- Да, пожалуй, грянет буря. - Прохоров контрреволюционно улыбнулся, высморкался в два пальца и сменил тему. - Дернешь меня? Бендикс накрылся, женским органом. - Он махнул рукой в сторону лохматой "трешки" с "черным", ностальгически советским номером. - Вон она, ласточка моя, дает просраться. Весьма жидко.
- А "галстук" есть? -Кролик, поймав утвердительный кивок, залез в новенькую "рено", с легкостью запустил двигатель и скоро уже цеплял к своему фаркопу "галстук" - буксировочную веревку.
Хвала Аллаху, завелась "треха" с пол-оборота, и, распрощавшись, владельцы транспортных средств начали разъезжаться по своим делам. Роджер - по своим кроличьим, Серега же - по своим скорбным.
Как же все меняется в этой жизни! Думал ли он четыре года назад, что придется на лохматой бати-ной тачке "бомбить" клиента днями и ночами? Шутить изволите! В те времена он быстро пер в гору, взял бронзу на России, вплотную готовился к Европе, и все было бы хорошо, если бы не черномазый "шкаф" на ринге в Ванкувере. Достал, сука невоспитанная, вывел из себя.
Жутко осерчал тогда Серега - не сдержавшись, пнул гада в пах и тут же локтем едва не вышиб ему челюсть заодно с мозгами. Негра - в реанимацию, Прохорову - дисквалификацию и с "волчьим билетом" в федерацию. Российскую.
Однако он тогда не растерялся и, пустив большой спорт побоку, пристроился в ресторан "Акапульке" вышибалой. Не очень чтобы очень, но на жизнь хватало. Только, увы, всему приходит конец. Совместными заботами ментов, бандитов и налоговой полиции питейное заведение доблестно зачахло, и Серега, вновь оказавшись не при делах, понял, что нужны нынче не бойцы, а стрелки, причем с лицензией на охранную деятельность.
А вот с этой самой лицензией было напряженно. Он в общем-то никогда особо законопослушным членом общества не был, и все в округе знали, что, если Тормоз въедет в нюх, затормозишься надолго. Однажды его даже чуть не посадили, годиков эдак на пять, спасибо, вмешалась спортивная общественность, и олимпийской надежде пропасть не дали. Это уже потом, после армии, Прохоров остепенился и стал пускать в ход кулаки лишь в случае крайней на то необходимости. Возникавшей, впрочем, достаточно часто…
Так или иначе, на двадцать седьмом году жизнь дала трещину. Денег не стало, любимая "тойота", не вписавшись в поворот, превратилась в груду металлолома, а за время, пока он состоял при кабаке, нишу его в большом спорте заняли злые, молодые и способные. Итог печален - крепче за баранку держись, шофер! Да смотри, чтоб пассажиры не "устроили сквозняк", не дали по башке, да не опустили на бабки гаишники, достойные потомки Соловья-разбойника - тот так же свистел и грабил на дорогах.
Гроза между тем стремительно надвигалась. Расколов небо надвое, совсем уже близко полыхнул огненный зигзаг, на мгновение все замерло, и тут же, распугивая котов, пушечной канонадой загрохотал гром. Тучи, казалось, опустились на самые крыши, воздух сделался ощутимо плотным, стихия, судя по всему, шутить не собиралась. "Ну, бля, покатался. - Серега посмотрел на обезлюдевшие тротуары, сплюнул, помрачнел и механически включил подфарники. - Этак и бензин не отобьешь". Чтобы отвлечься от грустных мыслей и хоть немного поднять настрой, он включил приемник, но веселей не стало. Два притопа, три прихлопа плюс тошнотворные последние новости. И тут облом. Прохоров скривился, вырубил вещание и, притормозив на "помидор" , вихрем сорвался с места по желтому. Главное - уйти с перекрестка первым и, держась поближе к тротуару, зорко смотреть по сторонам, тогда клиент точно будет твой. А зазеваешься, его тут же подберут конкуренты - кто не успел, тот опоздал.
