Взаперти Салаха держали трое суток. Наконец грязного, со щетиной на лице, которая доставляла немало неудобств человеку, привыкшему ежедневно бриться, под конвоем привели в "служебку". На этот раз его доставили в другую комнату, где за столом сидел не майор, а капитан.
- Подполковник Мадуев? - "Фильтратор" приветливо улыбнулся. - Садитесь.
Салах словно нехотя опустился на табуретку. Шевельнулся и ощутил, что сиденье не шелохнулось - оно было привинчено к полу.
- Слушаю вас.
- Мы запросили часть, где вы до увольнения служили. Нам ответил полковник Лебедев. Он дал вам отличную аттестацию. На телеграмме есть виза командира дивизии: "Согласен". Так что вы свободны. Мы дадим вам соответствующую справку - на будущее…
- Спасибо. А где ваш коллега - майор?
- Мишаков? Отбыл в командировку.
- Передайте ему привет и мою благодарность за хлеб, соль и гостеприимство. Мыши в пакгаузе меня не съели. Ухожу, слегка обогатившись. Вшей, знаете ли, приобрел. Тухлой водички попил. Лечебная, говорят…
- Я так понял, что в случившемся с вами вы вините майора? - Капитан сложил бумажки в папку, закрыл ее. - Ваше дело, конечно. Однако скажу: запрос командиру полка посылал не я, а майор. Вот, пожалуй, и все.
4
За два дня до появления Салаха в Жана-ауле над горами ревущим смерчем пронеслись два самолета Су-25. Мелькнув в синем небе белыми стрелами, они умчались, обгоняя собственный рев. Но две фугаски, сорвавшиеся из-под крыльев, нашли свои цели. Что уж там собирались накрыть могучим ударом крылатые соколы, неизвестно, но одна бомба попала точно в дом Мадуевых, вторая разнесла в щепы хилую сельскую лавку, стоявшую на въезде в аул.
Глазам Салаха открылась огромная яма с краями, запорошенными красной кирпичной пылью. Все остальное, что здесь когда-то было, испарилось, исчезло.
Окаменев, стоял Салах над воронкой и смотрел в одну точку, не в силах сдвинуться с места. Он вдруг ощутил в себе глубокую пустоту, и все, что еще полчаса назад делало его живым человеком, потеряло смысл, стало ненужным.
Дом, семья, твое дело - это настоящее.
Твои дети, внуки и правнуки - будущее.
Ничего этого больше нет, ибо настоящее уничтожено.
А будущее даже не начиналось…
Подошли две женщины - молодая и пожилая. Встали за спиной Салаха, кивая сочувственно головами.
Салах почувствовал присутствие посторонних. Обернулся. Увидел женщин и вдруг улыбнулся, открыв крепкие ровные зубы. И было в этой улыбке не доброе - грустное или радостное, а злое, волчье. Молодая женщина даже отшатнулась, слегка выставив руку вперед, словно хотела отгородиться от видения.
- Офф-фай!
Салах понял, что испугал ее, хотя сам не знал чем. Сказал мрачно:
- Вардах, оха ма кхеталлах - смотри, не упади.
И снова растянул губы все в той же пугающей улыбке. Он будто перешагнул в себе то, что отделяет человека от хищника - страх, жалость, сострадание.
Пожилая женщина молча ушла. Молодая задержалась. Ее звали Деша - Золотая - дочь Накаевых, соседей, когда-то приютивших мать Салаха. Деша учила детей в соседнем ауле, в школе.
Дом Накаевых стоял на пологом склоне, со всех сторон окруженный фруктовым садом. Каждое деревце здесь взрастили трудолюбивые руки отца Деши - Имрана.
В один из дней, когда Деша была в школе, откуда-то из долины, прозвенев в воздухе лопнувшей струной, прилетел одинокий снаряд. Он попал в северную стену дома Ненаевых. Взрыв разметал полдома, сорвал крышу и высадил все окна. Стены родного жилища стали для отца и матери Деши скорбной могилой.
