По словам Мартина, выглянув в окно за несколько секунд до появления Беатрис, он увидел на улице Инес, что очень удивило его, ведь она должна была приехать лишь на следующий день. Мартин уже собирался сказать об этом Паньягуа, когда услышал за своей спиной голос сеньоры. Поворачиваясь, он успел за какое-то мгновение охватить взглядом всю сцену, отражавшуюся в оконном стекле. Нескольких секунд Мартину оказалось достаточно, чтобы убедиться в красоте вошедшей женщины, совершенно не походившей на Инес, и заметить, какой улыбкой при виде ее осветилось лицо Паньягуа. Однако, утверждает Мартин, с того момента, как он повернулся, чтобы поздороваться с хозяйкой, вся неторопливая элегантная картина, отразившаяся в окне несколькими секундами раньше, изменилась. Паника Беатрис напомнила Мартину ситуацию внезапной пожарной тревоги в общественном месте, когда за тысячную долю секунды со всех лиц падают маски, улыбки превращаются с гримасы, а цивилизованность улетучивается, возвращая людей в прежнее первобытное состояние. То же произошло и с сеньорой: внезапно она утратила все свое достоинство и упала перед Мартином на колени, пытаясь схватиться за его ноги. Однако последнее он не может утверждать с полной уверенностью, потому что Паньягуа тотчас встал между ними, загородив от него Беатрис. Но ее слова скрыть было невозможно: Мартин слышал, как она назвала его своей единственной любовью, а потом, отступая, вытянув назад руки, словно желая защитить ребенка от какого-то ужасного зрелища, повторила дословно фразу из его кошмара. В этот момент Мартин с быстротой, появляющейся в критических ситуациях, вспомнил все, что говорил ему Паньягуа о снах и загадочных каналах, соединяющих души, о том, как самые ужасные тайны человека, стершиеся из сознания его самого, проникают в сон другого и поселяются в нем, словно любящая душа - лучший хранитель всяких ужасов. К счастью, все это пронеслось в голове Мартина в одно мгновение, потому что нельзя было терять ни секунды. Несколько минут назад он видел из окна Инес, - та, вероятно, как раз собиралась войти в дом. Как, черт возьми, она здесь оказалась, вместо того чтобы быть в Лондоне? Сейчас это не имело значения: случайность, ошибка, проделки сатаны. Теперь он прежде всего должен был защитить Инес, как Паньягуа - Беатрис: нельзя было допустить, чтобы она увидела то, что сны так упорно (и неспроста) от нее скрывали. Но где же ее искать? Мартин был уверен, что не слышал звонка в дверь.
В дом, где ты был несчастлив, хочется входить незаметно, а не звонить в дверь. Отпустив такси, Инес несколько минут неподвижно стояла на тротуаре, глядя на окно, где ей привиделся призрак. Она долго не решалась войти и если в конце концов все же сделала это - то вовсе не для того, чтобы избавиться от страха, встретившись наконец лицом к лицу с прошлым, или убедиться в своей ошибке, доказав себе, что призраков не существует. Это было просто внезапное затмение, и Инес, поддавшись ему, вошла в дом - как человек, боящийся высоты, но однажды обнаруживающий себя перегнувшимся через перила над бездной. Как моряк, не умеющий плавать, но находящий необъяснимое удовольствие в том, чтобы выделывать акробатические трюки на снастях. Инес вошла в дом не через главную дверь, а через кухонную, от которой у нее был ключ - и какая-то сила потянула ее по лестнице в комнату Сальвадора. Через несколько секунд она была уже в коридоре, ведущем в спальни в задней части дома. Инес ступала медленно, как эквилибрист, наслаждающийся бесстрашием каждого своего шага над бездной. С отчаянностью игрока в русскую рулетку она нажимала на курок, то есть открывала одну за другой все двери, ожидая, что в любой момент может раздаться выстрел и она увидит то, что всю жизнь предпочитала скрывать от самой себя. "Открой глаза! Смотри! Слушай!" - кричало ей все в доме, так же как в детстве, когда Инес предпочитала ничего не знать о похождениях своей матери. Теперь пришло время прислушаться к этим голосам. Еще одна дверь: никого. Другая комната: тоже пусто. В следующей комнате Инес наткнулась на человека, который заснул с бокалом виски в руке и с застывшим на лице выражением клоуна, не выпущенного на цирковую арену. Это был Ферди. Его ли фигуру она заметила в окне? Была ли хотя бы малейшая, самая ничтожная вероятность этого? О, если бы!.. Но даже такая искушенная в самообмане женщина, как Инес, не могла спутать Ферди с тем белокурым призраком, который она видела в окне библиотеки. Ведь кто это мог быть, как не призрак? Тень Альберто - ни больше ни меньше. Да, да, просто призрак из далекого прошлого - не более того.
