляет думать о мрачных вещах, наименее грустная из которых – образ катафалка, который тянут скелеты.
– Полагаю, настал мой последний час?
– Нам это кажется совершенно очевидным, – отвечает профессор.
– Выйдем, – добавляет шофер.
Он открывает дверь. Ворвавшийся ветер снова раскачивает ацетиленовую лампу. Это возвращает меня к реальности. Если я ничего не предприму, то меньше чем через три минуты во мне будет столько железа, сколько в матрасе "Симмонс".
– Ладно, – говорю, – всем пока.
Я поднимаю мою мокрую шляпу и с точностью, восхищающей в первую очередь меня самого, швыряю ее в маленький огонек лампы.
Ура! Наступает темнота. В хижине начинается такой же гвалт, как на корабле во время бунта. Я прижимаюсь к стене и стараюсь всмотреться в ночь. Броситься к приоткрытой двери было бы последней глупостью: моя фигура выделялась бы на фоне проема, как китайская тень, и представляла бы для Бориса Карлоффа отличную мишень. Если этот парень не совсем безрукий, то всадит мне в спину полдюжины маслин...
Слышится странно сухой голос профессора Стивенса:
– Стойте спокойно! Баум, держите дверь под прицелом. Остальным не двигаться. Я зажгу лампу.
Если он чиркнет спичкой, этого будет достаточно, чтобы Баум увидел меня и пустил в ход свою машинку.
Стивенс стоит как раз напротив двери и закрывает тусклый лунный свет, входящий в нее. Мои рысьи глаза прикидывают расстояние, разделяющее нас, – где-то метра полтора.
Слышится звук открываемого спичечного коробка.
Я делаю шаг вперед и отвешиваю ему по кумполу удар кулаком, способный свалить быка. Его шляпа смягчает удар, но я так постарался, что он издает хриплый стон и падает. Я в темпе становлюсь на четвереньки. Одна из моих особенностей – умение передвигаться на четвереньках так же быстро, как на ногах. На этот раз стоит рискнуть. Курс на дверь!
Начинается фейерверк. Он идет из глубины сарая, то есть с того места, где находится Шварц. Он знает, что должен во что бы то ни стало помешать мне выйти отсюда иначе, чем ногами вперед. Так что он палит, не боясь, что может продырявить Бориса Карлоффа. Именно это и случается. Баум в последний раз орет все известные ему выражения, поскольку шальная пуля все-таки задела его.
Будь у меня время посмеяться, я бы ржал так, что в сравнении со мной Лорел и Харди выглядели бы грустными, как повестка в суд. Но времени у меня нет. Разумеется, все, что произошло с момента нашего погружения во мрак, заняло меньше времени, чем требуется, чтобы очистить сваренное вкрутую яйцо.
По-прежнему на четвереньках я выползаю из двери, поднимаюсь и, можете мне поверить, делаю такой прыжок в длину, какого до меня не делал ни один олимпийский чемпион. До машины несколько десятков метров. Едва заметив ее, я уже хватаюсь за ручку дверцы.
Из хибары вылетает новая порция маслин. Не знаю, стреляли ли вы хоть раз в жизни из пистолета. Если да, то должны знать, что стрелков, способных попасть с двадцати метров в туз, гораздо меньше, чем налогоплательщиков. Так вот, Шварц входит в немногочисленную группу чемпионов. Его пули разбивают стекло дверцы. Их штуки четыре или пять, я не считал, и все вошли в площадь размером с ладонь. Если бы я не догадался упасть на землю, через меня можно было бы любоваться пейзажем, как через дуршлаг... Я заползаю под машину. Благодаря темноте Шварц не может видеть мой маневр.
Слышу шорох его шагов по каменистой земле. Ой-ой-ой! Если бы у меня был хоть какой пистолетик, появился бы шанс выкрутиться...
Я сжимаюсь, как могу, под этой заразой машиной. Если бы мое тело могло выполнить мое желание, я стал бы маленьким, как орех.
Вижу, ботинки Шварца приближаются.
Глава 14
Я задерживаю дыхание, но оно как река – надолго не удержишь. У меня перед глазами колеса Шварца, обходящего тачку.
– Наверное, он под машиной! – кричит Хелена.
Танцуя, приближается свет.
Ботинки Шварца упираются мысками в землю, и появляются колени. Он начинает нагибаться. Все происходит как в замедленном кино или в кошмаре. Меня так же легко поймать, как корову в вестибюле. Ему достаточно промести своей пушкой под машиной, как метлой, нажимая на спуск, и я наверняка буду задет. Я не успею отсюда выскочить.
Мне на память приходит банальный инцидент. По крайней мере, банальным он мне показался в тот момент, когда произошел: сегодня утром я зашел в банк снять со счета немного деньжат на хозяйственные нужды. Пачка была заколота большой булавкой. Эта булавка показалась мне такой смешной, что я не стал ее выбрасывать, а приколол к лацкану пиджака. Она до сих пор там. Я с невероятной быстротой выхватываю ее и в ярости втыкаю в колено Шварца.
Какой цирк!
Вопль, который он издает, должен быть слышен даже в Джибути. Появляются обе его руки. Сначала та, в которой пушка, потом другая. В этот момент он думает только о своей боли и прижимает их к раненому колену.