На них зашикали. Он отбивался от расшалившейся Ксаночки, крепкой рукой тянущей его к себе поближе, а губы его сами собой изгибались в мечтательной, дурацкой, словно приклеенной улыбке.
V
-Ну вы гады! Я замерз уже! Пора меняться! - ныл в динамике машины голос Ролика.
Морзик поморщился, убавил громкость.
- Дежурь давай! Проиграл - значит, дежурь! - он посмотрел в карты. - Ходи, свой мизер, дядя Миша, не спи.
- Давайте в шахматы сыграем!
- Хитрый какой! В шахматы ты выиграешь! Сейчас, пулю допишем - и сменю тебя.
- Гады!
- Будешь ругаться - еще одну начнем! - равнодушно бросил в микрофон Тыбинь, и стажер сразу заткнулся.
- Я пас, - сказал Морзик. - А правда - зачем в подъезде дежурить?
- А по-твоему, как Дербенев ушел от Визиря? Так же вот вышел по темноте, шмыгнул в сторону - и все. Лампочка над подъездом, видишь, не горит. Думаешь, случайно?
- Да, может, кто гоп-стопом здесь промышляет? Ты бы отпустил меня, Миша! Позарез сегодня надо! Не лыбься, я по делу, между прочим! Сведения из архива здравоохранения забрать!
- Все со своими ямами? А пахать я за тебя буду? Всегда как отпустишь вас, так самая работа начинается... Помнишь, что опер сказал? У нас один шанс прищучить резидента!
- Ты же с ним поцапался!
- Это так... от недовольства жизнью. Ходи.
Но Морзик не успел положить карту, как в динамике послышался встревоженный дискант Ролика:
- Ребята! Ребята! Меня, кажись, грабить идут! У меня нету бабок! Ай!..
- Морзик, вперед! - гаркнул Тыбинь. - Вот, блин, накаркал! Живее ворочай задницей!
Черемисов, смешно переваливаясь, поспешно убежал в темноту, к подъезду, и через минуту вернулся вместе со стажером.
- Ерунда! Шпана шалит. Человек пять. Разбежались.
- Ничего себе ерунда! - воскликнул Ролик. - Он там целое побоище устроил!
- Ну, пришлось сунуть пару раз, чтобы не лезли...
- Там чьи-то зубы остались!
- Радуйся, что не твои. Пусть гордятся, что зубы им выбил чемпион Петербурга!
- Не понимаю я таких... - ворчал дрожащим голосом Ролик, поспешно, как обиженная болонка, забираясь в теплый салон на заднее сиденье и устраиваясь поудобнее. - Вот так запросто пойти, избить кого-нибудь... Маньяки какие-то...
Старый с Морзиком оглянулись и уставились на него.
- Чего вы смотрите? Вы что - тоже вот так ходили и били кого ни попадя?
- А ты в детстве был паинькой? Ох, прости, детство-то еще не кончилось!
Морзик захохотал. Старый хмыкнул. Ролик надулся и притих.
- Я в ментовке начинал с трудных подростков, - сказал Тыбинь, разминая затекшее тело, насколько позволял салон машины. - Тогда у меня и слова какие-то убедительные были... А сейчас нету у меня никаких слов.
- Аргумент - во! - Черемисов выставил здоровенный кулак.
- Их не забьешь. Оторвы... С ними говорить надо - а сказать нечего. Грабьте - только не попадайтесь, больше ничего не могу придумать.
- Ты смотри, Кляксе этого не брякни!
- Пока сказать людям нечего - будет только хуже, - педантично закончил Тыбинь. - Ладно, подежурим час в машине. Я поближе встану...
- Хорошо бы "глазик" напротив Изиной квартиры поставить, - подал голос обиженный Ролик. - Сидеть себе и смотреть...
- Надо Кляксе сказать, чтобы менял нас, - буркнул Старый. - Третий день уже тут отираемся... засветились.
Потянулись минуты ожидания. От безделья Морзик запустил на прослушку запись, сделанную в парке Победы с помощью "уха" - переносного акустического пеленгатора. В группе Кляксы это мощное устройство на зиму было замаскировано под ящик для зимней рыбалки, передняя стенка которого была забрана тонкой сеточкой. Обычная портативная кассета для записи вставлялась прямо в гнездо задней стенки, как в магнитофон. Летом "ухо" перекладывали в простую коробку из-под женских сапог супруги капитана Зимородка.
