На следующий день газеты вышли с заголовками "Скандал вокруг ЦДЭ", "Чья возьмет?", "Трудно ли быть богом?". А в одном, самом известном и самом скандальном издании была проанонсирована дискуссия, во время которой должны были скрестить шпаги противники ЦДЭ и часть думцев, проголосовавших за принятие возмутительного закона. Дискуссия не состоялась. Была отменена без объяснения причин. Точнее, причины-то были названы, но выглядели они скорее как отмазка. Общество замерло в ожидании - что сейчас будет! Но спорщиков ожидало разочарование: как по мановению волшебной палочки, все публикации на тему ЦДЭ прекратились. Главному редактору той самой скандальной газеты, вскоре принявшему участие в передаче "О жизни без прикрас", даже вопрос задали в прямом эфире: "Почему вы вдруг так резко изменили свою позицию?" Главред к вопросу явно подготовился. И ответил, что, мол, позиция газеты как раз и состояла в том, чтобы дать возможность высказать разные точки зрения. И "круглый стол" был уже подготовлен, даже помещение арендовали, но в последний момент думцы отказались. На вопрос же, почему, по его мнению, прекратились все публикации на эту тему и не стоит ли за этим власть, главный редактор бодро ответил, что тема себя изжила и что руководство ЦДЭ по-своему право, надо дать им время поработать, а не делать скоропалительных выводов в отсутствие конкретных фактов.
Глава 2
Какое-то время о ЦДЭ не было ни слуху ни духу. Даже пикетировавшие центры сумасшедшие старушки слегка подустали и переключились на другой, непосредственно затрагивающий их интересы скандал - через две недели после возмутительной телепередачи как по заказу объявил себя банкротом один из самых крупных негосударственных пенсионных фондов. Поскольку это был далеко не первый случай в историк страны, когда у большого числа граждан отбирались честно заработанные или накопленные деньги, думалось, что и на этот раз все пройдет гладко. Ну побунтуют немного пенсионеры, ну дадут им какую-нибудь компенсацию в размере, скажем, десяти процентов от лежавшей на счету суммы. Однако ж между прошлыми случаями и теперешним имелась одна существенная разница. Нынешние вкладчики, враз лишившиеся своих накоплений, были людьми, чья молодость пришлась на бурные годы перестройки и становления капитализма в России. Эти люди не страдали пиететом перед властью, не боялись репрессий и четко понимали, что за свои интересы надо бороться. Посыпалась волна судебных исков, глава обанкротившегося фонда попытался выехать за границу, но был задержан в аэропорту, доставлен в прокуратуру, откуда после пятичасового допроса был отпущен под подписку о невыезде.
Пока банкир отсиживался на даче, разъяренные вкладчики пикетировали шоссе (в сам дачный поселок их не пускали наряды милиции, пытавшиеся не допустить самосуда)… В воздухе пахло если не революцией, то, по крайней мере, социальным бунтом и отставкой премьера. На этом фоне совершенно незамеченной прошла новость о самоубийстве девятнадцатилетней девушки. Тем более что девушка проживала в небольшом городке N., не была отличницей учебы или победительницей местного конкурса красоты. Незаметная при жизни, после смерти она удостоилась лишь пары абзацев в колонке криминальной хроники.
Удивительно, но очень долго никто не обращал внимания на периодически появляющиеся сообщения о фактах внезапных самоубийств и несчастных случаев. Может быть, потому, что жертвы не имели между собой ничего общего. Они жили в разных городах, принадлежали к различным социальным группам, среди них были как мужчины, так и женщины, да и возрастной разброс был широк - от восемнадцати до семидесяти лет.
Тем временем процесс против руководства пенсионного фонда потихоньку набирал обороты. Экс-глава фонда нанял самого модного адвоката, но среди потерпевших тоже были не лыком шитые люди, поэтому самому модному и дорогому адвокату предстояло сразиться со своими опытными и лишь ненамного более дешевыми коллегами.