"Так, есть контакт. - Заметив в полумраке голосующую женскую фигурку, Прохоров включил по-воротник и, приняв вправо, плавно затормозил. - Ну, дай бог, чтоб не последняя". Дверь "трешки" открылась, в нос шибануло косметикой, и послышался юный прокуренный голосок:
- Расслабиться не желаете?
Лет пятнадцать, не старше, пэтэушница кривоногая, такой и низкая облачность не помеха. По идее, надо было бы согласиться - презер мой, мол, кончу быстро, или уломать на миньет за полцены - все равно погода нелетная. Еще лучше трахнуть на халяву на заднем сиденье, на прощанье хлопнув по попке: заходите к нам еще. Однако не стал Прохоров делать этого - несолидно, да и работать надо, буркнул только: "Гуляй, подруга", - и с ревом прогоревшего глушителя покатил прочь.
Едва он выехал на Пискаревку, наконец-таки хлынул ливень, сплошной косой стеной, будто что-то лопнуло на небе. На асфальте запузырились лужи, крупные капли дробно застучали по крыше, и, почувствовав, что дворники не справляются, Прохоров остановился - поближе к тротуару, подальше от греха. И тут же убедился, что в этой жизни не угадать, где найдешь, где потеряешь. Из-за пелены дождя возник насквозь промокший пьяненький мужичок и, узнав, что его согласны везти в Автово за стошечку, бодро полез в машину - хороший костюм, часы от японцев, деньги с такого можно вперед не брать. Строго говоря, переть через весь город за три доллара под проливным дождем, в потемках, - не ахти что, но, как говорится, на безрыбье и сам раком встанешь. Так что включил Серега ближний свет и потащился со скоростью катафалка - тише едешь, дальше будешь. Медленно и печально выехали на набережную, миновали мрачное краснокирпичье "Крестов", и пока тянулись через Неву, огибали Медного коня и катились по ухабам Нарвской заставы, дождь кончился, будто отрезало. На мокрых тротуарах появились прохожие, застучали по асфальту женские каблучки, и в июльской ночи разнесся ликующий лай справивших нужду барбосов.
- Смотри-ка, приплыли уже. - Прокемаривший всю дорогу мужичок расплатился и вышел у экс-ресторана "Нарва", а Сереге тут же улыбнулась удача в лице спешившей в Ломоносов влюбленной парочки. Обратный путь он проделал в обществе двух пьяных, но платежеспособных дам бальзаковского возраста, а когда выгрузил их в Лигово, метро уже закрылось и клиент пошел косяком. Правда, и желающих поправить бюджет путем извоза было хоть отбавляй, так что зевать не следовало.
К трем часам, почувствовав усталость, зверский голод и глубокое отвращение к презренному металлу, Прохоров с наслаждением отлил за киоском, потребил "Спикере" и твердо решил завязывать - плевать, всех денег не заработаешь. Он стремительно миновал район Сенной, лихо вырулил на пустой Московский и на бреющем полетел в крайнем левом ряду, только изношенный задний мост загудел.
Вскоре оказалось, что не он один уважает быструю езду, - не доезжая "Фрунзенской", в хвост ему пристроилась "девятка" с тонированными стеклами и принялась сигналить дальним светом, ежесекундно напоминая о своем присутствии пронзительным ревом музыкального клаксона - "я кукарача, я кукарача". Соседние полосы были свободны, движения практически никакого, и Серега сразу понял, что ребятки ищут на жопу большое дорожное приключение. Есть, однако, хотелось до тошноты, и, решив не связываться, а действовать по принципу "не трожь дерьмо", он уступил дорогу, перестроившись правее, - катитесь с песнями. Ничего подобного.
"Девятка" на обгон не пошла, - по-прежнему держась у Тормоза в кильватере, она пронзительно завывала: "Я кукарача". Понять ребяток было несложно - ску-у-у-у-у-чно, а так наедешь на лоха в колымаге с черными номерами, глядишь, настроение и поправится.