Комната, в которой жила теперь Деша, с трещинами в стенах и на потолке, сохранилась чудом. Старик Керимсолта - деревенский плотник, помог учительнице наладить быт. Они вместе разобрали кирпичи, завалившие вход в сохранившуюся часть дома. Затем мастер наглухо забил окна фанерными листами, стекла в ауле не было. Подправил косяки двери, укрепил ее изнутри и снаружи, сделав все, чтобы развалюха осталась обитаемой.
Салах пристально посмотрел на Дешу. Желваки заиграли на загорелых щеках. Сказал жестко и властно:
- Я сегодня к тебе приду. Вечером.
Думал - смутится, возразит молодая женщина. Не в правилах горской морали вот так принимать бесцеремонные предложения мужчин. Не на Тверской у "Националя" в Москве происходило дело. В скромном ауле на краю гор. Но Деша посмотрела на Салаха и увидела все, что он сказал не словами, а взглядом: свое беспредельное одиночество, неуемную тоску и неприкаянность. И еще она оценила, как по-мужски красив этот человек, принявший на ее глазах страшный удар судьбы. Его худое чувственное лицо, мужественного, закаленного воина, волевые глаза - все выдавало натуру гордую и свободолюбивую. Чувствовалось - он привык повелевать и умел заставлять людей подчиняться себе. Нет, он не искатель легких приключений и не захочет оскорбить или унизить ее здесь, на родной земле.
Она ответила так, словно они были знакомы давным-давно:
- Приходи.
Скажи Салах по-иному, улови она в его голосе малейшую нотку просительности, Деша по привычке презрительно улыбнулась бы и отошла, не ответив. Но Салах не просил, он приказывал. И Деша уловила в его тоне именно то, чего не слыхала в голосах других, предлагавших ей себя мужчин.
- Приходи.
Она повернулась и, мягко покачивая широкими бедрами, ушла. Гордая и красивая. С ровной спиной и высоко поднятой головой.
Салах проводил ее взглядом и не заметил, как к нему неслышно приблизился мальчик лет двенадцати. Он тронул тонкими пальцами рукав.
- Дядя Салах, с вами желает поговорить дядя Дага.
Салах встрепенулся. В юные годы с Дагой Берсаевым они были большими приятелями. Потеряли друг друга из виду только после того, как Салах поступил в военное училище. Конечно, известия о земляках доходили до Салаха. Он знал, что Дага окончил юридический факультет, стал прокурором в одном из районов Чечни, но встречаться им не приходилось.
Салах не сразу узнал старого товарища. Круглое лицо Даги обрамляла рыжая борода. Он был в подогнанном по фигуре камуфлированном армейском обмундировании. На широком ремне - кожаная кобура фирмы "Бианчи", дорогая и элегантная. Из нее торчала рукоятка "вальтера ППК-38". С оружием как-то не вязались четки, которые Дага, не переставая, перебирал длинными пальцами. Он выглядел сурово и воинственно.
Они обнялись.
Салах стиснул приятеля в объятиях порывисто, энергично.
Дага обнял Салаха протокольно: мягко коснулся его спины руками и тут же отпрянул. Но сказал приветливо:
- Здравствуй, брат. Рад тебя видеть. - И показал на мягкую банкетку у столика: - Прошу, садись.
Салах сел, глядя на Дагу и пытаясь вспомнить, что осталось в нем от того сорвиголовы, которого он знал много лет назад.
- Ты был дома? - Голос Даги звучал спокойно, умиротворяюще. Слова он произносил странно - почти нараспев, будто молитву. - Очень сожалею, Салах. Твоя мама всегда была для меня как родная.
Салах молча склонил голову, принимая соболезнование.
- Что собираешься делать? - продолжил Дага.
- Пока не знаю… Меня уволили из армии…
Дага помрачнел.
- Я знаю это, и меня удивляет твое спокойствие. Мы здесь все считаем, что тебя не просто уволили. Они взяли от тебя все, что им было нужно, и выкинули, как использованный презерватив.
Последняя фраза прозвучала хлестко, словно пощечина. Нацеленная в лицо, она попала в сердце. Хотелось вскочить, вмазать обидчику, но ноги не слушались, а рука не поднималась.
Разве Дага не прав? Да, его сравнение грубо, грязно, но кто сказал, что оно не точно?