Газеты тут же окрестили это судебное разбирательство - "процессом века". Раз в неделю появлялись аналитические статьи, авторы которых взвешивали шансы самого модного адвоката добиться оправдательного приговора для своего клиента. Защитника сравнивали с Плевако, Перри Мейсоном и другими знаменитыми адвокатами, как реальными, так и вымышленными. В первый день судебного заседания район "Дорогомилово" во избежание беспорядков был оцеплен милицией. Проехать на Студенческую улицу, где раньше действительно находился студгородок, можно было лишь тем, кто был занесен в базу жильцов этого ныне престижного района столицы. Пятиэтажки там давно снесли, жителей снесенных домов выселили в Новоподмышкино, а здесь вырос суперэлитный квартал малоэтажной застройки. Люди, инвестировавшие деньги в этот проект, не желали обитать в монолитных 25-этажных муравейниках. А главное архитектурное управление г. Москвы поставило перед архитекторами, проектировавшими комплекс, еще одно ограничение: вновь построенные дома не должны были "выглядывать из-за плеч" исторических построек Кутузовского проспекта. Архитекторы постарались, взяв за образец один из пригородов Сиэтла - Бельвью. Через год на месте бывшего студенческого городка выросли трехэтажные домики в непривычном для русского глаза колониальном стиле. Обитателей окружавших студгородок пятиэтажек выселили за пределы МКАД. Судьба вьетнамцев, населявших в последние двадцать лет бывшие общежития горного института, так и осталась неизвестной. Куда они подевались, никто не знал. Подевались, и все тут.
Инвесторы денег на постройку не пожалели, и райончик получился просто загляденье. Дорогой, но очень миленький. Название долго искать не пришлось, как же называться такому кварталу, как не "Дорогомилово" - название хорошее, проверенное временем. Въезд и вход в новоиспеченное "Дорогомилово" осуществлялся по индивидуальным биометрическим пропускам. А если кому из жителей вдруг приходило в голову устроить вечеринку, то гостей впускали строго по спискам.
Единственной ложкой дегтя в медовом существовании жильцов элитного квартала было здание районного суда, построенное в незапамятные времена и удивительным образом сохранившееся, хотя на памятник архитектуры оно совершенно не тянуло. Почему это произошло, никто не знал, но здание суда торчало по соседству с колониальными домиками, как гнилой зуб среди белоснежных протезов. Дорогомиловцы неоднократно пытались добиться сноса здания, но все их петиции таинственным образом исчезали в недрах начальственных кабинетов, и районная Фемида продолжала вершить правосудие в двадцати метрах от элитного квартала.
По счастью, судебных дел было немного, и постепенно жители "Дорогомилова" привыкли к тому, что периодически к неказистому зданию подъезжают машины с зарешеченными окнами. Из машин вооруженные милиционеры выводят граждан в наручниках и все вместе скрываются в коридорах суда. После заседания граждане либо объявлялись невиновными и покидали присутственное место без наручников и с гордо поднятой головой, либо все те же милиционеры отвозили их обратно в тюрьму. При любом исходе покой жильцов квартала "Дорогомилово" не нарушался. Никто из осужденных не предпринимал попытку бежать, никто из освободившихся не рвался вновь попасть в лапы правоохранительных органов. Со временем посетители суда стали даже чем-то вроде местной достопримечательности. Ведь невозможно в полной мере ощутить свое благополучие, если не с чем сравнивать. А тут прямо под боком "Нью-Йорк - город контрастов".
Сложившееся равновесие рухнуло в день первого заседания по делу обанкротившегося фонда. С утра жильцам пришлось пробираться на своих машинах сквозь плотную толпу журналистов и любопытствующих, что не могло не вызывать раздражения. Солидные "бентли" и шустрые "феррари" и "мазератти" ползли медленно, потому что столпившиеся вокруг здания суда люди не обращали на них никакого внимания, а если и замечали вдруг сигналящий автомобиль, то дорогу уступали крайне неохотно. Ведь стоило кому-либо из журналистов сойти с удобного для обзора места, туда немедленно устремлялись коллеги. Один ретивый репортер даже залез на фонарный столб, пытаясь сделать снимки через открытое окно. Репортера быстро сняли, окно закрыли.
Первый день процесса не принес никаких сенсаций. Второй, впрочем, тоже. Сенсация появилась только на третий день - и к слушаемому делу не имела никакого отношения.
