Михаил счел отсутствие людей хорошим знаком и решил на всякий случай пройтись по стройке - но это потом, а сначала… Он увидел голубую кабинку передвижного туалета и чуть ли не побежал к ней, расстегивая на ходу брюки. Он рванул дверцу туалета и, не потрудившись закрыть ее, пустил струю в унитаз. Мелькнула мысль, как было бы смешно, если бы именно сейчас позвонила неизвестная Анжела, продюсер ток-шоу "Во имя человека". Петров не успел всесторонне обдумать это и посмеяться, как зазвонил телефон. Не прерывая процесса, Михаил полез левой рукой в карман брюк… Он не услышал, как с крыши кабинки тихо спустилась гибкая фигура. Человек секунду постоял за спиной у Петрова, а когда тот, почувствовав неладное, начал поворачиваться, со всей силы ударил Михаила по затылку металлическим прутом.
Тело журналиста "N-ского вестника" Михаила Петрова было найдено на следующий день гастарбайтерами-таджиками. Прибывшая на место преступления следственная группа установила, что журналист пробрался на стройплощадку и пошел в туалет, где и был убит. Орудием убийства послужил валявшийся рядом с трупом кусок арматуры. Такого добра на стройке было в изобилии, что, без сомнения, облегчило задачу убийце и усложнило - следственной группе. Руководителя группы трясло от одной мысли, что ему придется общаться с коллегами покойного журналиста, давать комментарии и до посинения отвечать на один и тот же вопрос: не связано ли убийство журналиста Петрова с тем материалом, который накануне вышел в свет. Впрочем, абсолютно все следователи прекрасно понимали, что после вчерашнего сюжета в новостях все равно пришлось бы отрабатывать версию о политико-экономической подоплеке данного преступления, даже если бы Петрова прибила сковородкой ревнивая жена. Экономическую подоплеку удалось обнаружить довольно быстро: на полдороге между стройкой и Третьим кольцом был найден бумажник Петрова, совершенно пустой - ни наличных, ни кредиток. Пропал также дорогой мобильный телефон. Таким образом, вполне логичной выглядела версия о банальном ограблении.
Детально восстанавливая последние часы из жизни Михаила Петрова, следователи добрались и до кафешки. Там они узнали об инциденте, который имел место примерно за полчаса до происшествия, и появился первый полноценный подозреваемый - Евгений Скреметов. У Скреметова был мотив, но, увы, не было возможности совершить убийство. Примерно два десятка свидетелей утверждали, что после ссоры с Петровым Скреметов кафе не покидал ни на минуту. В туалет, правда, отлучался по малой нужде, но и там он был не один. Выходило, что, несмотря на наличие убедительного мотива, подозреваемый имел железное алиби. Через две недели версия об ограблении получила веское подтверждение. На одном из электронных рынков Москвы был задержан подросток, пытавшийся сбыть с рук мобильный телефон. Приемщик в комиссионном магазине, пробив телефон по базе, выяснил, что данный аппарат принадлежал убитому недавно журналисту Михаилу Петрову. Сообщать это подростку приемщик не стал, телефон принял на комиссию, переписав, согласно правилам, паспортные данные сдающего. И уже вечером родителей подростка ждал неприятный сюрприз: к ним пожаловала милиция. Длительный допрос, проведенный в присутствии инспектора по работе с несовершеннолетними, почти ничего не дал. Подросток категорически отрицал свою причастность к убийству Петрова, что же касается телефона, то телефон он нашел. Где нашел? Он готов показать место.
Оказалось, что телефон валялся в ста метрах от стройки, где чудом сохранился реликт советских времен - железный гараж типа "ракушка". Одна из последних в городе и уж точно последняя в этом районе, ракушка притягивала к себе подростков. Кто-то пустил слух, что внутри хранится что-то очень важное и что именно поэтому реликтовую "ракушку" еще не снесли. Местный дворник уже устал ремонтировать замок, который регулярно ломали юные искатели приключений. Однако попасть внутрь никому до сих пор не удалось. За три десятка лет "ракушка" проржавела так, что открыть ее створ мог разве что былинный богатырь. Вот возле этого гаража, по словам подростка, он и нашел крутой мобильник. Следственная бригада перерыла весь мусор, скопившийся между ракушкой и забором, но ничего интересного не обнаружила.
Вызывало также сомнение, что подросток смог бы нанести удар нужной силы. Парень выглядел совсем хлипким. Но, поскольку других подозреваемых не было, провели даже следственный эксперимент. По результатам эксперимента выходило, что, если бы удар нанес подросток, рана должна была выглядеть совершенно иначе. Не совпадали место удара и угол наклона штыря.
