- А это не наши бывшие или действующие коллеги чудят? Или чекисты?
- Может быть. Но не похоже. Почерк не тот. Не наш. Но очень эффективный. У ихнего пахана голова варит слишком хорошо. И пользуется он неизвестными нам приемами.
- Фантомас.
- Ха… Точно говорю, золотое дело, исчезновения твоих психов и моих блатареи чем-то связаны. Много общего. Вся надежда на тебя.
Хороша надежда. Я сам заплутал в дремучем лесу. Могу, конечно, пригласить Донатаса прогуляться по этому, лесу, уведомив, что теперь мой псевдоним Иван Сусанин.
- "Чистильщики Христовы" ? - я почесал небритый подбородок.
- А чем, Гоша, черт не шутит?
- Почему они кладут глаз только на золото? Можно ведь разжиться и валютой, и камушками. И много еще чем. Но они упорно тащат золото.
- Может, у них существует какой-то страшно засекреченный и выгодный канал реализации.
- А может, кто-то решил создать очередное суверенное государство и копит золотой запас? - хмыкнул я, даже не подозревая, насколько был близок к истине…
На пятиминутке после бессонной ночи я клевал носом. Мне страшно хотелось спать и страшно не хотелось возвращаться к своим заботам. После пятиминутки шеф потребовал у меня остаться. Настроение у него было неважное.
- Что у тебя по "Эгсгибиционисту"? - спросил он сурово, с таким видом, с каким спрашивают, когда хотят выпороть.
- Пока ничего. В Москве его следов не обнаружено.
- А это не след? - он протянул мне сводку происшествий.
- Это визитная карточка!
Измайловский парк. Два часа ночи. Уединившаяся парочка пятнадцатилетних сластолюбцев - и куда родители смотрят?
Нечто, похожее на африканскую гориллу оттащило их в подвал и пытало до утра обнажением своего тела.
- Чем всякой ерундой заниматься и искать каких-то сектантов, займись Великанским. Газеты и ТВ сейчас такой визг поднимут - оглохнешь! И крайними будем мы. Наша линия. С нас шкуру драть.
- С меня уже все шкуры давно сняли.
- Не все еще, поверь… Гоша, ищи "Эксгибициониста"!
Хорошо давать указания. Ищи - и все дела. Сам процесс поиска выглядит посложнее. Запросы по связям, ориентировки, поручения я направил в первый же день. Но толку-то. Что же, пойдем по его связям сами. Не хочется, и в успех не верится, а надо…
Я зарядил пистолет, сунул в сумку американские наручники, резиновую дубинку, наполненную свинцом, - Великанскому она, как'мухобойка, но в определенной ситуации все-таки может помочь. Теперь можно выходить на поиски "Эксгибициониста", искать ветра в поле.
На первом адресе, где был прописан до отбытия на лечение мой клиент, встретила меня худенькая, миниатюрная и изящная блондинка. Оказалось, что она не кто иная, как сестра-близняшка Великанского. Она со слезами на глазах сообщила, что насчет брата к ней приходили из милиции за последние дни уже раз пять. Но она его не видела давным-давно. И еще она заявила, что Феликс вовсе не такой плохой, каким кажется. Он с детства был тихим, впечатлительным мальчиком, обожал животных, держал котенка и приблудившуюся собачонку. Из-за внешности у него возникали проблемы с девочками. И он был очень стеснительным… М-да, уж чего-чего, а стеснительности с тех времен у него поубавилось.
- Он совершил побег из спецбольницы, - сказал я.
- Я знаю, - всхлипнула блондинка. - Его там, наверное, обижали. Он такой ранимый.
- Если появится или позвонит, вам лучше всего уго-воритьего сдаться. Или хотя бы позвоните мне, - я протянул ей свою визитку. - Для его же блага. А то не дай Бог подстрелят при задержании.
- Ой, - обхватила ладонями щеки блондинка. - Но почему? Он такой добрый… Он беззащитный.