Пеленгатор позволял прослушать разговор шепотом на расстоянии в полкилометра, но, как все сверхчувствительные приборы, имел серьезный недостаток - он улавливал все звуки подряд, несмотря на ухищрения умельцев из технической службы управления, мастеривших для него всевозможные фильтры. Достаточно было где-нибудь неподалеку заработать тракторишке - и всей прослушке наступала труба: ничего, кроме тарахтения дизеля, разобрать не удавалось. Зато движок был слышен великолепно, до последнего писка, хоть диагностику проводи.
Из динамика раздавались невнятные резкие вскрики.
- Его что там - бьют? - полюбопытствовал Ролик.
- Это вороны, дурашка. Вот сейчас Миша настроится - и будет слышно.
"А мне говорили, - всхлипнул Дербенев, - что вы интеллигентные люди...". "Ну вы же сами понимаете, что методы определяет ситуация, так... - скороговоркой произнес Арджания. - Будем сотрудничать - и вы убедитесь, что мы очень милые ребята, и с нами можно делать дела...". "Как будто, вы оставляете мне выбор!". "Ну почему же... можете пойти и сдаться в ФСБ, так... Там вам покажут...".
И тут все накрыло громыхание проезжавшего мимо грузовика, а потом в обрывки разговора вмешались чужие женские голоса, очень громкие: видно, говорившие находились ближе к пеленгатору, чем вышибала со своей жертвой. Ролик, вслушиваясь с напряженным любопытством, поцокал языком.
- Не слышно ни фига!
- Ничего, спецы разберут! - успокоил его Морзик. - У нас знаешь какие акустики! Из Военно-морской академии! Те, что эхолоты для подводных лодок делают. Все отфильтруют в лучшем виде, до словечка. будешь слушать - не поверишь, что так можно.
- А это что воет?
- Это ветер... в мачтах стадиона, наверное...
- Как черт в трубе...
- Не знаю, не слыхал!
Старый под их треп медленно впадал в привычное бездумное оцепенение, как медведь в спячку. В последнее время оно посещало его все чаще. Иногда он не мог заставить себя поесть или умыться. Тыбинь уже начинал бояться этой тягучей пустоты, понуждал себя к жизни, подстегивал неожиданными и порой жестокими выходками, разогревая кровь. Но даже это уже надоедало. Каждое черное зимнее утро в его тяжелой голове, одиноко лежащей на подушке, возникал один и тот же вопрос: "Зачем?". Дурацкий вопрос, заразный, как чума. Счастливо нынешнее племя, поверившее в простые, как мычание, ответы. Эти ответы спасут нацию... или превратят нас в идиотов.
Когда ему в окошко машины осторожно побарабанили пальцами, Тыбинь только скосил глаза, не желая выходить из комы. Темная фигура склонилась к стеклу, поскреблась еще раз. Морзик со стажером уставились выжидательно. Фигура, скрипя по снегу, обошла машину спереди и побарабанила в окошко пассажира.
Черемисов приспустил замерзшее стекло, и в щель сразу же повалил морозный воздух.
- Мальчики, девочку не хотите?
- Чего?
Морзик, а за ним и Ролик открыли дверцы, выглянули из машины. Старый не шевельнулся, глядя через лобовое стекло на дверь подъезда. Его как будто не касалось происходящее.
На снегу у машины "наружки" переминался, сунув руки в карманы, мужичонка в черном потертом полушубке из искусственного меха и ушаночке. Лицо его было хитрое и пропитое. Рядом с ним стояла рослая девочка в детском клетчатом пальто с пушистым воротником, шапке с помпонами, перебирая в руках сумочку с вышитым медвежонком.
- Дочка, что ли, твоя? - недобро прищурившись, спросил Морзик.
- Ага, дочка... По стольничку с каждого... на час. Вас там трое? На троих отдам за двести пятьдесят.
Ролик выпучил глаза, утратив дар речи от изумления. Черемисов, поразмыслив несколько секунд, взял девочку за плечи и подтолкнул к стажеру.