Подростка пришлось отпустить. На всякий случай его поставили на учет в детской комнате милиции. На руках у следователей оказалось совершенно глухое дело. Невозможно было доказать связь между убийством журналиста и ЦДЭ, но невозможно было и доказать, что это было банальное ограбление.
Главный редактор "N-ского вестника" выступил по центральному телевидению и пообещал, что они, журналисты, не успокоятся до тех пор, пока убийца не будет найден. Недели две об убийстве писали все печатные и электронные СМИ. Программа "Во имя человека", посвященная памяти Михаила Петрова, вышла в эфир. По иронии судьбы главным героем ток-шоу стал Евгений Скреметов, рассказавший, как дружны они были с покойным Мишкой и что теперь он, Евгений, считает делом чести довести начатое Мишкой дело до конца. Разоблачить и обличить руководство ЦДЭ, если имеют место какие-то злоупотребления. Акции Скреметова взлетели до небес, ему тут же предложили вести очень популярную программу. Он согласился; программа отнимала много времени, поэтому было совершенно некогда заканчивать "начатое Мишкой дело". Через месяц никто уже не вспоминал об убийстве провинциального журналиста. Впрочем, никакой связи между самоубийствами в городе N., обанкротившимся фондом и Центром добровольной эвтаназии города N. также не нашли. Экс-главу осудили, дав пять лет условно. Часть обманутых граждан подала апелляцию, судебная машина закрутилась вновь. Через некоторое время о гибели Петрова помнили только в его родном городе N., да и то только потому, что главному редактору удалось добиться разрешения повесить мемориальную доску на здании редакции.
Глава 3
Сегодня, 25 апреля, была годовщина со дня смерти журналиста Петрова. Поскольку более свежих новостей в тот момент не оказалось, по этому поводу в прессе и в политике неожиданно начался большой ажиотаж - только ленивый не пытался сделать себе имя или напомнить о себе потенциальным избирателям. Депутат от города N. внес предложение отменить закон о добровольной эвтаназии и поручить Генеральной прокуратуре тщательно проверить деятельность Центров добровольной эвтаназии по всей стране. Депутат неплохо подготовился, он сыпал цифрами, доказывая, что ЦДЭ - это "Аум Синрике" сегодня. Что за всей деятельностью центра видна чья-то очень сильная рука и что, по его мнению, нити уходят наверх. Произнеся эту фразу, депутат выразительно ткнул пальцем в потолок Все поняли, о ком идет речь, и, наверное, сразу бы отклонили предложение назойливого депутата, если бы не одно обстоятельство. В июне ожидался первый за всю историю визит главы Римско-католической церкви в Москву. Мероприятие это относилось к разряду беспрецедентных. Памятуя о покушении на предшественника ныне действующего Папы, спецслужбы рыли носом землю. Небольшая группа радикально настроенных депутатов протестовала против приезда главного католического священника планеты. Как ни странно, их точку зрения разделяли авторитетные западные СМИ, в которых прошла волна публикаций о негуманном, входящем в конфликт с основными постулатами западной цивилизации, законе. Отечественные СМИ, не желая отставать от западных коллег, вновь погнали волну, вспомнив и обанкротившийся фонд, и убитого журналиста Михаила Петрова. Общественность города N. вышла на митинг к зданию местной думы, скандируя лозунги об отмене закона. N-ский народный избранник не мог оставаться глухим к требованиям своего электората (тем более что через полгода должны были состояться очередные выборы), поэтому на следующем заседании общероссийской Думы вышел с инициативой об отмене закона.
- Кто поедет в Думу? - поинтересовался Костя, в очередной раз заглянув к нам в комнату. - Что, Маришка так и не пришла?! Придется тебе, Вася.
Вася - это я. В тот год, когда я родилась, страну накрыла очередная волна моды на древнерусские имена. Добрыни, Изяславы, Ярославы (этим именем называли как мальчиков, так и девочек) появлялись в большом количестве. Лучший папин друг Никита задумал, по его собственному выражению, вывести экспериментальным путем Добрыню Никитича. Удалось. Моим же родителям, носившим древнюю фамилию Муромцевы, предстояло родить мальчика Илью. Родилась девочка. Родители расстроились. Мама не делала ультразвуковое исследование, чтобы заранее узнать пол ребенка, - родители предпочли сюрприз. Ну что же, сюрприз получился. Все тот же неунывающий дядя Никита приехал с букетом цветов, огромным плюшевым медведем и маленьким Добры-ней. Вручив маме цветы, а папе медведя, он постарался утешить расстроенных друзей: "Ну ничего! Пусть не Илья Муромец, но Василиса-то у вас прекрасная получилась!"