- Две сотни потерпевших могут с вами сильно поспорить на этот счет…
За два дня обойдя еще с десяток лиц, поддерживавших связи с Великанским, а так же их соседей и местные отделения милиции, я так и не нашел ничего, заслуживающего внимания.
Великанский отыскал где-то теплое логово и хоронится там. В гигантском муравейнике Москве даже колоритной фигуре "Эксгибициониста" затеряться ничего не стоит. Иголка в эшелоне со стогами сена.
Просматривая в очередной раз материалы, я обратил внимание, что перед отправлением в спецбольницу по приговору суда, он некоторое время лежал в клинике моего нового знакомого профессора Дульсинского. Клиника специализируется на лечении и исследовании больных щи-зофренией и маниакально-депрессивным психозом, представляющих опасность или вносящих дезорганизацию в общество. Я снова созвонился с профессором.
- У меня офис на проспекте Мира, - сообщил он мне.
- Вы мне уже давали адрес.
- А, ну конечно… Завтра в десять утрая вас жду.
К десяти я отправился по указанному адресу. Офис профессора располагался в доме между станциями метро "Проспект Мира" и "Сухаревская". Тяжеленные металлические двери, видеокамера, два пятнистых "пса" с рациями, дубинками и пистолетами отделяли от суеты и штормов внешнего мира фирму "Тартар". Она делила подъезд с офисом Дульсинского.
Охранники решили продемонстрировать на мне свое служебное рвение, красные муровские корочки не произвели на них никакого впечатления. И началась бодяга. "А к кому? К Дульсинскому? А он вас ждет? А почему сам не спустился завами? А пусть вас встретит". Наконец, я сообщил, что перед всякой щенячьей братией отчитываться не намерен, а если еще есть вопросы, то мне нетрудно сбегать за ОМОНом, и его бойцы на них ответят. Пятнистым слово ОМОН что-то болезненно напомнило, поэтому они сразу усохли, и доступ к профессору был открыт.
Белые стены, бронзовые ручки, современная, блистающая сталью и пластмассой, чернеющая мягкой кожей мебель, "Сони" с полутораметровым экраном, несколько компьютеров в приемной - таков был офис Дульсинского.
- Уютно живете, - оценил я обстановку.
- Здесь представительство международной ассоциации психиатров. Я ее представитель в России… Присаживайтесь, Георгий Викторович. Могу предложить вам только кофе. На работе не пью ни глотка. Принцип.
- У меня тоже, - не краснея соврал я.
Голубоглазый зомби Марсель - похоже, профессор не расставался с ним ни на секунду - принес поднос с кофейником, пирожными-суфле и конфетами "Мишки".
- У вас лежал "Эксгибиционист" ? - сказал я,
- Феликс Цезаревич Великанский, диагноз - шубообразная шизофрения, находился на обследовании полтора месяца. Направлен в больницу специального типа, - как компьютер, выдал профессор.
- Вы что, помните данные всех пациентов?
- Таких помню. Чрезвычайно интересный экземпляр.
- Сестра его сказала мне, что он добрый и стеснительный человек.
- Так и есть, - кивнул профессор. - Он с детства был полон комплексов. Одноклассники не брали его, косноязычного, неуклюжего увальня, в игры. Он мог бы заслужить авторитет физической силой, но обладал для этого слишком мягким нравом. Когда подрос и потянуло к противоположному полу, девчонки лишь презрительно отворачивались от него. И снисходительно, обидно смеялись. Сначала отвергла одна. Потом другая. В это же время пошли первые приступы юношеской шизофрении. Он и общество еще легко отделались. При таких условиях иные становятся женоненавистниками и превращаются в кровавых маньяков. Дьявол находит дырки в ржавеющем, разъедаемом коррозией сумасшедствия сознании, укрепляется в нем. И человек переходит на службу тьме.
- Вы верите в Дьявола? - приподнял я удивленно бровь.
- Верю. Мои коллеги - неисправимые скептики. Иной скептицизм сродни узколобости. Психиатры считают, что сознание человека - это черный ящик Пандоры, внутри которого может сформироваться или дремлет любой кошмар. Мне кажется, что не так редко бесы, терзающие разум, приходят извне.
