- Что вам показать? - Стружевский достал чемодан сверху. - Вот, полный набор контрабанды, - он извлек из чемодана пару рубашек, нижнее белье и четыре банки икры. - Вот, главная контрабанда. Икорка. Можете сразу в наручники! - все-таки он начинал нервничать, видя полное отсутствие нашей реакции. Хотел сказать что-то еще, но сдержался.
Тут появился второй проводник и по-хозяйски осведомился:
- Что тут?
- Контрабанду ищут, - криво улыбнулся Стружевский.
Второй проводник деланно захихикал.
С таможенниками мы осмотрели места, где обычно прячут контрабанду.
- Ничего, - с таким видом, будто наелся лимонов, заявил старший оперативной группы ФСБ.
- Надо отправлять поезд, - сказал таможенник Михалыч. - Время на таможенный досмотр вышло.
- Мы не можем выпускать поезд. Не можем - сказал я. - Вещи здесь.
- Где? - нервно осведомился фээсбэшник.
- Здесь! - Я постучал кулаком по стене поезда. - Или там! - Я махнул рукой.
В Москве служба наружного наблюдения проводила Стружевского до вагона. Тот был со своим приятелем - с тем самым, с которым говорили о "первом верблюде". На горб этого железного "верблюда" они и взгромоздили три объемистые сумки. Когда этот приятель Стружевского выходил из вагона сумка у него была только одна, набитая чем-то мягким - там скорее всего были две другие сумки.
- Тут столько закутков. Можем год искать, - сказал московский таможенник.
- Значит, будем искать год, - зло кинул я.
- А поезд тут будет год стоять? - спросил Михалыч.
- Будем решать, - сказал я. - А сейчас перекур… Мы с Васиным, московским таможенником и фээсбэшником вышли перевести дух около вагона. Тут на нас набросились начальник поезда и железнодорожное начальство. Какой-то шишкарь в форменном кителе - в железнодорожных знаках различия я разбираюсь туго, но, кажется, чин немаленький, толковал что-то о том, что мы ответим.
- Вы представляете, что вы делаете? - орал он на меня.
- Потише, уважаемый. От вашего крика птицы дохнут, - гаркнул я на него в ответ.
Он разинул рот. Хотел что-то сказать. Но я улыбнулся ему с предельной наглостью, на которую способен (а тут способен я на многое), и произнес с угрозой
- Тише… Пожалуйста…
Он отскочил от меня как от прокаженного, покосился боязливо и ушел в сторону, прикрикивая на своих подчиненных и разоряясь насчет того, что так не оставит и позвонит сейчас Голубеву, и тогда всем…
- Кто такой Голубев? - спросил я.
- Замминистра путей сообщения. Он сейчас в Питере, пояснил московский таможенник. - Ну, что делать-то?
- А ничего, - сказал я. - Вагон отцеплять. Людей в другой пересаживать.
- Это серьезно, - покачал головой таможенник.
- А мы люди серьезные, - сказал Васин.
- И по шапке нам дадут тоже со всей серьезностью, - неожиданно весело произнес фээсбэшник. - Отцепляем…
Думать о том, что будет, если мы ничего не найдем, не хотелось. Наша оперативная комбинация и так уже влетала железной дороге в копеечку…
После горячего скандала с железнодорожниками, обильно подпорченного угрозами и матюгами, мы все-таки добились, что вагон отцепили и отогнали в депо. Поезд уехал. А проводники остались.
Стружевский постепенно утрачивал свое спокойствие. Он стоял и курил сигареты одну за другой, пряча руки в карманах, чтобы не видели, как они трясутся.
- Что вы так нервничаете? - спросил я, подходя к нему. - Все будет нормально.
- Я не нервничаю, - с вызовом произнес он., - Рейс вы мне сорвали. Ни за что.
- Бывает, - сказал я.
Передохнули мы малость. И начади обыскивать ненавистный вагон заново.
Еще два часа ничего не могли найти. А потом, уже в третий раз обшаривая туалет, я встал на какую-то трубу, зло рванул за решетку на потолке, сорвал ее. Просунул руку на всю длину в межпотолочное пространство. Там было грязно, склизко, пыльно.