Можно говорить деликатно: "Уволили по сокращению штатов". Можно говорить… Все можно, черт возьми! Но от этого правда не станет менее оскорбительней слов, ее обозначивших.
- Да, ты прав, Дага, - смиряя гордыню, согласился Салах, - употребили и вышвырнули…
Дага вежливо склонил голову.
- Хорошо, друг, что ты это понимаешь. Умение видеть и признавать правду - очень важное качество. Мы тебе поможем. Я надеюсь, ты все еще настоящий чеченец?
- Что значит "настоящий"?
- Хватит у тебя мужества вступить в ряды воинов Аллаха и продолжить борьбу в наших рядах?
- Ты говоришь как мулла.
- Почему - "как"? Я и есть мулла.
Салах оторопел.
- Разве я обманывал тебя? - тихо спросил Дага.
- Но ты… прокурор!… - воскликнул Салах.
Дага жестом остановил его.
- Перед Аллахом все мы равны - и прокуроры, и преступники…
- Хорошо, тогда о другом. Я не боюсь войны. Я уже воевал. Но ты, скажи мне, Дага, ты уверен в победе?
- Почему нет? Нас поддерживает рука Аллаха. Очень сильная рука…
- И в какой роли ты меня здесь представляешь?
- Знаю, ты можешь обидеться, но должность командира пока не получишь. Будешь… как это лучше сказать? Стажером, да?
- А кто же станет моим командиром? - Салаху показалось, что старый друг попросту разыгрывает его - профессионала, десантника, спецназовца… подполковника, в конце концов, черт побери!
- Казбек Цокаев.
- Кто он? Военный? - продолжал жестко настаивать Салах.
- Сейчас каждый чеченец - военный.
- Я не это имел в виду!
- Казбек в прошлом водитель. Но у него уже большой опыт боев. И он сменил на командном посту Рахмана, твоего двоюродного брата.
- Но он же не военный, так?
- Да, Казбек не военный. Тут возразить не могу. Однако он проверен в деле. И тебе придется ему подчиняться.
- Он не знает тактики. - Салах старался все же сдерживаться. Ему казалось, что, когда речь идет об опасном и крайне рискованном деле в первую очередь должен торжествовать здравый смысл. И его прямо-таки бесило упрямство Даги, который не желал вдуматься в его слова.
- Не надо, Салах. Может показаться, что тебя мучает зависть. Это плохо. И еще мой совет. Ты дважды повышал голос. Я говорил тихо. От крика правды в словах не прибавляется.
- Но твое решение неразумно. А у меня достаточный военный опыт. Ты думаешь, я не разберусь, что у вас к чему?
- Разберешься. Я очень на это надеюсь. Очень. Ты и нужен нам как командир… Но пойми, от тебя не требуют, чтобы ты в один день стал правоверным. Для таких, как ты, Салах, в Коране есть сура "Покаяние". Ты пока вдумайся, перевари то, что нам завещано пророком. Потому что сейчас ты безбожник в душе. Твое обрезание - не показатель веры, а телесный знак. Но ты пришел к нам. И мы заключаем союз, о котором сказано в Книге. Слушай:
"А если кто-нибудь из безбожников просит у тебя убежище, то приюти его, пока он не услышит слова Аллаха. Других же неверных избивайте, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте. Если они обратились в веру и выполнили молитву и давали очищение, то освободите им дорогу: ведь Аллах - прощающий, милосердный".
Подумай над этим. А теперь я приглашаю тебя пообедать.
Они вышли из домика на свежий воздух. Под кронами буков гулял полный свежести и летних запахов ветерок. На ровной площадке, метрах в двадцати от домика, на земле был разостлан ковер.
- Там и пообедаем, ты не против?…
В Жана-аул Салах вернулся в сумерках.
5
Дом Деши стоял неподалеку от ямы - бывшего семейного гнезда Мадуевых. Салах миновал завалы щебня и кирпича, подошел к полуразрушенному соседнему дому и постучал.