- Посади в машину. Ну и дворик нам попался...
- Вот и молодцы! - засуетился папаша. - Не пожалеете! Она у меня обученная... все умеет!
- Сам, что ли, обучал? - мрачно спросил разведчик.
- Что ты! Побойся Бога! Что я, дерьмо последнее, что ли? Жить, знаешь, надо, а мы люди пьющие... нам деньги нужны...
- А мать?
- Умерла. Два года как умерла. Ты деньги давай вперед, пожалуйста, чтобы я, значит, вам не мешал...
Мужичонка шумно и нетерпеливо потянул ноздрями чистый морозный воздух и выразительно потер палец о палец. Вовка зажмурил глаза и помотал головой, точно отгоняя мух. Потом достал из кармана куртки перчатку и медленно, смакуя момент, натянул ее на правую кисть.
- Ты это чего? - беспокойно бегая руками по пуговицам шубы, спросил заботливый папаша.
- Да чтоб об тебя не замараться!
С этими словами Морзик, не прибегая к заморским ухищрениям мордобития, тяжелой пятерней отвесил папаше здоровенную простонародную затрещину. Мотнув пятками, тот улетел в сугроб и, не задавая лишних вопросов, подхватив ушаночку, на карачках улепетнул в сторону. Судя по сноровке, это он проделывал не первый раз. "Значит, не все соглашаются", - с облегчением подумал Морзик.
Отбежав на безопасное расстояние, мужичонка оглянулся и крикнул:
- Так, значит! Платить не хотите! Ну, мы вас сейчас!..
Из темноты послышался скрип снега, и из морозного воздуха нарисовались трое с обрезками труб в руках. У Морзика от ярости покраснели глаза, как у кролика. Ролик, хлопнув дверцей, выскочил на подмогу товарищу, но их обоих опередил Тыбинь. Стряхнув, наконец, оцепенение, Старый, массивный как танк, выбрался из машины.
- Стоять! - хрипло сказал он, выходя навстречу нападавшим, и, прагматично не тратя сил на драку, достал из кобуры под мышкой пистолет с навинченным глушителем. Сноровисто прижимая локоть, он направил ствол в животы подходящим. Он даже с предохранителя его не снял.
Целить в живот - самое действенное дело. Еще страшнее, чем в голову. Честная компания, топая по снегу мигом растворилась в темноте едва освещенного двора. Кто-то наудачу запустил оттуда трубой, но не добросил. Старый убрал пистолет под куртку и подошел к машине, у которой замерли Ролик с Черемисовым.
- Высадите ее, - глядя в сторону, сказал он.
- Старый, ты что! Ее еще кому-нибудь сдадут!
- Она здесь живет. Высади ее. Нам уезжать нужно. И так нарисовались во весь фасад...
- Надо же что-то сделать! В милицию давай ее отвезем!
Тыбинь покачал головой и сплюнул на снег. Морзик и сам понял, что сморозил глупость.
- Ничего нельзя сделать. Ты разве еще не бывал в ситуации, когда ничего нельзя сделать?
- Не бывал! - упрямо, с вызовом ответил Черемисов.
- Но ведь мы же защищаем разные там государственные секреты, а тут такое простое дело!.. - вытянув шею, влез Ролик.
- Цыц! - презрительно цыкнул в его сторону Тыбинь. - Я сказал - высадите ее. Завтра Клякса обоим по выговорешнику влепит!
Его напарники упрямо молчали. Морзик принялся издевательски насвистывать, сунув руки в карманы и покачиваясь с пятки на носок, поглядывая по сторонам как ни в чем не бывало. Ролик ногтем смущенно скреб примерзший лед на крыше "Жигулей".
- Дурачье. И что вы предлагаете делать?
- Для начала отвезем ее куда-нибудь, а завтра решим...
- Ладно, поехали к тебе. Только поверьте моему ментовскому опыту, ничего из этого не выйдет! Это только в книжках хорошо спасать проституток!
- Эй-эй, Миша, постой! Ко мне сегодня нельзя... В другой день, завтра, только не сегодня!
- Ну, тогда к нему! - Тыбинь повернулся к Ролику.
- Я живу у родственников, вы что? - по-восточному воздел руки стажер. - Меня самого вот-вот прогонят!