Если путь компромисса не дает результата, нужно вставать на тропу войны. "Ладно, суки". Зловеще ухмыльнувшись, Прохоров резко, чтобы у водителя "девятки" очко сыграло, дал по тормозам и тут же, уворачиваясь от удара, с полным газом ушел вправо. Преследователи, видимо перессавшись, увеличили дистанцию, но музыкальное сопровождение под ослепительный свет галогенок не отключили, и прохоровскому долготерпению пришел конец. Сбросив скорость, он приоткрыл дверь и мастерски, точно рассчитав направление турбулентных потоков, зелено и обильно харкнул на лобовое стекло "девятки". Тут же ушел вправо, затормозил и, хрустнув суставами пальцев, принялся ждать.
- Я маму твою. - Из остановившейся "девятки" выскочил разгоряченный джигит и, потрясая массивным ломиком, называемым в определенных кругах "Фомой Фомичем", с чисто восточным темпераментом устремился к "тройке". - Я жопу твою, я папу твою, я каждый пуговиц твою…
Не дослушав, Серега резко распахнул дверь, и ее острая кромка плотно впечаталась сыну гор между ног, отчего монолог прервался, а сам оратор, схватившись за мужскую гордость, скорчился в три погибели.
- Что, квадратные небось стали? - Окончательно рассвирепев, Прохоров выбрался из машины и сильным "бодающим" ударом колена превратил лицо супостата в кровавое месиво. - Свободен, отдыхай.
Тем временем из "девятки" выскочили кунаки подраненного джигита, причем один с пятнадцатидюймовым клинком для выживания а-ля Джон Рембо, другой с цепью от мопеда "Верховина" с элегантным грузиком на конце. Тут же выяснилось, что работать в паре молодцы не умеют, и, без труда "вытянув их в линию", Прохоров от всей души въехал супостату с тесаком своим сорок пятым по печени. А обут он был, между прочим, в ботиночки "Милитари", с железными вставками и армированными острыми кантами. Джигит, екнув всеми внутренними органами, выронил кинжал и покорно залег давиться блевотиной, а Серега, не теряя темпа, взялся за его напарника.
На вид тот был красив и отважен, словно горный барс, только первое впечатление обманчиво. В мгновение ока "барс" забился на водительское кресло, задраился и приготовился благополучно отчалить, но не тут-то было. С легкостью запрыгнув на капот, Се-рега оглушительно вскрикнул и, хорошо вложившись нехиленькой массой, ударил лобовое стекло ребром ступни. Хрустнув, оно тут же превратилось в податливую пленку, тяжелый ботинок вдавил ее внутрь и с силой въехал лицу кавказской национальности конкретно в рожу. Мощно, словно конским копытом….
Финита ля комедия - инцидент был исчерпан.
"Вот так, ребятки, трое ваших сбоку нет". Выдав на прощание блевуну пинок по почкам, Серега сплюнул, подобрал трофеи и направился к своей "трешке". Больше всего на свете ему хотелось сейчас жареных пельменей - с хрустящей корочкой, в сметане и кляксах расплавленного сыра, под томатный сок, чуть подсоленный, с мякотью… Однако полет гастрономических фантазий резко прервали.
Слева выросла громада "тойоты фо раннер", тонированное стекло ушло вниз, и мордастый, стриженный а-ля Котовский бык показал знаками, чтобы Прохоров припарковался:
- Тормози, с тобой будут говорить.
Джип сразу же принялся забирать вправо, как бы подталкивая "тройку" к тротуару, и ничего другого не оставалось, как подчиниться и притормозить. "Нет, пожрать, видно, точно не придется". Вздохнув, Серега прикинул высоту поребрика, чтобы на крайняк рвануть через газон во двор, а тем временем бок о бок с ним остановился белый "шестисотый", и солидный лысый папа в галстуке "кис-кис" негромко выразил свое одобрение:
- Хорошо деретесь, молодой человек. Не лучше ли делать это за деньги?
Выглядел он крайне респектабельно - остатки благородной седины, холеная кожа, шикарный костюм, только вот взгляд был жесткий, как у голодного хорька.
