– Нет, весь в соплях. Но все равно, странно, больничный в такое время… – растерянно повторил Суворов: – Приезжайте скорей.
– Я постараюсь долго не задерживаться. Назарова вечером вернется из Самары и сможет попасть в управление на другой день, утром, – успокоил Ерожин криминалиста.
– Ладно, до встречи. Танечке привет.
Петр попрощался и спрятал телефон в карман.
– Что-нибудь случилось? – спросила Таня, заметив озабоченность москвича.
– Тебе привет от Вити, – думая о звонке, рассеянно передал подполковник.
– От какого Вити? – не поняла Таня.
– От Суворова Вити, – пояснил Петр. – Мне неохота сидеть в кабаке, давай что-нибудь купим и поужинаем дома, – предложил Ерожин, въезжая в столицу.
– Неловко ехать к вам домой, – сказала Таня.
– Желаешь спать на улице?
– Нет, на улице холодно, – ответила Назарова и спросила: – Жены не боитесь?
– Боюсь, но ее нет, – признался Петр Григорьевич.
– Как нет, вы не живете вместе? – удивилась Таня.
– После истории с сыном, я не хочу оставлять Надю одну. Она у родителей.
– Если вы такой опытный сыщик и так напугались, наверное, ваш Кадков и впрямь очень опасен, – задумчиво проговорила Назарова.
– Боюсь, что да.
– Скорее бы его взяли, – вздохнула Таня.
Петр Григорьевич подрулил к супермаркету и, заехав на площадку, с трудом нашел свободное место. В это время москвичи возвращались с работы и запасались провиантом.
– Вылезай, пойдем добывать харчи.
Таня продолжала думать о Кадкове и немного отстала.
– Не спи, тут затолкают, и еще потеряешься. – Петр взял Таню за руку и повел к витринам. – Выбирай сама. Сегодня будешь за хозяйку.
Тане стало очень уютно от этого предложения. Она приподнялась на цыпочки, высматривая за спинами москвичей, что творится на прилавках.
– Я не знаю ваших вкусов, – сказала Таня, пристраиваясь к очереди в колбасный отдел.
– Я всеяден, – сообщил Петр Григорьевич и послушно встал рядом.
Ерожин руку Тани не выпускал, а она ее не вырывала, хотя шанс потеряться, стоя в очереди, был не велик. К машине они возвращались с двумя внушительными пакетами. Протискиваясь между вереницами легковушек, припаркованных у подъездов чертановских башен, Ерожин снова поглядел на часы.
– Всего полвосьмого. Мы еще и новости застанем, – сказал он Тане.
– Я телевизор последнее время редко смотрела. Тетка сидит за своими сериалами, а я их не перевариваю, – пожаловалась Назарова. – Но если честно, я бы выпила чаю и завалилась спать.
Лифт работал, и через минуту они стояли у дверей ерожинской квартиры. Петр Григорьевич полез в карман за ключами, но, взглянув на дверь, застыл.
– Замри! – сказал он шепотом девушке и вместо ключей извлек пистолет. Таня тоже посмотрела на дверь и сначала не поняла тревоги Ерожина. Профессионализм молодого криминалиста пока не работал в автоматическом режиме, и его приходилось включать. Но, оглядев коробку и замок внимательно, Назарова обнаружила еле заметную щель:
– Она открыта?
Петр кивнул и приложил палец к губам. Так они простояли минуты три. В квартире было тихо. Тогда Петр Григорьевич отвел Таню на этаж выше, неслышно подошел к двери, на мгновение замер, затем рывком распахнул ее и ворвался внутрь. Прошло несколько минут. Наконец он показался в проеме своей прихожей и знаком позвал Таню. Лицо у хозяина квартиры при этом было весьма мрачное. Таня вошла и ахнула. Кресло, стол и тахта в развороченном и изломанном виде походили на кучи хлама. Части телевизора валялись на паркете, осколки экрана разлетелись по всей комнате. Содранную с потолка люстру, вернее то, что от нее осталось, Ерожин обнаружил в унитазе. Такая же картина наблюдалась и на кухне. Весь линолеум заполняли осколки чашек и тарелок. Из холодильника торчали вырванные детали и провода. Таня смотрела вокруг расширенными от ужаса глазами. Ей сразу вспомнилась квартира пенсионерки в Новгороде:
– Это он?
– Мы разминулись часа на три, – предположил Петр Григорьевич и достал из кармана мобильный телефон. Аппарат в квартире оказался изувечен.