- Ну? - спросил фээсбэшник из коридорчика.
- Ничего, - сказал я. - Хотя…
Я просунул всю руку еще дальше, хотя это было тяжеловато. И сообщил:
- Что-то есть… Дай чем подцепить. Фээсбэшник принес кочергу. Я зацепил какой-то предмет, притянул его. И произнес довольно:
- Ого.
Добычу я протянул вниз фээсбэшнику.
- Иконка. Восемнадцатый век, - оценил он.
- А ты откуда знаешь? - спросил я сверху с подозрением.
- Написано - "1761 годъ".
Я спрыгнул бниз, перевел дыхание. И сказал удовлетворенно:
- Э!
- С почином.
- Пошла карта, - кивнул он.
- Ну-ка, орлы, навались, - прикрикнул я…
Когда к вечеру к нам прибыл замминистра путей сообщения Голубев, сухощавый, строгий мужичонка лет шестидесяти, и добрался до злополучного вагона, то застыл как вкопанный.
Действительно, зрелище было непривычное. Бригада работяг заканчивала разбирать вагон.
- Это что? - сдвинул он брови.
- Вон, - я указал на лежащую на брезенте около остатков вагона добычу.
Из межпотолочного пространства, ниш в рабочем тамбуре, а также из воздушных фильтров извлекли сорок пять икон и три тубуса с картинами.
- Контрабанда? - спросил деловито замминистра.
- Она, мерзкая, - кивнул я.
- Работайте, товарищи, - с энтузиазмом произнес замминистра. - Если что нужно, вам будет оказана любая помощь.
И удалился со своей свитой.
Найдя первую икону, мы теперь имели право разобрать по винтику весь поезд. Такова практика. В Англии однажды, проверяя оперативную информацию о наркотиках, таможенники разрезали целый пароход.
К находкам нас не подпускали два фээсбэшных эксперта. Они раскладывали добычу в своем фургоне, как больного в реанимобиле. Искали следы рук, микрочастицы. Работали на редкость профессионально - загляденье, не сравнить с нашими косорукими технарями из отделения милиции, которые ни о чем, кроме отпечатков пальцев, не слыхивали и по своему невежеству запороли не один десяток тысяч уголовных дел. Техническая сторона работы у ФСБ всегда была на высоте. Возможности тут у них были куда выше, чем у МВД, так как вели они бой с лучшими разведками мира, а не с обычными уголовниками. Я верил, что они докажут - эти вещи прошли через руки Стружевского и его напарника.
Я ждал, когда эксперты дойдут до тубусов. Мне хотелось верить, что они сейчас развернут полотна из Русского музея. Или из квартиры Тарлаева.
- Так, - сказал эксперт, руками в перчатках аккуратно открывая тубус и вытаскивая свернутое полотно.
- Лагорио, - произнес я.
Морской пейзаж Лагорио украли три года назад из коллекции в Туле. Я прекрасно помнил ориентировки… Второе полотно - вообще неизвестное. Незнамо кто. Третье - похоже на Малевича…
Не то. Все не то…
Доставили мы Стружевского в Москву не на так нелюбимом им поезде, а на моей служебной машине.
Держался он молодцом. Признаваться отказался с самого начала.
- Я ничего не делал, - заявил он, сидя на заднем сиденье между фээсбэшником и Васиным.
- Пальчики, следы, все твое, - сказал я.
- О чем разговор? - пожал он плечами. - Доказывайте. Я сдержал такое родное душе бывшего милицейского спецназовца желание съездить ему по уху и пожал плечами.
- Докажем, придурок.
- И не надо меня оскорблять. Не таких видали, - он, кажется, наглел.
- Был один недавно такой, - сказал я. - Сейчас жалобы пишет на незаконные действия.
- Я тоже писать умею.