- Кто? - спросил из-за женский голос, хотя в зоне войны подобные вопросы глупы и неуместны. И тот, кого называют "бандитом", и те, кто здесь "охраняют конституционный порядок", могут, не отвечая, просто полоснуть свинцом из автомата по любопытной двери и поставить на том точку.
Щелкнула железная щеколда. Салах толкнул дверь и вошел в помещение.
В комнате горела керосиновая лампа: электричество в аул уже давно не подавали. Более года назад подорвали несколько опор линии высоковольтки, а заниматься их восстановлением было некому.
Деша в легком домашнем халате, смотрела на гостя с удивлением. Он все-таки пришел! Она собралась что-то сказать, но Салах опередил ее. Он шагнул к хозяйке, обнял ее за талию, притянул к себе. Сопротивляясь, Деша уперлась в его грудь локтями и, отворачиваясь, запрокинула голову. Но его губы уже коснулись ее губ.
Поцелуй оказался неожиданным, и Деша на мгновение потеряла способность к сопротивлению. Губы были самой уязвимой точкой в ее обороне.
Медленным скользящим движением левая рука Салаха скользнула по ее спине к затылку. Женщина вздрогнула, словно от ожога. И эта дрожь заставила ее утратить остатки стойкости. Она со стоном обхватила шею Салаха обеими руками и прижалась к нему гибким пылающим телом.
Салах подхватил ее и легко, как ребенка, перенес к постели.
Вместе с искренним ужасом и стыдом от того, что она так легко подчинилась мужчине, но вместе с тем и со страстным желанием, чтобы его смелость не иссякла, в Деше пробудилось нестерпимое, почти забытое желание гореть и плавиться. Она прогнулась в пояснице, стараясь прильнуть к нему плотнее, и впилась ногтями в спину.
Она стонала, громко, во весь голос, чувствуя, как наплывают горячие волны ни с чем не сравнимого сладострастия. Она словно оторвалась от земли, ощущая полнейшую невесомость, и ей хотелось подниматься еще выше и выше. В глазах плыл медовый туман. Необычайная радость надвигалось на нее, подавляя все мысли, кроме одной - пусть это поскорее свершится… о, как оно близко… о, как оно…
Крутая волна наконец обрушилась на нее, выбросив прочь с этого бренного света, где война и горе, где заботы и безысходность…
Она глубоко вздохнула, возвращаясь к реальности - медленно, будто всплывала в живой мир из тумана беспамятства.
Деша открыла глаза и увидела над собой лицо Салаха.
- Милая!
Он коснулся ее губ своими, мягко, но повелительно прижимая к себе. Она сделала движение ему навстречу, к своему ужасу поняла, что не в силах сопротивляться. И вновь жаркая страсть кинула их навстречу друг другу, опалив, смяв, заставив стонать и радоваться…
Словно расплавившись в знойном мареве, они лежали рядом. Деша задумчиво водила пальцем по его груди.
- Скажи, Салах, только честно, ты пришел ко мне потому, что решил, будто я доступная женщина?
- Нет, Золотая, я ничего такого и не думал. Сегодня увидел тебя, и ты сразу мне понравилась. Ты обижаешься?
- Нет, - ответила Деша шепотом, - не обижаюсь. Только не пойму, зачем я тебе? Разве мало было женщин там, где ты служил?
- Мало. Ты ведь именно это хотела узнать?
- Да.
- И потом ты видишь, что происходит вокруг…
Салах поцеловал ее в щеку и губами коснулся уха. Она опять ощутила, как где-то в глубине тела вновь рождаются разбуженные недавно желания.
- Да, - едва слышно выдохнула Деша.
- Возможно, меня убьют. Не сегодня, завтра…
Деша плотно прильнула к Салаху пылающим гибким телом, стараясь внушить ему свое томление. Он это почувствовал и сжал ее в объятиях порывисто и сильно.
И опять их захватила вспыхнувшая схватка чувств. Прошло немало времени, прежде чем Деша смогла продолжить тихий разговор.
- Давай уйдем отсюда? Возьмем мою сестру Нарбику и уйдем…
- Уйдете отсюда ты и мой сын… если он у нас с тобой будет…
- Обязательно будет, - Деша глубоко вздохнула, словно ей не хватало воздуха. - Давай уедем!