Еще одна дверь. Опять щелчок курка, но уверенности оставалось все меньше, потому что даже самый бесстрашный из игроков в русскую рулетку знает, что с каждой новой осечкой приближается роковая развязка, когда раздастся выстрел или, как в этом случае, за одной из дверей обнаружится страшная тайна. И тогда она увидит то, что скрывали от нее даже сны: две черные тени в комнате Сальвадора, и одна из них скажет: "Что ты здесь делаешь, золотце? Зачем ты открыла дверь? Это очень некрасиво, хорошие девочки должны стучать, прежде чем войти, разве ты этого не знаешь, Инесита-Инес?" Раньше единственным мучительным воспоминанием была сцена в кафе "Бруин", теперь же она стала смутно припоминать нечто другое, неясные тени забытого прошлого. Самоубийственное отчаяние способно открывать двери в самые потайные уголки памяти, в особенности тогда, когда по прошествии многих лет воспоминания сделались тягостными - и прежде всего ложные воспоминания, сфабрикованные ради того, чтобы продолжать жить.
Так шла Инес из комнаты в комнату, с отчаянной решимостью открывая все двери (о, пусть это будет всего лишь призрак Альберто, а не что-то более ужасное: призраки не опасны, они мертвые, а мертвые не меняются, не предают, не причиняют нам боли в отличие от живых). Инес обошла уже всю главную часть дома, потом - комнаты в глубине коридора. Теперь оставалось лишь спуститься по лестнице, чтобы очутиться перед входом в зеркальную галерею. Инес, как безумный камикадзе, ускорила шаг. "Эта зеркальная галерея похожа на охотничью засаду в ущелье", - говорил, по словам матери, Сальвадор. "Гость - или, так сказать, "дичь", - переступив порог, вынужден войти в коридор, позволяющий следить за каждым его движением. В то же время вошедший может сам, как внимательный охотник, наблюдать за людьми, находящимися в библиотеке".
Еще один шаг - и все откроется ("Боже мой, как я попала в этот дом именно сегодня? Что привело меня?"). И тогда она уже не сможет строить глупые иллюзии и отрицать очевидное: самоубийца, поселившийся внутри нее, утверждал (не слушай, не слушай его Инес, все это ложь), что сейчас она застанет Беатрис не с призраком - зачем обманывать себя? - а со своим возлюбленным. Как и в прошлый раз: ее мать и он, и оба смеются. Да нет же, дурочка, это невозможно: Беатрис уже шестьдесят три года, а Мартину чуть за тридцать, не говори глупостей, ведь они даже не знакомы, выкинь это из головы, Инес. Ты видела в окне всего-навсего призрак, тень Альберто, безобидную тень мертвого мальчика, а мертвые не меняются, не предают, им можно верить…
Вот они, и оба смеются… Мартин и Беатрис вместе, как и в ту ночь, которую она наконец ясно вспомнила, потому что все двери были открыты.
Как человек, пришедший в смятение, услышав в хорошо знакомой мелодии фальшивую ноту, Инес не сразу смогла осознать то, что увидела. Войдя в библиотеку, она обнаружила не призрака из прошлого и не Мартина Обеса, как боялась, а сцену из своего детства с другим действующим лицом - пожилым, похожим на клячу мужчиной. Этот мужчина с невыразимой нежностью гладил по голове старую женщину, сидевшую на диване ("Смотри, Инес, это ведь твоя мать! Нет-нет, невозможно, это не Беатрис: мама никогда не плачет"). Он с таким трепетным благоговением вытирал ее слезы, что Инес почувствовала себя явно лишней ("Видишь? Здесь нет ни твоей красавицы-матери, ни уж, конечно же, Мартина. Но кто же этот человек, ты видела его когда-нибудь раньше?"). Инес была так потрясена этой неожиданной и трогательной сценой, что невольно у нее вырвалось:
- Простите, сеньор, кажется, я ошиблась дверью.
- Разумеется, - ответил потревоженный любовник, - и, пожалуйста, уходя, закройте хорошенько дверь, сеньора может простудиться.