- Подумать хотелось бы. - Выдавив улыбку, Прохоров разглядел в глубине салона совершенно потрясную блондинку в вечернем туалете и, остро ощутив свое убожество, проглотил голодную слюну: "Из ночного клуба, наверное, нажрались, трахаться едут…"
- Надумаете, звоните. - Лысый ласково ощерился и, протянув через окно визитку, сунул следом стобаксовую купюру. - Это за приятное зрелище. Люблю, когда срань черножопую на место ставят раком.
Тонированное стекло плавно поднялось, навсегда скрыв от Серегиных глаз блондинистую красотку, мощно взревел шестилитровый двигатель, и, сорвавшись с места, "мерседес" стремительно полетел по ночному проспекту. Джип сопровождения, двинувшись следом, на первом же перекрестке перестроился и прикрыл правый бок головной машины - крутизна, европейский класс, высший пилотаж. "Бесятся с жиру, сволочи, бензин девяносто восьмой жгут". Прохоров проводил кортеж взглядом и, убрав, не рассматривая, визитку с баксами, что было сил припустил домой - есть хотелось нестерпимо. Миновав "Электросилу", он ушел направо - так короче, да и светофоров меньше, возле железнодорожной платформы вырулил на Ленинский и скоро уже мчался по знакомой до каждой выбоины гигантской полуподкове проспекта Ветеранов.
Когда-то давно на этом месте были леса да болота, где в нищете и дикости прозябали воспетые поэтом убогие чухонцы. Позже на народных костях сатрапы самодержавия возвели здесь усадьбы, разбили парки и сады с гротами да павильонами, где и предались разврату и нравственному разложению. На берегу Литовского озера высились дворцы с башнями и бельведерами, благоухали заросли шиповника, а на поверхности прозрачных вод расцветали диковинные лилии.
Только трудовому народу это как зайцу боковой карман. Нынче от Лиговского озера остался лишь извилистый овраг, на местах цветников и розариев граждане выгуливают барбосов, а вместо белокаменных хором светятся в ночи окнами "точки", "корабли" и "хрущобы". Кто был ничем… Тот стал никем…
"Опять какая-то падла фонарь разбила". Врубив дальний свет, Прохоров зарулил в боковой проезд, осторожно, чтобы не сосчитать ямы, прополз вдоль девятиэтажки и, миновав помойку, припарковался на своем коронном месте - напротив родимых окон, у трансформаторной будки. Теперь следовало позаботиться о безопасности транспортного средства - у нас не дрогнут, угонят и с ушатанным бендиксом. "Страна уродов". Действуя на ощупь, Серега надел колодку на педали, накинул "кочергу" на руль и, выставив на "торпеду" картонку с лаконичной надписью "Пятизарядный автомат двенадцатого калибра. Стреляю без предупреждения", сдернул центральный провод с крышки тремблера - всяким там буржуазным сигнализациям он не доверял. Отечественным, впрочем, тоже….
Свет в подъезде, как обычно, не горел, и если бы не предусмотрительно захваченный фонарик, Тормоз точно вляпался бы - лестницу основательно заблевали, во всю ширь. "Поймать бы гада". Плюнув, он поднялся к себе на четвертый, бесшумно отпер входную дверь и, оказавшись в прихожей, сразу же услышал, как спрыгнул с подоконника сибирский кот Рысик - снизошел, значит, уважает. К слову сказать, был он хищник тот еще - рыжий, прямо Чубайс, уши все в драках изодраны, и частенько, нанюхавшись хлорной вони от "Белизны", ловил не мышей, а кайф.
- Ну как ты, хвостатый, тащишься? - Потрепав хищника по нехилому загривку, он рысью забежал в гальюн, в ванную и, подгоняемый желудочными соками, двинул на кухню. И тут же в недоумении замер - на плите царила пустота. Ни пюре с домашними котлетами, ни сковородки с жареными пельменями - только разогреть, и за уши не оттащишь, ни вкуснейшего омлета с колбасой и луком. Ничего. Ничего того, что обычно оставляла ему мать каждым вечером уже в течение двух лет. И обязательного послания, ну там, "Сереженька, не пей холодного молока" или "Сыночек дорогой, в пельмени не забудь положить сметаны", тоже не было.
