С того времени уже никто в квартале не удивлялся, когда видел Кар и Ро, направлявшихся бог знает куда в сопровождении гордо вышагивавшего вслед за ними кота. Так они и познакомились с Вагнером, и, поскольку в наше время красивое и здоровое животное, увязавшееся за человеком на улице, имеет намного больше шансов быть подобранным, чем получить пинок, кот вот уже около недели ел и спал дома у Кар и Ро. Паньягуа же тем временем, несмотря на свою любовь к животным, с облегчением вздохнул, оставшись в одиночестве и избавившись от обязанности следить за своим красивым котом, который, хотя и доставлял ему некоторую радость, все же был для него источником огромных неприятностей. Что же касалось Лили, то она вот уже несколько дней не смотрела в окошко подвала, надеясь увидеть там Вагнера. И, хотя она так погрустнела и похудела, что ее мать разрешила ей съедать на два безе больше, чем обычно, глаза девушки теперь, по крайней мере по мнению Хасинто, глядевшего в них с таким безграничным вниманием и любовью, утратили нездоровую желтизну. Возможно, где-то в глубине все еще остался ободок ужасного оттенка кошачьих глаз, но теперь в них преобладал нежный карамельный цвет, придававший взгляду Лили такую мягкость.
8. СКРЫВАТЬ ИЛИ НЕ СКРЫВАТЬ
Поскольку настоящей жизненной дилеммой для Грегорио Паньягуа было не "быть или не быть", а "знать или не знать", то вполне понятно, почему теперь, в этой ситуации, его терзали сомнения. Он был не из тех людей, которые любят бездарно искажать знаменитые фразы - вовсе нет: вопрос "быть или не быть", или, что то же самое, "предпочесть жизнь или послать ее к черту", он считал бесспорно главным для всего человечества. Однако, когда выбор уже сделан (согласно автору слов "to be or not to be", - исключительно из трусости и "боязни страны, откуда ни один не возвращался"), несомненно, главной проблемой становилась стратегия, позволяющая с наименьшими потерями пребывать в этой так называемой "долине слез".
Стратегия, которой Паньягуа придерживался долгие годы жизни, была довольно противоречива: он держался намного ближе к вымыслу, чем к реальности. Но разве не так поступают все в этом мире? "Все люди обманывают самих себя, и единственное отличие умных от дураков в том, что первые знают это, а вторые - нет", - так говорил он себе. Знать, но предпочитать не знать - в этом была вся хитрость, и, по мнению Паньягуа, такая стратегия была особенно необходима в сфере любви, где нужно обманывать себя особенно искусно. Как, например, решили свою проблему Инес и ее мать? Насколько ему было известно, обе нашли одинаковый способ защиты от этой реальности, которой лишь безумцы решаются глядеть в лицо: они предпочли скрыть от себя многое из того, что с ними случилось.
Утаивать или не утаивать. Скрывать или не скрывать… и здесь возникал еще один вопрос. По мнению Паньягуа, существовало по меньшей мере два способа вступить на путь добровольной слепоты: первый - ослеплять себя избытком реальности, наслаждаясь множеством тел, как Беатрис (произнеся слово "тел", Паньягуа снова почувствовал нечто очень похожее на мимолетную боль, пронзавшую иногда его конечности). Второй же способ - бежать от реальности, как делала Инес, предпочитающая терпеть мучения от недостойного человека, чем от того, кто был бы ей действительно дорог. Вернее было бы сказать, предпочитавшая, потому что сейчас Инес была влюблена, а это, как известно, состояние помрачения рассудка. Паньягуа бы даже сказал: оно несет жажду гибели. Потому что, согласно другой теории, выработанной за годы длительного уединения (когда он был альбиносом, как сказал бы Хасинто), в Любви с большой буквы - Любви, что не оставляет камня на камне, ослепляет, сводит с ума, лишает воли и чести, - плохо то, что она заставляет нас сознательно губить самих себя. Как известно, то, что все люди понимают под любовью, не имеет ничего общего с ее определением из толкового словаря: "Чувство, побуждающее желать, чтобы любимое существо, человек, группа людей или иной объект были счастливы". "Если бы это было действительно так! - думал Паньягуа. - Если бы были верны и другие знаменитые высказывания по поводу этого проклятого чувства: о том, что любовь терпелива (?), услужлива, не завистлива, что она не тщеславна и не обидчива (!!!), бескорыстна и терпелива (?), всепрощающа и доверчива (?!), если бы это было так!" Если бы… но пока в ожидании того дня когда любовь приобретет хоть некоторые из приписываемых ей качеств, все мы довольствуемся компромиссами, и главный из них, по мнению Паньягуа, - правильный выбор: знать или не знать, а говоря точнее: знать или не знать любимого человека.