– Где Надюша? – спросил Ерожин Марфу Ильиничну, забыв с генеральшей поздороваться.
– С Глебом и Любашей по Москве разгуливают, – ответила вдова.
– Появится, пусть сразу отзвонит, – попросил Ерожин и спросил: – Кто такой Глеб?
– Твой новый родственничек. Брат Михеева, теперь муженек Любы, – не без сарказма, пояснила Марфа Ильинична и напомнила: – Не забудь на свою свадьбу в воскресенье явиться. И подарок невесте не забудь.
Ерожин промычал на прощание что-то невразумительное и, на минуту задумавшись, метнулся к стеллажу, подтянулся на руках и заглянул внутрь. Кейса с долларами на стеллаже не оказалось. На его месте подполковник заметил листок. Он развернул его и прочел нацарапанную печатными буквами записку: "Штемп, носить передачи сыну тебе будет не на что".
24
Егор Шемягин смотрел на себя в зеркало. Лицо его после вчерашнего кутежа выглядело скверно. Мятые щеки, синеватые мешки под глазами, да и нос, которым артист по праву гордился, припух и потерял свою идеальную арийскую форму.
– Дрянь у тебя морда, – сказал сам себе Егор и принялся растираться кремом. Собственная внешность Егора Александровича волновала всегда, но сегодня, в день, когда предстояли пробы на роль, особенно. Роль эта прельщала его не слишком. Брат героя фильма, жалкий сутенер, задействованный по-настоящему лишь в трех сериях из десяти. Для Шемягина, за плечами которого с десяток заглавных ролей, пускай в дешевых, но показанных по основным телеканалам боевиках, эта работа не сулила ничего, кроме заработка. Но Егор сидел без денег. Соня капризничала и требовала тряпок. Ее эффектная внешность за годы, что они делили постель и досуг, подвяла, а претензии остались те же. Шемягин давно бы с Соней расстался, но артисту льстило, что его пассия – дочь заместителя министра. Умывшись горячей, затем холодной и еще раз горячей водой, артист снова оглядел свою физиономию и недовольно поморщился.
– Что же делать? Будем показывать то, что имеем, – принял он философское решение и надел сорочку.
Соня продолжала возлежать на тахте, хотя время давно перевалило за полдень. Женщина ждала портниху и, рассеяно листая журнал, где предлагалась итальянская одежда к зимнему сезону, курила сигарету с ментолом. Егор терпеть не мог запах ментола, но заставил себя подойти к Соне и чмокнуть ее в губы. Соня мазала губы на ночь какой-то отвратительной питательной помадой. Выйдя в холл, перед тем как надеть пальто, Шемягин достал платок и брезгливо вытер рот. На лестничной площадке он облегченно вздохнул и вызвал лифт. Квартира Сони находилась на третьем этаже, но передвигаться пешком по лестнице артист не любил. Кабина остановилась. В ней спускался пассажир с десятого этажа. Старый кагэбист направлялся прогуливать своего хромого водолаза. Огромная собака сидела, заняв половину лифта, и со свистом дышала. Если не знать, что дышит четвероногий, можно было представить тучного мужчину, страдающего грудной жабой.
– Здрасьте, Владимир Гаврилович, – фальшиво улыбнулся Шемягин, оскалившись своей знаменитой шемягинской улыбкой.
– Привет знаменитостям, – ответил кагебист. – На съемки?
– На пробу, – небрежно бросил Шемягин.
В доме Министерства внутренних дел, где генерал Грыжин выбил квартирку для дочери, артист обитал на правах местной достопримечательности. На улице Егор поднял воротник и огляделся. Толкаться до студии в метро ужасно не хотелось. Он высматривал знакомых в припаркованных возле дома авто. Соседи, случалось, подбрасывали местную знаменитость, почитая это, как думал Шемягин, за честь. Но сегодня Егору не везло. Он уже было побрел к метро, как услышал сзади радостный крик:
– Шемягин, неужели сам Шемягин?! – Егор оглянулся и увидел высокого сухопарого брюнета, аршинными шагами поспевающего за ним.
– Вы меня? – поинтересовался артист и на всякий случай опять напялил свою улыбку.
– Проезжал, смотрю и глазам не верю. Думаю – Шемягин, или показалось, – продолжал брюнет, восторженно оглядывая артиста.
– Вам не показалось. Я Егор Шемягин, но с кем имею честь?