Все казалось Инес совершенно ирреальным, как во сне, однако, когда она повернулась, чтобы выйти из комнаты, некоторые детали привлекли ее внимание. Это произошло не в одно мгновение, а постеленно: как человек, не сразу распознающий фальшивую ноту, Инес сделала несколько шагов к двери, прежде чем уловить первый диссонанс. Она почувствовала, что вся библиотека окутана запахом духов ее матери. Инес сделала еще два шага по направлению к двери, и у нее не осталось уже никаких сомнений. Запах "L’Air du Temps" сопровождал Беатрис всегда, с тех пор как Инес себя помнила: "Дух времени" наполнял воздух, как утешение, когда мама уходила куда-нибудь вечером, и возвещал о ее возвращении на рассвете, когда Инес не спала, мучаясь бессонницей. Через несколько лет зловещий запах этих духов просачивался из-под дверей, за которыми слышался мальчишеский смех. Проклятый запах. Правда, некоторое время спустя он снова сделался терпимым, когда стал долетать до комнаты Инес вместе с музыкой Брассенса: тогда ее мать снова стала встречаться со скучными кабальеро, казавшимися тогда Инес такими же старыми и безопасными, как тот, который гладил сейчас волосы Беатрис. Инес сделала еще два шага к выходу ("Ты видела? Видела, Инес? Твоя мать - старуха") и вдруг поняла, что несмотря на диссонанс, созданный запахом духов - или, возможно, как раз благодаря ему - вся эта сцена выглядит безупречно благопристойной, словно мир повернулся наоборот - с запада на восток, слева направо, - чтобы возвратить ее во времена скучных кабальеро и позволить начать с этого момента новую жизнь. Жизнь без страхов и призрака мертвого мальчика. ("Ты думаешь, Инесита-Инес, что изменить прошлое так же легко, как обманывать себя, вычеркивая тягостные воспоминания?") Инес взялась за ручку двери. Этой идиллической сцене не хватало лишь музыки Брассенса, но не Инес исправлять ошибку, мельчайший диссонанс в этой почти совершенной симфонии. Для нее теперь самое главное - выйти из этого дома, забыть все, чего не следует помнить (это всего лишь сон, не было никакого преступления в комнате Сальвадора: то, о чем не говорят, не существует), и закрепить в памяти другое - образ жалкой старухи с достойным ее кавалером. Инес прошла по зеркальной галерее; ей были прекрасно известны все живущие в ней тени, но она не стала останавливаться, чтобы посмотреть на них. Еще несколько шагов - и она закроет за собой последнюю, входную дверь. Тогда все останется позади, как детская история, искаженная снами, как нечто далекое, не имеющее ничего общего с ее настоящей жизнью, как альбом со старыми фотографиями.
Может быть, именно поэтому, закрыв за собой дверь ограды, Инес не удивилась, увидев Мартина, который ждал ее на том же месте, где недавно стояла она сама, глядя на окно. Возможно, уже ничто не могло ее удивить после подобной ночи.
Эпилог
- Так ты, негодяй, для спасения моей души стараешься?
- Надо же хоть когда-нибудь доброе дело сделать.
Федор Достоевский, "Братья Карамазовы", разговор Ивана с Чёртом
- Уясни себе раз и навсегда, Хасинто: все якобы необъяснимое в этой жизни - удивительные совпадения, неожиданные встречи, кажущиеся людям проделками или кознями высших сил, - в действительности не более чем игра случая. Не ищи подобным вещам объяснения: ты можешь посвятить этому всю жизнь и в результате откроешь лишь то, что все это просто случайность. Например, однажды по чистой случайности ты оказываешься в месте, куда не собирался ехать, и говоришь: "как это странно", когда перед твоими глазами разворачивается невероятная цепочка событий, словно ожидавших твоего появления. В другой раз ты становишься свидетелем таких удивительных совпадений, что так и хочется приписать их шутнику-Богу или самому дьяволу. Однако в жизни ничего подобного нет, запомни это: не существует ни аристотикии, ни какотикии ("Это еще что такое?" - спросил себя Хасинто), есть только случай, а случай, как сказал кто-то, - всего лишь сумасшедший, подчиняющийся единственному властелину - своему капризу. А теперь давай покороче, расскажи мне, как поживает Лили, и уходи, я сегодня ужасно занят.
Грегорио Паньягуа недоумевал, зачем он теряет сейчас время с этим мальчишкой, тогда как его ждет столько дел. Нужно было срезать на балконе розы для сеньоры, заказать кое-что в аптеке, поговорить с прислугой, нанять нового парикмахера и косметолога, охранять ее дневной сон.
- Подай мне, пожалуйста, ножницы, да-да, для срезки цветов, которые лежат на столе. Спасибо.
Глядя, с какой любовью Паньягуа срезает свои чахлые розы, Хасинто не мог удержаться от мысли: "Бедный доктор, он, наверное, воображает, что его дама будет в восторге от выращенных им самим роз… да какая женщина обратит внимание на подобные тонкости при виде такого веника?"
- Громче, Хасинто, я тебя едва слышу отсюда, что ты сейчас говорил?