- Одержимость?
- Вы считаете ее невозможной?
Определенно Дульсинский нашел бы общий язык с Донатасом. Бесы, НЛО и Бермудский треугольник в Пермской зоне…
- Помимо стриптиза способен Великанский на какую-то преступную деятельность?
- А зачем? Он правопослушный скромный человек, - пожал плечами Дульсинский.
- Но ведь его может кто-то втянуть в криминальные дела.
- Смысл? Кому он нужен?
- Огромная физическая сила, ловкость, изворотливость, - перечислил я достоинства Великанского. - Привлечь его на свою сторону - все равно, что приобрести бронетранспортер.
- Кому нужен бронетранспортер, водитель которого допился до белой горячки ? Неизвестно, не задавит ли он тебя самого.
- Нужен тому, кто сумеет управлять водителем… Может так случиться, что он будет захвачен какой-то чужой идеей? Настолько, что превратится в идеального исполнителя?
- Ну, это трудно сказать. Зависит от идеи.
- Или попадет под очарование чужого бреда. Бреда какого-то лидера.
Профессор бросил на меня внимательный взгляд и произнес:
- Интересно… . В принципе, случаи, когда у группы душевнобольных находился лидер, захватывающий их своими бредовыми фантазиями, были. Сумасшедшие способны влиять друг на друга. Но не уверен, что из этого может получиться что-то путное. Ну, займутся построением космического корабля "Земля-Плутон" из частей, найденных на свалке. Или создадут посольство по связи с миром насекомых.
- Или образуют секту.
- Запросто… Но учтите одно. Деятельность душевно больных редко бывает конструктивна. Вся их энергия уходит в свист и бесполезные движения.
- С кем у вас в клинике общался "Эксгибиционист" ?
- Режим у него был свободный. Я был уверен, что в наших условиях он не сделает ничего плохого. Для него было бы хуже, если бы он замкнулся в своей скорлупе. Общался со многими. Близко сошелся с нашим общим знакомым…
- С кем?
- Вячеславом Грасским. "На завалинке у Грасского" помните?
- Еще бы!
Когда я покидал офис, профессор не забыл стряхнуть с моей рубашки невидимую пылинку.
- По мере возможностей держите меня в курсе, - напоследок попросил он. - Вам будет нелегко с вашими подопечными. Я же всегда рад помочь.
- Я вам признателен., .
Вернулся в тот день домой я в девять вечера. В квартире горел свет. Перед зеркалом в спальной вертелась Клара. Нате, возвращение блудной любовницы. На ней было надето новое платье, похоже, из очень недешевых. Она поправляла набитые ватой плечики, затягивала, а потом расстегивала золотой пояс, принимала фотомодельные позы. Мое появление не оторвало ее от этого захватывающего занятия. Не оборачиваясь, она каким-то невнятным междометием приветствовала меня.
- Прекрасное платье, - произнес я ей в затылок.
- Правда? - Клара выгнула свой девичий стан, положила руку на бедро и причмокнула от удовольствия. - Меня снимали вчера в этом платье для журнала "Лайф", а потом подарили. Ну разве не прелесть, а?
- Потрясающе! - воскликнули нарочито бодрым голосом телеидиота , которому демонстрируют лучший в мире столовый нож, режущий все и вся без малейшего усилия.
- Ты без меня оголодал? - вдруг прониклась заботой обо мне Клара.
Она оторвалась от зеркала и внимательно оглядела меня с ног до головы.
- Да, - кивнул я. - Соскучился по мясу с клубникой и торту с баклажанами.
Она не заметила моего сарказма. - Георгий, из тебя никудышный дизайнер. Когда делаешь перестановку в квартире, всегда спрашивай меня.
- Что я переставил в квартире?
- Телефон. Куда ты дел старый?
- Выбросил. Разбил с горя от того, что ты исчезла. И выбросил.
Она восприняла это как должное.