– Какая удача. Вы меня не помните? Я частично финансировал фильм "Смерть от удушья", где вы снимались в заглавной роли. И вот теперь вижу вас на улице, – ворковал брюнет, продолжая всем своим видом демонстрировать восторг от случайной встречи. Магическое словосочетание "финансировал ваш фильм" сделали свое дело. Улыбка Шемягина из фальшивой в мгновение стала необычайно искренней:
– Мы иногда не знаем в лицо наших благодетелей, – признался он. – Очень приятно познакомиться.
– Руслан Ходжаев, – протянул руку благодетель, и Шемягин с удовольствием ее пожал.
– Такую встречу надо отметить, – предложил Руслан Ходжаев, когда артист освободил его пятерню.
– С огромным удовольствием, но, увы, у меня проба. Надо ехать на студию, – с неподдельным сожалением отказался Егор.
– Так за чем встало дело? Сейчас я вас отвезу на студию, а после пробы приглашаю на обед. Очень люблю ресторан Дома кино, но пропуска не имею. Вот и пригласите. Ваш пропуск, мой кошелек. Идет?
Егор Александрович радостно согласился. На нормальный обед он сегодня не рассчитывал. Соня уже несколько лет дома не готовила, а получить скучные щи с котлетой в родительской квартире на Таганке – перспектива не из веселых. Брюнет проводил кинознаменитость к белому "Мерседесу" и раскрыл дверцу. Шемягин с удовольствием развалился на мягком сиденье и достал пачку "Мальборо".
– У вас в машине курят?
– У нас в машине не только курят… – многозначительно намекнул Руслан. Мужчины понимающе переглянулись. Через двадцать пять минут Егор Александрович вошел в проходную студии. Оператор Степнюк давно настроил свою камеру, направив объектив на бутафорскую телефонную будку. Режиссер Картузов, маленький лохматый еврей, по паспорту Фридман, бегал вокруг оператора и скороговоркой произносил монолог из отборной матерщины. Причем в устах режиссера это звучало деловитым ворчанием.
– Слава богу, хоть ты вовремя, – сообщил Картузов, взглянув на огромные ручные часы. – А вот б…, Катька, задницу вовремя никогда поднять не может. Ты ее, суку, хоть бей, хоть на коленях проси, все равно проспит, тварь. Время павильон сдавать, а этой прошмандовки нет!
Молодая артистка Катя Самохина, дочь известного киноактера шестидесятых годов, опоздала всего на двадцать минут. Но этого вполне хватило, чтобы испортить настроение постановщика.
– Становись в будку, морду высуни. Играй ожидание. Ты ему звонишь и смотришь, вдруг пришел. Поняла, дура? – объяснил Картузов Самохиной задачу в пробном эпизоде.
– Поняла, Самсон Михайлович, – ответила Катя и заняла место у телефона.
– А ты, Гоша, медленно хромай к ней, словно после бодуна. Ничего не видишь, ничего не понимаешь. Как носом в нее упрешься, отыграй недоумение, сменишь на удивление, удивление на радость, улыбочку свою идиотскую выдашь и текст: "Лида, ты что тут делаешь?" Понял?
Шемягин понял. Вся съемка с двумя дубля: ми заняла тридцать минут. До встречи с новоявленным богатым поклонником у Шемягина оставалось полтора часа. Егор Александрович поехал в Дом кино на троллейбусе. В его кошельке от вчерашней гулянки осталось пятьдесят рублей, и он решил выпить в родном доме пару чашек кофе, чтобы скоротать время до обеда. С владельцем белого "Мерседеса", Шемягин договорился встретиться в холле клуба. Стоя в тесной коробке городского транспортного средства, артист прикидывал, когда можно рассчитывать на гонорар от предстоящей съемки. Это, конечно, в том случае, если проба Картузову понравится. Но режиссер не первый раз работал с артистом Шемягиным, которого он и открыл для миллионов зрителей, и Егор в успехе не сомневался. В буфете Дома кино мелькали лица, Егору Александровичу хорошо знакомые. Торчал здесь народ киношный, оказавшийся не у дел. Кроме опостылевшего кофе каждый надеялся на встречу с постановщиком. Артист вечно ждет или встречи, или звонка, от которых вся его жизнь разом переменится. У Егора Александровича все это осталось позади. Он своей встречи с режиссером Картузовым дождался семь лет назад и теперь стал знаменит и востребован. Шемягин нежно поздоровался со знакомыми. Поцелуи и объятия тут были нормой, хотя подлинных чувств не выражали. Артист заказал большую чашку кофе и небрежно выбросил на стойку пачку "Мальборо". Перекидываясь сплетнями и мелкими профессиональными новостями, он убил час. В холл спустился за пятнадцать минут до назначенного времени. Вспомнив, что обещал Соне выдать звонок о результате пробы, заглянул в администраторскую. Соня к телефону не подошла. "Странно", – подумал Шемягин. Егор знал, что его подруга ждала портниху и выходить из дома не намеревалась. Он на всякий случай повторил звонок. Номер не ответил.