В действительности сделать этот выбор не так-то сложно, потому что какой смельчак захочет узнать темные стороны жизни своего любимого, увидеть преследующих его призраков, грязь, которую он старательно заметает под ковер, все его преступления? "Только безрассудные и безумцы", - отвечал себе Грегорио Паньягуа, хотя как раз сейчас он пытался решить, как следует поступить, когда дело касается не Любви, а другого, похожего чувства, которому он подвержен намного больше, чем ему хотелось бы признать. Речь шла о так называемой "дружбе" - любви, которую пишут с маленькой буквы, как будто ей не свойственны большинство качеств ее безумной сестры. Потому что, хотя дружба более терпима и великодушна, чем любовь, она тоже требует верности и не терпит обмана. В том же, что касается постулата "знать или не знать", вступают в противоречие дружеская искренность, с одной стороны, и здравый смысл - с другой. Что же делать теперь ему с этим Мартином Обесом? Должен ли он молчать (или - что то же самое - обманывать своего друга) или, наоборот, открыть Мартину все, что ему известно об Инес: причину ее кошмаров, все ее грехи? Открыть или не открыть? Если для самих себя мы выбираем неведение, почему бы не выбрать то же самое для другого? "Однако, - сомневался Паньягуа, - общепринятая мораль проповедует нечто иное, противоположное: якобы настоящий друг - тот, кто срывает с наших глаз розовые очки и открывает нам правду". "Правда… еще одно высокопарное слово, - думал он, - еще одна безумная с большой буквы, которой все будто бы рвутся служить, раскрывая своим ближним глаза, хотя об этом их никто не просит". "Слушай, поскольку мы с тобой друзья, - так обычно начинаются подобные откровения, - я просто обязан сказать тебе, что…" На месте многоточия может оказаться нечто вроде: "Икс обманул свою жену с ее сестрой, когда они были еще только помолвлены"; "Зет сделала аборт в шестнадцать лет" или "имела лесбийскую связь в университете". В случае же с Инес это бы прозвучало примерно так: "Слушай, Мартин, поскольку мы с тобой друзья, я считаю своим долгом открыть тебе, что твоя возлюбленная однажды убила человека, и теперь ты должен мне помочь разыграть кое-какое представление".
Знать или не знать? Открывать или не открывать? Паньягуа никогда не стал бы колебаться в обычной ситуации, но в случае с Мартином принять решение было нелегко: в душе возник конфликт. Конфликт? Ну ты даешь, Паньягуа, скоро у тебя мозги расплавятся от мыслей. И до чего же ты додумался? "Если бы мне не нужен был Мартин для постановки этой пьески, обещанной сеньоре Руано, - размышляет Паньягуа, - то, безо всякого сомнения, я предпочел бы молчание и скрыл от него ту старую историю, случившуюся, когда Инес было всего тринадцать лет. Практически у каждого человека есть прошлое, которое лучше похоронить раз и навсегда, потому что трупы плохо пахнут. Знание чужого прошлого порождает лишь сомнения и новых монстров, которые при малейшей размолвке выходят наружу, вроде клейма "ты уже однажды мне изменил" или "шлюха один раз - шлюха навсегда" и так далее.