- Урод, - пожал я плечами и вдарил по газам. Ненавижу уродов. Пусть я сентиментальный человек, пусть я устарел, но я до сих пор считаю, что нехорошо брать чужое, неприлично заниматься контрабандой. А красть и заниматься контрабандой святых ликов, в каждом из которых - частичка души наших предков, - это уж совсем недопустимо. Стружевский думал по-другому. Он хотел одного - устроиться в жизни получше, и его не интересовали средства. Поэтому я считал его уродом и сильно не любил. И поэтому у меня было жгучее, на мой взгляд, совершенно законное желание съездить ему по уху.
По уху я ему не съездил. Но по хребту угостил кувалдометром, так что он едва не рухнул прямо перед входом в изолятор.
- Заходи, - сказал я. - Привыкай к тяготам воровской жизни…
- Ответишь за это, - прошипел он.
- Если только перед господом, - я врезал ему еще раз и уронил его в поджидавшие руки. - Принимайте.
- К стене! Руки за спину! - заорал на вновь прибывшего контролер.
Заперев его в тесную камеру на много мест, мы отправились за его подельником - который, по сообщению наружки, сейчас сидел дома.
Тот смотрел по видику "Терминатора", рев разносился на весь дом, и, я думаю, соседи сказали нам спасибо, когда мы его увезли. В отличие от проводника, раскололся он моментом.
- Да, да, - потряс он руками, сидя на стуле напротив меня в моем кабинете. - Точно. Отправили мы иконы.
Расписал он цепочку такую. У него в Хельсинки сидит знакомый, занимающийся сбытом икон, которые там стоят, дороже раз в тридцать, чем в Москве. Ему и возит Стружевский контрабанду где-то раз в месяц.
- Хельсинки завалены русскими иконами, - говорил подельник проводника. - Притом висит икона - девятнадцатый век. А они пишут нагло - семнадцатый, восемнадцатый. Все старят лет на сто. И капуста, понятно, уже другая!
- Вся Европа завалена иконами, - кивнул я. - В одному Стокгольме полсотни магазинов, торгующих нашими антиками.
- Во-во. Цены в Европе на наши деревяшки в последнее время сильно падают - очень много навезли. Но все равно еще нормальные.
- А вещи откуда берете?
- Иногда я достаю, - сказал он. - Иногда Витек.
- Последняя партия икон откуда? - спросили.
- Половина - мои. Половина - Витьки.
- А картины?
- Картинами я мало занимался. Но у Витька образовался запасец. Так что следующим рейсом мы хотели скинуть живопись. Мой человек в Финляндии обещал узнать к тому времени, как они будут продаваться.
- И где та живопись сейчас?
- У Витька где-то.
- Дома?
- Дома есть. Но дома он не все хранит. Где-то у него заначка.
- Где?
- Я не знаю! Не знаю я!!! А что будет-то? Что будет? - Он умоляюще посмотрел на меня.
- Как вести себя будешь.
- Я чем могу, тем помогу… Я готов.
- Ну тогда помогай, - сказал я и начал терзать его вопросами.
Я пытался вытащить информацию о висяках - по Русскому музею, по налетам на коллекционеров, но с таким же успехом я мог расспрашивать первого встречного на улице. Ни черта он ни о чем, кроме икон и церковной утвари, не знал. Правда, сдал мне бригаду, которая шарит по церквам в Тульской и Калужской областях - они якобы два года назад прирезали священнослужителя в сельской церкви.
- Ну что ж, спасибо, - кивнул я.
- А мне так и сидеть? - Он хлюпнул носом, и вид у него , стал жалкий.
- Трое суток посидишь. Там поглядим, - сказал я. в Тем временем наши с ребятами из ФСБ обыскали квартиру и гараж Стружевского. Изъяли несколько икон, небольшую коллекцию монет, несколько орденов девятнадцатого века и орден Суворова без соответствующих документов.
- Где у него склад? - спросил меня полковник Буланов, выслушав мой подробный доклад.
- Кто ж знает, - пожал я плечами.
- Ты не жми плечами-то, - сказал Буланов раздраженно.
- Могу и не жать. Все равно не знаю.
- Надо узнавать.
- Из Стружевского ничего не выдавить. Это издержки масскультуры. Все сейчас требуют адвоката и зачитывания им их прав. И никто не спешит раскаиваться.
- Зубы не заговаривай, - Буланов нахмурился. - Как искать будем, где у него клад зарыт?