Ходжаев появился минута в минуту.
– Что значит деловой человек, – похвалил артист пунктуальность Руслана. – Сразу видно, не наш брат – богема!
Они поднялись в ресторан и уселись в уголок. Егор Александрович с большим удовольствием устроился бы в центре. Красивый обед не грех и продемонстрировать братьям по цеху, но Ходжаев выбрал столик в углу и уселся спиной к залу. За обедом пили коньяк. Шемягин предпочитал водку, но цена коньяка льстила артисту, и он не возражал. Понемногу алкоголь и телятина с грибами расположили мужчин к интимной беседе. Разговор сам собой коснулся прекрасного пола. Егор Александрович, уже будучи навеселе, признался, что терпит любимую женщину из чувства долга.
– Любовь кончилась, – жаловался артист. – Остались привычка и страх. Страх перед скандалами, предшествующими разрыву.
Между делом он сообщил Руслану, чья дочь его поднадоевшая возлюбленная.
– Хочешь я у тебя ее куплю? – предложил Ходжаев.
– Как купишь? – не понял Егор.
– За деньги. Тебе нужны деньги? – поинтересовался Руслан.
– Деньги всем нужны, – трезвея от неожиданного предложения, произнес артист.
– Даю тебе штуку баксов. Ты мне – ключи от квартиры. Ночью приду, трахну твою министерскую дочку, а ты, если хочешь, приходи следом. Застукаешь измену и сможешь гордо уйти или гордо простить. Это уже твое дело.
– Ты серьезно? – недоверчиво переспросил Шемягин. В его представлении, за ночь, проведенную с Соней, любовник сам вправе требовать гонорар. А этот предлагает штуку.
– Я вполне серьезно. Люблю розыгрыши, – усмехнулся Ходжаев, блеснув темными с желтизной глазами.
– Я тоже люблю хохмы, – оскалившись экранной улыбкой, сообщил Шемягин.
– Тогда по рукам. – Руслан полез в карман и достал тоненькую пачку долларов. – Гони ключи от квартиры.
Шемягин взял деньги и, повертев их в руках, вернул назад:
– С Сонькой шутить опасно. У нее папашка хоть и вышел на пенсию, но все же был вторым ментом в державе. Связи остались.
– Не хочешь, как хочешь. Только на меня еще ни одна баба никому не жаловалась, – похвалился Ходжаев и неожиданно спросил – Стрелять умеешь?
– Ты к чему? – растерялся Егор Александрович.
– Уж очень лихо на экране палишь, – усмехнулся меценат.
– Вот ты о чем! – облегченно вздохнул Шемягин. – Понарошку умею.
– Поедем ко мне на дачу. По-настоящему попробуешь, – предложил Руслан. Шемягину никуда ехать не хотелось, но обижать богатого поклонника артист не решился. – На дачу так на дачу.
Вылетев на Киевское шоссе и миновав Кольцевую автостраду, белый "Мерседес" лихо притормозил на обочине.
– Выходи, проверим твою верную руку, – предложил Ходжаев.
– Прямо тут? – удивился Шемягин, оглядывая редкий березовый лесок.
– Прямо здесь и сейчас. А чем плохое место? Заодно и отольем, – улыбнулся Руслан. Мужчины вышли из машины и направились в лесок.
– Давай сюда сигареты, – попросил Ходжаев. Егор извлек полупустую пачку "Мальборо" и протянул Руслану. Тот взял пачку, пристроил ее на пенек и, не снимая водительских перчаток, достал из кармана маленький черный пистолет. Шемягин, покачиваясь, наблюдал, как его богатый друг долго и сосредоточенно целится. В темнеющем лесу яркая этикетка светилась, отражая уходящий осенний день. Негромкий хлопок выстрела заставил Егора Александровича вздрогнуть. Пачка "Мальборо" подпрыгнула как живая и упала за пенек.
– Теперь ты, – сказал Ходжаев, протягивая пистолет артисту.
Егор взял оружие, повертел в руках.
– Как из него стреляют? – поинтересовался он не очень трезвым голосом.
– Давай покажу, – предложил Руслан и, забрав пистолет из рук Шемягина, не целясь, выстрелил ему в голову.