Однако теперь вопрос "рассказывать или не рассказывать" стоял ребром: имел ли он право продолжать лгать и использовать неведение Мартина? Ведь теперь ему пришлось бы лгать и обманывать его еще больше, чем когда они разыгрывали договор с дьяволом, потому что тогда они не были друзьями и от Паньягуа требовалась лишь некоторая деликатность, а не искренность, как сейчас. Говорить или молчать? Лгать или не лгать? "А где же Вагнер?" - внезапно удивился Паньягуа. На самом деле он был даже рад исчезновению кота: Вагнер не вызывал в нем особенно нежных чувств. Однако Паньягуа говорил себе, что из всех прохожих животное выбрало именно его, а это возлагало на него определенную ответственность. Паньягуа чувствовал себя ответственным за все. "Ты как глупый атлант, держащий на своих плечах земной шар, - сказал он себе, - хотя людям наплевать на твои старания, и, хуже того, - им совершенно непонятно, зачем тебе это надо. Но что поделаешь, если я такой, - успокоил он себя, - человек ведь не выбирает, каким ему быть…" Выбирать или не выбирать - вот еще один вопрос, не менее сложный, чем остальные. "Однако хватит, Паньягуа", - остановил он себя: вопросов становилось все больше, а у него было множество дел, гораздо более важных, чем эти глупые нравственные метания.
Он пришел к заключению, что действовать следует как при решении математической задачи, последовательно находя все неизвестные. Хватит гамлетовских сомнений. Паньягуа решил, вместо того чтобы рассказать Мартину все известные ему тайны, открыть ему лишь самое необходимое (и, может быть, кое в чем обмануть, если потребуется). Кому нужна Правда? К черту эту безумную гордячку!
Словно атлант, обнаружив стену, которая могла временно принять на себя часть его груза, Паньягуа испустил короткий торжествующий вздох. Однако расслабляться было рано: предстояло продумать еще один важный момент. Он уже определил свою линию поведения с Мартином, решив рассказать ему лишь скудную часть правды, но оставалось составить сам сценарий. Паньягуа много думал на эту тему в последние дни, но до сих пор его мысли так и не оформились до конца.
"Остается, - сказал он себе, - привести в исполнение безумный план, который тебе не хочется открывать даже самому себе. Хотя в действительности твой план не просто безумен, он совершенно глуп. Насколько я понимаю, исходя из твоих только что изложенных альтруистических соображений, он сводится к следующему: воспользовавшись тем, что Инес будет в Лондоне в день рождения ее матери, ты собираешься разыграть с Мартином еще один спектакль, а именно - привести парня в дом Беатрис и, поскольку она никогда не видела его даже на фотографии, устроить так, чтобы он понравился ей. Иными словами, обмануть ее, чтобы очаровать (хотя в этом главное - не перестараться), а когда она уже примет Мартина, можно будет открыть ей, что он - возлюбленный ее дочери. После этого, также как в фильме "Угадай, кто придет к обеду" с Сиднеем Пуатье, Хепберн и Спенсером Трейси, сеньора поймет, что этот мужчина, столь непохожий во всех отношениях на ее дочь, действительно способен сделать ее счастливой, и тогда (под звуки скрипок и мандолин) она откроет Мартину свои объятия и поцелует его (по-матерински, конечно, нужно следить, чтобы все не осложнилось: поцелуй в лоб, не больше). И дело в шляпе: обещанный сеньоре спектакль будет поставлен, но поставлен по-твоему, ты, как бедный дьявол, покоришься богине и в то же время бросишь ей вызов: "non serviam". Так это и есть твой великий план? Такая сентиментальщина достойна дешевой мелодрамы! Нет, я отказываюсь верить, Паньягуа, это невозможно, если только у тебя и в самом деле не расплавились мозги".
Грегорио Паньягуа не с кем было поделиться своими мыслями. У него не было ни Лауры, которая бы помогала ему своими советами по Интернету, ни рассудительной виртуальной сестры, умолкавшей лишь под действием Величайшей Глупости. У него не было и друга, которому можно позвонить по телефону, как делала сеньора Руано, оказываясь в своем доме. Ни даже кота. Был только он сам и его одиночество - старый друг, то помогавший, то дерзко насмехавшийся над ним, как несколько минут назад. И вот теперь оно снова заламывало ему руку со словами: "Так, значит, лучше ты ничего не мог придумать, кроме этой банальщины? А как насчет деталей? Под каким предлогом, например, ты явишься к сеньоре с Мартином? Скажешь, что это твой друг-иностранец, приехавший к тебе на несколько дней? Или представишь его как прекрасное и неожиданное утешение твоей старости?"