- Отпустим.
- Верно. Отпускаем. И наружку ему прикрепляем. Пускай сам нас приведет.
Выпускать Стружевского мне не хотелось до боли. Но никуда не денешься.
- Пускай приведет, - согласился я.
Когда следователь на следующий день отпускал Стружевского на свободу, тот был искренне уверен, что оставил ментов в дураках. Он, видимо, считал, как некоторые, даже умудренные опытом уголовники, что кто не колется - тот не сидит. Еще как сидят!
Куда ж ты нас приведешь, проводник?
С утра пораньше меня разбудил телефонный звонок.
- Привет, Алексей, - услышал я знакомый голос. Сто лет бы его не слышать.
- Здравствуй, Надя, - сказал я в ответ. - Какого лешего тебе надо от меня в семь утра?
- У меня сегодня переговоры. Да и тебя не застанешь.
- Тогда бы уж ночью звонила. Чтоб наверняка.
- Ты опять злишься. От злости бывает язва желудка.
- Язвы желудка бывают от жен.
- Правильно. Я виновата. Опять я во всем виновата, - с профессиональным надрывом произнесла она.
- Ладно. Вопрос "кто виноват" - в сторону. Что делать? - спросил я.
- Котенок тебе посылку прислала.
- Какую посылку?
- Запечатано. Там письмо, кажется. Приедешь?
- Обязательно. Завтра попытаюсь подъехать.
- Вот ты такой. Ребенок письмо прислал. Лететь на крыльях должен. А у тебя даже намека на интерес нет… Ох, Алексей.
- Я приеду, как только смогу. Привет спекулянту передавай.
- Обязательно. От мента.
- Вот именно. Роже спекулянтской от рожи ментовской, - хмыкнул я. - Целую, ласточка. Порхай себе на здоровье, - я повесил трубку.
Классический треугольник. Было три человека - я, мой соратник по боксу, добрый приятель Володька, и моя жена Надя. Когда времена стали меняться, Володька плюнул на работу, принципы и устои - на все, и стал правдами и не правдами делать бабки. Надя тоже плюнула на все и стала делать бабки. А опер Алексей Тихомиров ни на что не может плюнуть до сих пор, поскольку по неистребимой наивности считает, что служебный долг чего-то стоит, что он обязан кого-то ловить, кого-то спасать.
Дальше расклад обычный. Опер Тихомиров вечно в безденежье, дома почти не бывает, все в трудах праведных. И пока он сидит в засадах, два новорусских делателя денег тем временем прекрасно находят общий язык. Деньги к деньгам, сердце к сердцу. И вот все меняется - они уже вдвоем, а я за бортом.
Я что, сильно убивался? Не слишком сильно. Поскольку понимал, что роскошной брюнетке Надежде я не пара. А мой приятель Володя - пара. Вот только в центре этого треугольника была одна точка, на которой сошелся для всех клином белый свет. Это Котенок мой драгоценный, дочка ненаглядная. Папа ловит бандитов, мама - рекламная львица, с утра до вечера носится по радио и телевидениям, по конторам и фирмам, делая рекламные бабки. Дядя Володя тоже весь в делах. А Котенок сначала обучалась в элитной гимназии, вместе с детьми крупных ворюг и известных бандитов. А потом ее сослали, как члена РСДРП при царизме, за границу. В Англию. В закрытую и дорогую школу. Мне не нравится, что она там. А Наде и Володьке нравится. Не потому, что они ее не любят и хотят услать подальше - любят они ее. Вот только считают, что из нее там выйдет леди и у нее там, в этой задрипанной Англии, в которой нынче живут одни голубые да всякая "чернота", будут перспективы… Да ну их всех!
У меня сегодня дел по горло. Стружевский на свободу с нечистой совестью выходит. И его наружка начинает пасти. А я буду сидеть у телефона и ждать сообщений.
Так все и получилось. Я приехал на работу и стал ждать весточек. И события неожиданно стали разворачиваться очень быстро.