- Кто же покупает такие телефоны? Сейчас покупают только радиотелефоны. Я знаю место, где есть дешевые радиотелефоны.
Пара сотен долларов, - подумал я. Как раз по средствам для нищего опера.
- Дорогая, радиотелефоны - это дурной вкус, - произнес я нравоучительно. - Телефон должен быть с диском и проводом.
- Милый, ты консерватор, - она поцеловала меня. - А цвет? Сказал бы, и я купила бы тебе не этот жуткий оранжевый аппарат, а синий. Он бы неплохо подошел к моему платью.
- Мне кажется, ты лучше смотришься без платья.
- Правда? - она загадочна посмотрела на меня. На этот раз пояс она бросила на пол…
А среди ночи, обняв ее, я думал, что наверное, все-таки люблю ее…
Утром, идя на работу, я по привычке заглянул в почтовый ящик. Я три года не выписываю ни одной газеты. Но время от времени туда бросают ценные рекламки, например, спортивных культуристских тренажеров для лиц, перенесших инфаркт миокарда, или дешевых и доступных вилл на территории Испании с садом и пропиской. Сейчас в ящике уютно устроилась яркая бумаженция. Еще штук пятьдесят таких же были рассыпаны по всему подъезду. Я решил отправить ее в мусорку, но на глаза попались знакомые слова.
"Партия восьмидесяти процентов россиян!.. Все, кому надоела рабская участь, на митинг 29 июня перед главным входом на ВДНХ. Партия обманутых - ваша партия!"
Карьеру политического психбольного Шлагбаум начал еще в тихие брежневские времена. Голоса "внешние" ("Голос Америки", "Немецкая-волна"), в свое время не обходившие его тяжелую судьбу своим вниманием, именовали его узником совести. Голоса "внутренние" ("Время", "Маяк") клеймили в нем полоумного и продажного наймита империализма.
Во всем виноваты были гены. Точнее, горячая революционная кровь семьи Шлагбаумов. В прошлом веке Мосины предки ходили в народ и звали Русь к топору. В начале этого века они мастерили на чердаках и в подвалах адские машины и метали их в полицмейстеров. После семнадцатого года они выводили под корень разную контру и представителей "кровососущих" классов и сословий, а в свободное от этой работы время мечтали о светлом будущем. Это будущее вскоре наступило, и они нашли в нем свое место - в ГУЛАГах, с кайлом и лопатой. Там они наконец занялись полезным трудом и внесли свою лепту в возведение гигантских строек Коммунизма, не уставая повторять, что товарищ Сталин ничего не знает о творящихся безобразиях. В родителях Моисея бурлящая революционная кровь Шлагбаумов сильно охладела. Ее хватало лишь на то, чтобы шушукаться с единомышленниками на кухнях, ругать зажравшихся партократов, позабывших идеалы социализма, рассказывать анекдоты о Хрущеве, а потом о Брежневе.
Но неожиданно в лице Моси кровь приверженцев дела Робеспьера, Маркса-Энгельса вскипела, как лава рванувшего вулкана. Первыми, кого крошка Мося довел до слез, а потом и до истерик, были воспитательница детского сада. В крошке не только пробились задатки лидера, но и начала пышным цветом расцветать страсть к реформаторству. В детсаду у него все было "неплавильно". Что "неплавильно", он еще сказать не мог.
Но в школе он быстро научился стройно формулировать свои мысли и призывать одноклассников к революционным выступлениям против учительской деспотии. Два раза он изгонялся из школы, один раз - из института. Его политическое сознание и самосознание росло как на дрожжах. В студенчестве он дошел до распечатыва-ния листовок, клеймящих кого-то или чего-то, - сегодня уже и не упомнишь.
Распространять он их пытался в рабочих столовых, в результате чего сильно пополнил свои познания в ненормативной лексике и заработал массу синяков и шишек.
Настоящих единомышленников Шлагбаум нашел, когда государство предоставило ему отпуск в тихом и уютном доме, в который легче войти, чем выйти. Чего стоят одни лишь политические диспуты с будущей основательницей демократического объединения (ДО) Валерией Стародомской. Оба они удачно подзаряжались друг от друга агрессивным безумием.