- Мне уезжать нельзя.
- Почему?
- Милая, Золотая моя. Ты ведь все понимаешь сама. Мне нельзя. Где бы я потом ни оказался, меня будут звать чеченцем, который испугался войны. Подлецы всегда хитрые. Они знали, как положить чеченцев в этих горах. Причем положить так, чтобы никто из нас не сказал: "Я не хочу умирать".
- Неужели ты, человек с высшим образованием, не можешь встать выше диких обычаев? Ты, такой умный, самостоятельный, смелый…
- Не могу. Глупо, но это так. Женщина может и, наверное, долина осуждать войну. Но мужчина обязан воевать: победить или погибнуть. Даже если он понимает, что делает позорное, никому ненужное дело.
Деша заплакала. Беззвучно - он ощутил, как вздрагивали ее плечи. Языком коснулся нежной щеки и слизнул солоноватую каплю. Деша плотнее прижалась к нему, к его широкой груди.
- Я не хочу лишаться тебя. Не хочу, не могу, не буду!…
Салах даже зубами скрипнул от неожиданной злости. Его всегда доводила до бешенства мысль, что в любой войне главными жертвами всегда становятся невиновные люди. Дети. Женщины. Старики. Будь прокляты все, кто стреляет! Будь проклято все, чем можно убить!…
- Сделаем так, - сказал Салах твердо, как говорил всякий раз, приняв командирское решение. - Я отправлю тебя подальше отсюда.
- Нет, - возразила Деша, - я останусь с тобой до конца. Когда-то ж война прекратиться?
- Тебе лучше уехать, - его настойчивый тон стал мягче, спокойнее. - Стрелять в наших краях будут бесконечно долго. Сейчас стреляют, потому что борются за независимость. А когда получат, начнут делить власть. А ее без перестрелок не разделишь…
- Даже если так, я все равно останусь. А вот заставить уехать отсюда Нарбику - это просто необходимо.
- Хорошо. Давай в первую очередь. Но затем - тебя!
Впервые в своей командирской жизни Салах, принял компромиссное решение.
Какая любовь может существовать без уступок?…
6
До полудня еще не далеко, но солнце уже раскочегарило свою топку и палило нещадно.
Полуян брел по теневой стороне улицы, заранее предвкушая удовольствие: вот придет домой, встанет под прохладный душ…
До дома оставалось совсем недалеко, когда за спиной послышались торопливые шаги. Обычно на подобное не обращают внимания: мало ли кто быстро идет по улице! Но Полуян спиной почувствовал - догоняют именно его. Неприятное ощущение собственной незащищенности оказалось столь велико, что он сошел с дорожки и остановился у высокого тополя. Увидел майора с авиационными крылышками в петлицах. Увидел и сразу узнал: это был военный контрразведчик Денис Резванов, с которым они, теперь уже "когда-то", служили в Афгане.
- Полуян! - Резванов остановился, снял фуражку и вытер лоб платком.
- Ну, ты ходишь! Облом! Еле догнал.
- А ты давно здесь?
- В Ковыльной? Больше года. Обслуживаю вертолетный полк. Ты мне нужен!
- Какое же отношение мой блокпост может иметь к вашему полку?
- Хочу с тобой посоветоваться.
Полуян посмотрел на Резванова с подозрением: с чего бы это вдруг контрразведчикам понадобился его совет. Да еще здесь в мирной станице Ковыльной?
- Думаю, тебе не надо объяснять, как чеченские боевики относятся к вертолетчикам? Если они решат наведаться в Ковыльную, твой блокпост немедленно станет передовой. А у тебя есть информация об их планах?
Полуян замялся. Признаваться, что Сурмило не снабжает его сведениями о боевой активности чеченцев, было неловко. Изображать высокую осведомленность - тоже казалось нечестным. Вот он и улыбнулся виновато.
- Нет у меня никакой информации. Доволен?
Резванов помрачнел.
- Спасибо за честность, хотя я так и думал. Ладно, тогда о другом. Мне нужен совет военного, который способен оценить разведданные. Не вертолетчик, не сапер, а именно такой как ты - общевойсковик.