Старый поглядел на них со злой усмешкой.
- Так чего вы мне мозги долбите?! Робин Гуды хреновы! Высаживайте девчонку к едреной матери сейчас же!
- А может...
- Ни хрена не может!
- Ну и черт с тобой!
Обозлившийся Черемисов обернулся к Ролику.
- Давай, выгребай деньги, какие есть. Снимем ей номер на ночь, а завтра покумекаем, что делать...
Они шуршали бумажками, бренчали мелочью, роняя монеты в снег. Тыбинь закурил, ждал. Прохаживался, чтобы успокоиться. Один раз открыл дверцу заглянул в темный салон. Девочка смирно сидела на заднем сиденье, держа сумочку обеими руками на коленках и глядя прямо перед собой.
Друзья-разведчики приуныли: их карманного запaca явно не хватало для благотворительного предприятия. Творить добро оказалось совсем непросто, куда сложнее, чем бороться со злом.
Морзик, шевеля толстыми губами, морща нос и считая в уме, подошел к Тыбиню.
- Слышь... одолжи хоть рублей триста...
Старый смотрел на него с сожалением, как на убогонького. Сложил железные пальцы в маленький плотный кукиш, показал. Отстегнул кобуру, сунул Морзику в руки.
- Сдашь оружие, снаряжение, материалы и машину. Напишешь за меня сводку наблюдения за сегодня. 3автра нам во вторую смену, поэтому приезжай с утра пораньше, забирай ее и вези куда хочешь! Только запомни: в конце концов ты привезешь ее сюда же, вот в этот двор.
- Миша! Дай я тебя поцелую!
- Пошел вон. И еще: никому ни слова, понял! И ты тоже, пацан, слышь?! Смеяться ведь будут...
Он сокрушенно поправил шапку, не веря, что согласился.
- Все, поехали. Хватит на сегодня куролесить. С вами не соскучишься, блин... Сидел бы с Кирой - этот урод и не подошел бы...
VI
Подобно многим одиноким россиянам, оперуполномоченный Тыбинь вполне наплевательски относился к своему здоровью - и весьма трепетно к заведенному порядку и привычным предметам обихода. Хуже зубной боли раздражало его, доставляя физические страдания, разрушение его маленького мирка, состоящего из недоступных чужому пониманию мелочей. Никто из разведчиков не засиживался в его уютной малогабаритной служебной квартирке в неприметном общежитии на Комендантской площади. Кира бывала тут... но уже давно не заглядывала.
Поднимаясь по темной узкой лестнице на четвертый этаж, Михаил Иванович испытывал несвойственные его могучей и несколько угрюмой натуре суетливость и беспокойство. Поэтому он громко и недовольно сопел, звучно топая подошвами по бетонным шершавым ступеням. Девочка шла за ним покорно и почти неслышно. Оглядываясь на поворотах лестничного марша, Тыбинь мучительно пытался припомнить, убрал ли он с утра в шкаф свое застиранное нижнее белье богатырских размеров или оставил его валяться на журнальном столике у телевизора. Сама необходимость напрягать память по этому поводу возмущала его.
Открыв дверь, он, не зажигая свет, поспешно прошел через крошечную прихожую и принялся в потемках шарить в углу. На пол свалилась и, судя по звуку, разбилась любимая хрустальная пепельница.
- Черт!
Девочка, оставаясь в коридоре, провела рукой по стене прихожей, нашла выключатель и включила свет. Тыбинь с ворохом цветастых семейных трусов в руках растерянно зажмурился, поспешно сунул их на полку и дверцей шкафа больно прищемил палец.
- М-м!.. Проходи, не стой. Еще соседи увидят...
Она вошла, забавно топая маленькими сапожками, оживленно оглянулась.
- Ничего так... уютненько... как раз по тебе квартирка...
Голос у нее был какой-то необычный. Тыбинь подозрительно посмотрел на нежданную обузу, отвлекся на осколки старой пепельницы и окурки на ковре, вздохнул и пошел на кухню за совком.
- Разувайся... нечего в обуви топтаться. Папа с мамой не учили?