Другой его партнер по беседам позже, через несколько лет, был избран в Государственную Думу, теперь не выле-. зает с экранов телевизоров и очень красноречиво разглагольствует о задачах текущего момента.
В старые времена изредка Шлагбаум выходил из психушек, лихорадочно раздавал уже стоящим в боевой стойке с магнитофонами наперевес западным журналистам интервью о печальной участи инакомыслящих в "Империи зла" и отправлялся обратно, к добрым старым знакомым в белых халатах и больничных пижамах. Болезнь его прогрессировала. Постепенно он начал бредить. Это заключалось в том, что он стал воспринимать себя вовсе и не Шлагбаумом, а кем-то гораздо более исторически значимым. Притом его роль была всегда оппозиционна режиму. При Брежневе он "поработал" незаконнорожденным братом академика Сахарова. С наступлением перестройки надел личину князя Георгия Евгеньевича Львова - главы Временного Правительства России. Когда демократы пришли к власти, он решил продолжить борьбу против социальной несправедливости в качестве Бронштейна-Троцкого.
Его прототип - лидер коммунистов и соратник Ленина - в свое время отличался дьявольским красноречием. Хотя Шлагбаум-Троцкий и уступал в этом своему предшественнику, но все-таки искусством ораторствовать и конопатить текущие крыши сограждан владел отменно.
- Никто никогда никому ничего не давал просто так, - вещал он с возвышения на площади перед главным входом на ВДНХ. - Миром правила и правит сила. Кто может вскочить в седло - тот на коне. Остальные глотают пыль из-под копыт. У наших врагов - сила наглости, нахрапистости и жестокости. У нас - сила справедливости и единства!
Площадь была наполнена народом - людская масса перехлестывала на проезжую часть и в сквер. Надтол-пой реяли красные серпасто-молоткастые, полосатые российские, желто-черные монархические, Украинские флаги, а так же флаг Демократической Республики Вьетнам. Свысока смотрели на происходящее портреты Ленина, Николая второго, Ивана Грозного, Сахарова и еще непонятно кого. Из плакатов можно было узнать массу интересного. "Банду демократов под суд". "Монархия - мать порядка". "Долой ТЕЛЬ-АВИВви-дение и "Московский мозгомоец". "Отстоим перестройку - вашу мать". "Учение мондиализма - в массы". Шел торг газетами и брошюрами. Тут были и "Жиды", и "Дерьмократия - путь в никуда", и "Семьдесят лет красного террора", и "Кто тормозит реформу". Судя по всему, собрались здесь люди самых разных политических платформ.Вел митинг Сидор Николаевич Сидоров - именно так теперь именовался Шлагбаум. Именно под этим именем он рекламировал партию по телевизору и умывал Андрюшу Карабасова "пепси-колой".
После школы я поступал в театральное училище и даже выдержал творческий конкурс. Потом достаточно походил по театрам и циркам, позанимался всласть личным сыском, так что узнать человека, даже если он изменил внешность, я мог без особого труда. Надо отметить, поработал Шлагбаум над собой серьезно. Даже походку изменил. Но я его раскусил. Вот только к чему, спрашивается, весь этот маскарад?
Держался Шлагбаум напористо. Нес полнейшую чепуху, неубедительно, энергично. Срывал аплодисменты. Он предоставил слово очередному оратору, и на ящики вскарабкался очкастый мужчина в мятом дешевом костюме.
- Товарищи, господа, как же нас дурят. Машину продал. Квартиру продал. У сестры живу. Деньги все в ЛЛЛ отдал. Не вернули ни копейки. Даже рваного рубля не увидел. За Ламроди голосовал в старую Думу - все равно не вернул. Агитировал за него в новую Думу - и тут не вернул. Обдурили! Теперь все деньги, что оставались, в нашу партию отдал! Последние брюки отдам - лишь бы гадам, что нас дурят, пусто было!