Некто Михаил Петров, обозреватель провинциальной газеты "N-ский вестник", находясь в отпуске, заехал в Москву навестить родственников. Так вышло, что время визита Петрова совпало с началом процесса над экс-главой пенсионного фонда. Шустрый Петров, в чьем основном ведении была колонка криминальных новостей, немедленно связался с главным редактором и быстренько переоформил отпуск в командировку. Правда, главред выдвинул условие: если в первые пять дней процесса ничего эксклюзивного Петрову добыть не удастся, то командировка заканчивается и Петров должен вернуться в город N., так как бюджет не резиновый и долго сидеть в Москве за счет редакции никому не дозволяется. Первые два дня оказались не слишком урожайными. Петрову удалось взять интервью у трех клиентов фонда. Материал с фотографиями был немедленно передан в редакцию. Наутро "N-ский вестник" вышел с заголовком "Мы не хотели в старости собирать бутылки". На следующий день провинциальный журналист сфотографировал элитный комплекс "Дорогомилово" и переговорил с тамошним охранником. Материал, сочиненный в результате данных действий, имел большой успех. Умело педалируя нелюбовь регионов к столице, Петров бойко обозначил проблему "Они в этот фонд деньги не вкладывали". Под гневным определением "они" подразумевались жители элитного поселка. Главный лично написал Петрову благодарственное письмо и пообещал продлевать командировку вплоть до вынесения судом окончательного вердикта. Однако на третий день по требованию адвокатов защиты слушания перевели в закрытый режим. Веского повода далее торчать в Москве у Петрова не осталось.
К вечеру третьего дня, истомившись в ожидании, он направился в небольшую кофейню на Киевской улице, где постоянно околачивались журналисты в ожидании сенсации. Сегодня там было особенно людно. Кто-то возмущался решением суда вести дальнейшие слушания при закрытых дверях, кто-то, напротив, жарко доказывал, что это было необходимо, дабы избежать тенденциозности в освещении процесса… Петрову все эти разговоры были до лампочки, ум его занимала гораздо более важная задача - как убедить главного продлить командировку. Неожиданно в голову ему пришла неплохая идея. Надо бы выяснить, сколько клиентов фонда проживает в городе N. А потом, в зависимости от результатов расследования, можно будет подумать и о статье. С заголовком, к примеру, "Среди пострадавших - наши земляки". Петров достал ноутбук и набрал в поисковой строке слова "город N., пенсионный фонд, пострадавшие…", немного подумал и добавил "самоубийства". На тот случай, если кто-то из обманутых вкладчиков свел счеты с жизнью или хотя бы предпринял попытку суицида. На запрос выпало более двухсот ссылок. Петров методично, одну за другой, начал их открывать. Как обычно, далеко не все ссылки работали; как обычно, часть из них уводила либо на недавно созданные каталоги, либо на сайты фривольного содержания. Однако попалось и кое-что интересное. Поначалу Петров не обратил внимания на самоубийства, совершенные в городе N. людьми далеко не пенсионного возраста. Заинтересовался он этим фактом лишь после того, как открыл пятую ссылку, сообщающую об очередном подобном случае. Это уже не было похоже на простое совпадение. Михаил немного подумал и набрал в поисковике слова "статистика самоубийств в городе N.". Результат запроса его удивил и озадачил одновременно. Поскольку в своей газете Михаил отвечал за колонку криминальных новостей, он прекрасно представлял себе ситуацию с преступностью в родном городе.
Город N. относился к числу тех, где жизнь идет медленно и неторопливо. Самая тяжелая работа в таких населенных пунктах - найти хоть какую-нибудь информацию для колонки о криминале. Насколько Петров помнил статистические данные, с которыми его регулярно знакомил самый главный милицейский начальник, за последние пятнадцать лет в городе N. было совершено всего одиннадцать убийств. Причем в пяти случаях убийцами были не местные жители. Самоубийств же было и того меньше - пять случаев за те же пятнадцать лет. И только в последние полгода статистика резко изменилась. Десять случаев суицида за столь короткий срок - для города N. просто невероятная цифра, апокалипсис районного масштаба.