"Ну и дела". Аппетит у Прохорова пропал. Не обращая внимания на урчащего Рысика, он выскочил в коридор и прислушался. Из-за двери отцовской конуры слышалось скрипение пружин, нудно жужжал невыключенный телевизор и слышался густой надрывный храп, а вот в комнате матери стояла прямо-таки мертвящая тишина - оттуда не доносилось ни звука, и Серега почувствовал, как у него перехватило горло.
- Мама, - он поскребся, осторожно повернул ручку и почему-то на цыпочках вошел внутрь, - мама…
В комнате никого не было. На разложенном диване лежало скомканное покрывало, в бельевом шкафу, судя по всему, рылись чужие руки, спертый воздух отдавал лекарствами и бедой. Какой-то убийственной, не подвластной человеческому разуму неотвратимостью…
"Так". Серега подобрал с полу разбитые очки, в которых мать обычно смотрела телевизор, замер на мгновение, собираясь с мыслями, и двинулся будить своего геройского родителя.
Действительно геройского - гвардии майор, правда запаса, три боевых ордена, а уж медалюшек-то всяких - не сосчитать. При этом дырка в легком, кое-как залеченный гепатит и чудом уцелевшая левая нога. Правая, по нижнюю треть бедра, осталась в кабине КамАЗа, подбитого из крупнокалиберного на перевале Саланг. Зато и пил Серегин батя геройски - по-черному. Собственно, на тернистую тропу алкоголизма он встал сразу после демобилизации по ранению, но, будучи неоднократно "торпедирован", нашел в себе силы завязать и заступить на трудовую вахту в народное хозяйство. По новой он запил пару лет назад, когда стало окончательно ясно, что Витька, младший брат Сереги, из Чечни не вернется…
- Эй, батя, - Тормоз открыл дверь, щелкнул выключателем и потряс лежавшего ничком отца за костлявое плечо, - где мать?
На полу валялись порожние флаконы "красной шапочки" - средства для обезжиривания поверхностей, воздух был пропитан перегаром, папиросным дымом и запахом давно не мытых телес, зато на самом видном месте красовалась офицерская парадка, правда без орденов и медалей.
Награды были давно проданы и пропиты…
- А-о-у. - Захлебнувшись харкотиной, Прохоров-старший заворочался, приоткрыл осоловевшие глаза, и по его небритой щеке потянулись слюни. - Пара… Паралик разбил Семеновну… Аккурат "Время" началось… На Костюшко оттащили, паралик…
Он вдруг раскатисто рыгнул, густо, чем-то утробно-прогорклым, погрозил кому-то кулаком и, ткнувшись мордой в подушку, страшно захрапел. Казалось, что у него началась агония…
"Эх, батя, батя". Смотреть на него было тягостно, и, опустив глаза, Серега вышел в коридор к телефону. Однако сколько он ни названивал в городскую больницу номер двадцать шесть, никто не отозвался - понятное дело, ночь, час собаки, время, когда больше всего хочется спать, - так что, плюнув, Тормоз направился в ванную. Утро вечера мудренее.
Горячей воды не было уже месяц, и, с уханьем забравшись под слишком уж бодрящий душ, Серега внезапно вспомнил, как когда-то уходил в армию. Уходил трудно - в первый призыв "изобразил" себе сотрясение мозга, во второй фиктивно брачевался с какой-то дурой, и только с третьей попытки военкомату удалось его захомутать. И вот, сколько было телок, ни одна, сука, не пришла проводить, лишь мать стояла на пронизывающем ноябрьском ветру и совала ему пакеты со съестным. И все плакала, плакала… А харчи эти, к слову сказать, потом лихо оприходовали сержанты на распределительном пункте…
"Кстати, о жратве". Поплотнее прикрыв дверь в ванную, чтобы Рысик не вымазался отбеливателем, Прохоров щедро отсыпал ему "Вискаса" и пошел к себе. Поставил будильник на одиннадцать, потянулся, зевнул и наконец-таки завалился спать.
Снились ему мигающие светофоры ночного города.