Одиночество Паньягуа огромно, и с каждой минутой оно становилось все более дерзким. "Хорошо, - согласилось оно, и Паньягуа почти разглядел в полумраке этого наглеца, упершего руки в боки. - Допустим, тебе удалось худо-бедно, решить эту проблему, и вот ты уже в доме Беатрис, с бокалом виски в руке, а справа от тебя - Мартин, прекрасный, как мертвец, и безмолвный, как Бог (или наоборот). И что же дальше? Изо всех сил ты постараешься избегать взгляда сеньоры, чтобы не потерять самообладание и опять не пойти ко дну. Ведь ей всегда удается добиться от тебя того, чего она хочет. "Исправьте свою оплошность, Паньягуа, сделайте так, чтобы моя дочь забыла этого жалкого латиноса, которого вы преподнесли ей на блюдечке. Вы все испортили: ведь я хотела, чтобы она просто получила встряску и оставила своего недостойного любовника". Таково было поручение Беатрис, верно? Только ты надеешься выполнить его по-своему (неправда, ты не можешь на это надеяться, я отказываюсь верить, что ты стал законченным дураком!), что, просто познакомив ее с Мартином, заставишь ее изменить свое мнение и принять его; и это будет твоя победа над ней, твое освобождение от ее тирании, твой вызов "non serviam". И, допустив, что это единственный твой план и ты не припрятал какого-нибудь туза в рукаве, могу я полюбопытствовать: как ты собираешься привести его в исполнение? - допытывалось одиночество, раскачиваясь из стороны в сторону - так, что его локти вырисовывали в воздухе недоверчивые вопросительные знаки. - Рассчитываешь на удачу или на свое феноменальное искусство убеждения? На красоту Мартина, способную сотворить чудеса? На божественное провидение или, быть может, вмешательство дьявола? Ах, Паньягуа, последнее вернее всего, потому что все остальное слишком эфемерно. Я очень сильно надеюсь, что ты меня (да и самого себя) просто обманываешь, и у тебя в голове есть другой, намного более надежный (или более хитроумный, талантливый и даже извращенный) план. Скажи мне, что это так, признайся, что у тебя есть грандиозная задумка, о которой ты предпочитаешь молчать. Разве не так, Паньягуа?"
Паньягуа, конечно же, ничего не отвечает - кто станет говорить с одиночеством? Мысли не звучат, лишь смутно намечаются в голове, и потом все складывается как-то само собой, зачастую не так, как планировалось, словно в мире действительно орудует целый легион бесов, изо всех сил старающихся продемонстрировать, что человек - предполагает, а они - располагают.
9. КАР И РО
- Вот уже три дня подряд я звоню Паньягуа, а он, подлец, и не думает отвечать, - сказала Кар Ро (обе принимали солнечные ванны на балконе своей хорошенькой квартирки, несмотря на ноябрь и температуру тринадцать градусов выше нуля). - Думаешь, он решил обойтись без нас в этом новом дельце?
Ро повертела головой в поисках стакана с напитком, похожим с виду на тропический коктейль вроде "пиньяколады", отпила и, передав его своей подруге, ответила:
- Не думаю, он ведь не такой идиот, чтобы не понять, что без нас из всего этого спектакля с дьяволом ничего бы не вышло. Давай посмотрим: кто сделал все самое трудное, почти невозможное? Кто узнал, например, про женщину с красными ногтями, чтобы Паньягуа мог заставить Инес поверить, будто он читает ее мысли?
- Ты, Кар, ты, знаток блогов, в особенности тех, которые пишут в Саусалито.
- А то, что она сказала про свою мать: "Если бы заставить человека исчезнуть было так же просто, как нажать на кнопку: раз и - прощай, мамочка"?