Напрочь забыв о пенсионном фонде, Михаил Петров быстро вводил все новые и новые запросы, не гнушаясь даже такими не очень надежными источниками, как форумы, чаты и записи в "живых журналах". Вырисовывающаяся картина оказалась настолько интересной, что он не сразу отреагировал на вопрос официантки, не желает ли господин журналист заказать еще что-нибудь. Когда девушка повторила свой вопрос в третий раз, Петров с трудом оторвался от чтения очередного форума и решительно потребовал винную карту. В его руки плыла настоящая удача. Сенсация такого масштаба выпадает не каждый день. Некоторые всю жизнь ждут, надеются, ездят по горячим точкам - и ничего… А тут! Раскрыв карту, Михаил пробежал взглядом меню и заказал бутылку "Брунелло ди монтальчино". Главный, конечно же, будет орать и непременно заявит, что излишества газета оплачивать не будет. Два бокала пива, скажет главный, - это нормально, без подпитки ума ни один журналист работать не будет. Но заказывать бутылку вина из коллекции Александра барона фон Эссена… Он, Петров, что, в "Нью-Йорк таймс" работает? Главный, он всегда так; сначала наорет, но, когда увидит, какой материал подготовил Петров, мгновенно сменит гнев на милость. Потому что главный, он сам писать не очень любит, но зато у него чутье. Он лучше всех знает, когда какую информацию надо подкинуть публике.
Официантка принесла вино и чистый бокал. Она собралась было открыть бутылку и нацедить Михаилу божественного напитка, но он остановил ее и поинтересовался, не найдется ли здесь отдельного кабинета или хотя бы уголка, где не так шумно. Ему нужно поработать. Девушка кивнула и пообещала немедленно выяснить, могут ли они чем-нибудь помочь господину журналисту. Через пять минут Михаил сидел в нише, которую при желании можно было изолировать от зала плотной шелковой занавеской. Едва дождавшись ухода официантки, Петров задернул занавеску и начал начитывать текст. Через час в общих чертах материал был готов.
Четвертый день процесса начался как обычно. К девяти утра приехал главный обвиняемый. Поскольку он был отпущен под подписку о невыезде, то добирался до здания суда не в милицейском джипе, а на собственном "мерседесе" с шофером и охранниками. Экс-глава фонда всем своим видом давал понять, что в его жизни ничего не изменилось, и что если кто-то считает его непорядочным человеком и вором, то ему самому на это глубоко наплевать. Флюиды полнейшей безнаказанности сильно раздражали толпу обманутых клиентов фонда. А экс-глава, несмотря на советы адвокатов, совершенно не пытался притвориться хоть сколько-нибудь озабоченным судьбами людей, которые, благодаря его руководству, останутся к пенсии у разбитого корыта. Один раз он даже повернулся лицом к стоявшим у здания суда людям и… весело им подмигнул. Фотография подмигивающего финансиста обошла все газеты. И не было в русском языке того ругательства, которым не наградили бы его разгневанные работники пера. Хотя, если говорить честно, они должны были благодарить его, так как именно он своим поведением давал хоть какую-то пищу для статей. Без этих выходок интерес к процессу не то чтобы увял, но не был бы таким живым. Кому интересно читать изо дня в день одну и ту же фразу, что слушания идут при закрытых дверях.
Сегодняшний день отличался от вчерашнего только тем, что толпа журналистов у входа сильно поредела. Потеряв последнюю надежду перехватить кого-нибудь из судейских клерков и уговорить пронести на слушания диктофон, большая часть представителей СМИ появлялась теперь только после обеда. Выяснив, что "опять ничего нового", журналисты уныло кивали и шли в ближайшую кафешку, хозяевам которой следовало бы ежедневно ставить свечки, чтобы процесс длился как можно дольше: за три дня они сделали годовой оборот.
К двум часам, когда на Первом канале должен был выйти очередной выпуск новостей, пиво в кафешке закончилось. Смуглолицый хозяин заведения, чьи родители переехали в столицу из маленькой южной республики в середине 90-х годов прошлого столетия, пытался дозвониться поставщику, громко ругаясь на родном языке. Сидящие рядом со стойкой бара журналисты сочувственно следили за его стараниями. На висящем в углу огромном мониторе высветились цифры 14.00, гулко ударили куранты, появился российский флаг - заставка новостей Первого государственного канала страны.