Хасинто очень хотелось рассказать сначала не о Лили, а о Вагнере, о том, как, обеспокоенный желтизной ее глаз, он принялся следить за котом и стал свидетелем в высшей степени странных событий. Здесь Паньягуа, конечно же, перебил бы его: "Ах, сынок, так значит, ты из тех, кто ненавидит кошек и считает их способными на всякие злые проделки? Да, да, многие люди считают кошек коварными существами, еще одно глупое суеверие". Хасинто стал бы оправдываться: "Да что вы, сеньор, я вовсе ничего такого не думаю, но, клянусь, недавно вечером я видел, как Вагнер забрался через окно в красивый богатый дом неподалеку, в нескольких кварталах отсюда. Не знаю, как он пролез внутрь: окно казалось закрытым, но он находился там довольно долго и, вернувшись, казался более довольным, чем кот на колокольне, как говорят у меня на родине. Знаете что, сеньор? - здесь он понизил бы голос, словно собираясь сообщить важную тайну. - Похоже, Вагнер решил устроить в доме переполох, потому что, как только он вылез, дважды раздался бой курантов, сначала пробивших час, а потом четверть. Клянусь, сеньор, бой повторился два раза, как будто время пошло намного быстрее обычного. Я слышал это своими собственными ушами. Да, знаю: вы опять назовете это суеверием, но в действительности как вы думаете: могут кошки заводить часы? Верна ли примета, что они устраивают перезвон, предвещая скорую свадьбу или смерть?"
Однако Хасинто ничего этого не сказал. Он достаточно хорошо знал своего соседа и поэтому предвидел, какова будет его реакция: Паньягуа замахал бы руками и опять бы стал уверять, что все в жизни - не более чем случайность. "А если я расскажу ему про такси?" - подумал Хасинто, потому что, следя за котом, он увидел и нечто куда более странное. Нет, об этом не стоило рассказывать. Если история про часы звучала просто неправдоподобно, то последующие события не вписывались вообще ни в какие рамки. Выбравшись из дома под бой курантов, Вагнер вышел на улицу и с деловитым видом уселся на тротуаре, словно поджидая кого-то. "Вы не поверите, сеньор, но, клянусь, через некоторое время к нему медленно-медленно, как по заказу, подъехало такси. Машина остановилась, и мне удалось разглядеть таксиста - вернее таксистку. И угадайте, на кого она походила? На одну из тех девушек, которых вы однажды попросили меня проводить до дома, помните, сеньор? Да-да, я знаю, теперь такая мода, что все девушки похожи друг на друга, настоящие пугала огородные, простите за грубость. Но я почти уверен, что это была одна из них, и, кроме того, я еще не рассказал вам самого главного. Клянусь святой Росой Лимы и всеми святыми: Вагнер сел в машину (конечно, он не открыл дверь, а просто запрыгнул в окно, я в своем уме, сеньор), и тогда зеленый огонек погас, словно показывая, что такси занято, и кот уехал, как богач на собственном автомобиле. Понимаете? Что вы на это скажете: существуют черти или нет?"
Нет, Хасинто не рассказал Паньягуа и историю про такси. Люди в Европе уже ни во что не верят. А у него на родине очень часто случались необъяснимые вещи, самые невероятные происшествия. Старики, рассказывая об этом, крестились, молодые смеялись, но принимали к сведению, и никто не заносился, зная, что в любой момент черт может сыграть злую шутку и с ним самим. Здесь же, в Европе, нельзя было говорить ни о чем таком, если ты не решил прослыть дураком. Поэтому Хасинто решил ограничиться рассказом о здоровье Лили, которым Паньягуа сам поинтересовался.
- В общем, насчет желтизны ее глаз, - начал он, - я, сеньор…
Паньягуа на несколько секунд оторвался от своего занятия, чтобы послушать паренька. Нужно было еще найти красивую бумагу, чтобы завернуть в нее букет, но он решил немного повременить с этим делом, чувствуя себя несколько виноватым. В этом мире существовала ведь не одна сеньора Руано. Паньягуа всегда гордился тем, что проявляет участие к мелким проблемам своих ближних… ("Пока не появилась она, пока не погасли для меня даже звезды на небе", - поправился он). Но все же так нельзя, нужно вернуться к реальности, всю жизнь нельзя свести к одной богине.
- Хорошо, так расскажи, как поживает малышка Лили, говоришь, ее глаза уже не желтые? ("Что за глупость эта выдумка про желтые глаза, что за суеверие!" - сказал себе Паньягуа.) Тебе удалось наладить с ней отношения? Куда подевался подлец Вагнер? Его уже давно здесь не видно, и, если честно, не могу сказать, что я слишком по нему соскучился.