Квартирка и впрямь была слишком тесна для его могучего тела, но он приноровился, привык. Втянув живот, старательно огибая углы, он протиснулся назад в комнату, кое-как сгреб с ковра стекло и мусор. Когда он вернулся, избавившись от совка и веника, девочка, скинув сапожки, в пальто и шапке стояла у окна и смотрела в темноту, смешно потирая ступню о ступню, - на черных колготках виднелась дырочка на пятке. Там, за окном, долгой россыпью горели фонари, желтели кругами среди белого снега улиц. Михаил Иванович и сам подолгу смотрел на них вечерами...
- Что ты там увидала?
- Фонари... - восторженным шепотом сказала она. - Люблю фонари, особенно желтые. Когда я была маленькая и ждала маму с работы, то забиралась на кухне на стол и смотрела на фонари...
- Ну-ну... - проговорил Тыбинь как можно небрежнее. - Как тебя зовут?
- Рита...
- Раздевайся, Рита. Есть хочешь?
- А что у тебя?
- Ну... яйца, колбаса...
- А бананов нет?
- Извини, нет, - буркнул Старый, изумляясь нахалке.
- А водки нет?
- Перебьешься насухую! Вот белье, стели себе на диване. Хочешь есть - приходи на кухню, не хочешь - спать ложись. Все! Нет, еще: руками тут ничего не лапать, поняла! Я вас, шалав малолетних, знаю как облупленных! Утром все проверю - и карманы, и сумочку! Поняла?! Ну, блин, Морзик, подставил...
Насупившись, он затопал на кухню, по пути запер входную дверь, а ключ положил в карман. Она окликнула его.
- Эй! А тебя как зовут?
- Дядя Миша. Чего еще?!
- Телевизор включить можно?
- Включай... только тихо. Час ночи уже.
Обиженный, он переоделся в ванной, чертыхаясь от тесноты и неудобства, и ужинал в одиночестве. Присутствие девочки в комнате ощущалось через стену, озадачивало. Ишь, фонари она любит...
У Тыбиня никогда не было детей. Он чувствовал себя непривычно и странно. Что-то было не так. Сбросив домашнюю расслабленность, оперуполномоченный сдвинул брови и подпер маленькими ручками тяжелый подбородок. Он не боялся кражи: тайничок со всем необходимым был умело оборудован в филенчатой кухонной двери. И все же...
Стало слышно, как в комнате раздалась негромкая музыка - это заработал телевизор.
- Надо же, фифа! - хмыкнул Михаил Иванович, гоня прочь оперскую подозрительность, - Бананы ей подавай!
В близком черном окне он видел свое лицо - старое, тяжелое, властное. Сочетание детского нахальства и непривычного тонкого понимания казалось ему симпатичным, однако... "Наркоманка она, что ли?" - по инерции размышлял он, отдаваясь во власть старых милицейских стереотипов - "Что-то не так с этими бананами...". Он побрел привычной тропой протокола, как обычно делал, запоминая ориентировки розыска. Имя, фамилия... Пол... Возраст... Возраст?!
Ему отчетливо увиделись ему ее изящные женские кисти с тонкими ухоженными ногтями, сцепленные поверх смешной детской сумки. Довольно усмехаясь, Старый выбрался из-за стола, шумно протопал в комнату и без церемоний включил свет. Гостья уже разделась, улеглась на диване. Она зажмурилась от света, уткнув лицо в одеяло. Поверх постели разметались длинные вьющиеся русые волосы, открывая тонкую гибкую шею с родинкой.
- Тебе сколько лет, подруга? - сурово спросил Старый. - Хватит дурку валять!
Он двумя пальцами потянул за простыню, закрывавшую лицо. Рита, придерживая край длинными ногтями, выглянула из-под одеяла.
- Молодец, дядя Миша! Догадался! Некоторые так и не догадываются!
- Отвечай на вопрос, - сурово сказал Тыбинь.
- Не рычи, не боюсь. А сколько ты мне дашь? Я ведь паспорта с собой не ношу!
- Лет пять я бы тебе вкатил, это точно! Вставай, одевайся.
- Мне двадцать три. Правда, правда. Чего ты психуешь? Обиделся? Я никуда не пойду. Там же холодно! И ты сам меня привел!
- Я привел ребенка!
- А что - дети и взрослые мерзнут по-разному?