Стружевский пришел домой. С женой он развелся три месяца назад, дома его никто не ждал. Наверное, плотно поел - пайка в изоляторах нравится далеко не всем. Принял душ. я Потом спустился, открыл гараж и вывел свою новенькую машину. Протер с любовью тряпкой стекло. Опробовал двигатель. И дернул на всех парах.
По Ярославскому шоссе он шел на предельной скорости. За городом бригада службы наружного наблюдения вышла из зоны связи, и где они шатались - никто не знал.
- Неужели упустили, - покачал я головой. - Умеют же портить настроение.
- Не упустят, - успокоил меня Железняков. - Спокойнее надо быть. Сядь, в преферанс с компьютером поиграй.
- Издеваешься?
- Нет. Успокаиваю.
Оперативник из наружки вышел на связь через два часа. Он сообщил, что звонит из какой-то дыры - дачного поселка далеко за Пушкино. И Стружевский недавно зашел в домик.
- Хороший дом? - спросил я.
- Хибара щитовая, - сообщил опер. - Ничего особенного.
- Откуда звонишь?
- С почты в поселке.
- Понятно… Присматривайте дальше.
- Обязательно. Ждите писем…
Мы ждали. А тем времени на даче разворачивались любопытные события.
Оперативники из наружки с трудом нашли подходящую позицию для наблюдения. И вовремя. Они успели увидеть сцену, как Стружевский вышел из дома, покачиваясь, как пьяный. В порыве дикарской ярости он отпихал ногой березу. Потом влепил с разбегу по пустому ведру, так что оно с грохотом улетело и врезалось в металлическую бочку для дождевой воды. Человек был вне себя.
Опера слышали, как он крикнул своей соседке, корячившейся над грядкой в огороде:
- Кто здесь был, Марья Антоновна?
- Здрасьте, - она оторвалась от грядки и подошла к забору. - Не заметила тебя… Да не знаю. Днем не было. Может, ночью. Я сплю.
- Спать все горазды! - зло бросил он.
Соседка обиженно фыркнула и отошла. До через некоторое время вернулась.
Они о чем-то переговорили. Это уже слышно не было. Зато было видно, что Стружевский стал мерять шагами все шесть соток своего участка.
Получили мы об этом доклад к вечеру. В кабинете сидели я, Железняков и Женька.
- Итак, что получается, - сказал Железняков. - Клиент выходит из каталажки. Бреется, лопает и тут же дует за город. Отдыхать, да?
- Вряд ли, - кинул я.
- Вот именно. Вряд ли.
- Ему что-то нужно в этой хижине, - сказал я. - Он заходит в дом. Выходит как помешанный и принимается трясти деревья и бросаться ведрами… Что-то там было…
- И что-то пропало, - подытожил Женька.
- Юнга соображает, - усмехнулся Железняков.
- Его напарник же говорил, что у Стружевского есть складик. Там он хранит картины, иконы и прочую безделицу.
- Их и стянули, - Женька потер руки.
- Надо наружке задание дать, чтобы пошарили там, выяснили, не терся ли кто в последние дни у той дачи, - сказал я.
Я заехал к Наде в офис на Неглинке. У входа стоял охранник в белой рубашке с короткими рукавами и в темных очках - тоже мне, техасский рейнджер, черти его дери. А на груди надпись на английском: "Секьюрити". Не люблю охранников. Холуи поганые.
- Вы к кому? - с вежливым высокомерием спросил он. По его мнению, судя по одежде я не мог относиться к числу уважаемых клиентов, а потому занимал в мире недостойное место.
- К Надежде Евгеньевне.
- На вас пропуск не заказан, - сообщил "секыорити", поглядев в книгу, лежащую на тумбочке.
Я сунул ему в нос удостоверение.
- Я не могу пропустить, - он несколько растерялся, но решил оборонять свой пост.
- Не бузи, вахтер, - сказала, и у "секьюрити" от такого кощунства - вахтером назвали! - аж дыхание сперло. - Обязан пропустить. По закону.
- Но начальник…
- А в лоб? - осведомился я.
Он уставился на меня зло. Ему тоже хотелось дать мне в лоб, но я был больше по габаритам и злее.
- Расслабься, - посоветовал я.