- Ты, Ро, спец по прослушиванию телефонных сообщений ближнего.
Ро, очень скромно:
- Да в этом нет ничего особенного, дорогая, такие телефонофобы, как Инес, редко меняют фабричный код доступа.
- Да-да, а история с кларнетистом и проклятой свистулькой?
- Ты и я, - в один голос сказали девушки, - хотя и… с помощью кой-кого.
Вагнер, естественно, не разделявший любви хозяек к низким температурам, все же решил выбраться ненадолго из своего теплого уголка и теперь, улегшись у ног Ро, лизал пальцы Кар.
- Какой милый котик… как он приятно меня щекочет… смотри, какими глазами он смотрит на меня.
- О, они такого же цвета, как у тебя.
- И у тебя такие же, я никогда раньше не замечала, что они такие желтые, правда-правда!
- Слушай, Ро.
- Что, дорогая?
- Позвони еще раз Паньягуа, а? Мне так не хочется упустить эту клевую работенку.
- Ладно.
Ро звонит.
- Ну?
- Опять не берет трубку.
- Думаешь, он понял, что в тот раз это мы…
- Дорогая, мужчины такие самодовольные существа, они никогда ничего не замечают. Наверняка он уверен, что все вышло потрясно само собой или, того не легче, благодаря его собственной гениальности.
- Да навряд ли он думает, что все вышло потрясно, ведь старушка стала предъявлять ему претензии.
- Эта старушка предъявила бы претензии даже самому Люциферу, дорогая.
- Люциферу?
- Именно так, Ро… Передай мне, пожалуйста, "Нивею". И телефон.
- Глухо, не отвечает.
- Но ведь мы все равно ему поможем, Ро?
- Кому, дорогая?
- Паньягуа, кому же еще, детка.
- Без его ведома, значит? Сыграем роль провидения?
- Провидений - не забывай, что нас двое, даже трое, если считать Вагнера.
- Да, но Вагнер вероломен и то и дело переходит на сторону противника. Правда, Вагнер?
Вагнер вильнул хвостом, как собака.
- И что ты думаешь об этих доморощенных манипуляторах?
- О ком?
- Об этих вершителях судеб, дорогая, сумасшедших, которые думают, что легко могут управлять судьбой себе подобных. Они не кажутся тебе занятными?
- Честно говоря, нет. Паньягуа - вылитая лошадь.
- Я имею в виду старушку, Беатрис Руано.
- А мне она нравится, классная тетка.
- Да, тетка - супер. Ну что, поможем им?
- Давай.
- Небольшая помощь никому не повредит, верно, Вагнер?
Вагнер глянул на девушек так, словно понял, о чем они говорили.
10. ДЕНЬ ВТОРОГО РОЗЫГРЫША
Утро выдалось пасмурным в Мадриде и солнечным в Лондоне, словно предвещая, что все в этот день перевернется с ног на голову. Увидев, что город утопает в небывалом сиянии, какое бывает лишь в тех местах, которые не избалованы хорошей погодой, Инес решила оставить собранный чемодан, поскорее разобраться с некоторыми оставшимися делами по работе и посвятить остаток времени тому, чтобы прогуляться и сделать покупки. Она хотела обязательно приобрести три вещи: чудесное увлажняющее средство для Мартина, вертикальную мини-печь и пару новых сотовых телефонов. "Лучше купить это в городе, в том числе и мобильники, - сказала она себе, - в аэропорту все будет намного дороже". Инес много приходилось путешествовать, и эти так называемые магазины беспошлинной торговли казались ей современным вариантом восточного базара для туристов, где все продается втридорога. "Сколько времени? Похоже, пора звонить Беатрис, чтобы поздравить ее с днем рождения и, возможно (!), сказать, что я заеду на минутку, - подумала Инес, - хотя если она примется за старое, то я опять выйду из себя и не полечу. Нет, - добавила она, словно убеждая сама себя, - лучше не говорить ничего. То, что никто не знает о моем намерении вернуться, оставляет за мной по крайней мере свободу выбора, и я могу передумать в любой момент".