Мама расцвела; меня записали Василисой. На самом первом мероприятии, посвященном моему дню рождения, дядя Никита торжественно заявил, что девочка - даже к лучшему. В качестве примера напомнил присутствующим, как в русских сказках запутавшихся в проблемах богатырей выручала Василиса Прекрасная. Однако оптимизм дяди Никиты оказался преждевременным. С Добрыней мы так и не сдружились. Он почему-то сразу меня невзлюбил, я же относилась к нему достаточно терпимо, пока однажды он из вредности не обстриг волосы у моей любимой куклы. После этого вражда наша приняла открытый характер. Я наотрез отказывалась ездить к ним в гости, а родителям пришлось смириться с тем, что богатырского брака - Добрыня Никитич + Василиса Прекрасная - у нас не получится.
В подростковом возрасте наша вражда слегка поутихла, появился общий враг - взрослые со своими бесконечными нравоучениями - и общая беда: Добрыня и я ходили в одну и ту же музыкальную школу, он по классу скрипки, я по классу фортепьяно. Тот факт, что Добрыню приняли на скрипку, сильно задевал моих родителей. Считалось, что на скрипку берут только детей с абсолютным слухом, а на фортепьяно - всех остальных, у кого не хватает слуха, чтобы учиться играть на скрипке. Родители расстраивались, мне же было по фигу. Потому что и фортепьяно-то давалось с большим трудом. Преподавательница билась со мной добрых полгода, прежде чем я услышала мелодию в незатейливой пьесе "Петушок". Другое дело Добрыня. У него, как уверяли педагоги в музыкальной школе № 13, что на Кутузовском, 24, как и раз и был тот самый абсолютный слух. Забавно, но Добрынин слух обнаружился совершенно случайно. Его двоюродная сестра тоже обучалась игре на скрипке, правда, особых талантов не обнаруживала. И вот однажды, будучи в гостях у родни, маленький Добрыня сидел на горшке, слушал, как сестра раз за разом отрабатывает сложную скрипичную пьесу, и периодически, когда она фальшивила, повторял: "Неплавильно иглаешь…"
После чего легко напел мелодию. Дядя Никита мгновенно уверился, что родился у них не только богатырь, но и новый Паганини. Участь Добрыни была решена, через три года его записали в музыкалку. Мои родители решили не отставать, в результате мне пришлось пять лет промучиться на занятиях по основному предмету, сольфеджио и на хоре. Через пять лет я твердо заявила, что пианисткой я точно не стану и не вижу смысла в моем дальнейшем обучении. Родители смирились. На выпускной вечер в музыкалке они не пошли. Зато пошла я, вручила Добрыне большой букет тюльпанов и поздравила с тем, что он наконец отмучился и теперь может с чистой совестью закинуть скрипку на шкаф.
После окончания школы наши дороги с Добрыней разошлись. Я поступила в технический вуз, а он пошел учиться на новомодную профессию "пиарщик".
Еще в институте я стала пописывать для студенческой газеты, завязала знакомства в журналистской среде. Получив диплом, я не стала искать работу по специальности, а пошла работать в интернет-проект, куда меня позвал Константин Пальчиков - Костя, наш горячо любимый шеф. И работаю я здесь уже почти шесть лет. Сначала нас было двое - я и Костя, потом пришла Маришка, через год - Андрей, и последней Люда. Мы трудились с энтузиазмом, который, как мне кажется, встречается только в таких небольших, недавно основанных фирмах и начисто отсутствует в больших корпорациях (большие корпорации, правда, от этого не разваливаются, энтузиазм там вполне заменяется корпоративным духом). Все шло отлично, проект развивался (не так быстро, как этого хотелось нам, но развивался). Но потом Костику сделали предложение, от которого он не смог отказаться. Решение он принимал долго, мучился при этом ужасно. Очень уж не хотелось терять самостоятельность. Но ему предложили такие деньги, что душа дрогнула. Через три месяца он продал свой проект крупной корпорации, оговорив, правда, приличное повышение должностных окладов для сотрудников и некоторую стратегическую самостоятельность для себя. Однако новое наше высшее руководство быстро дало понять, что излишней самостоятельности не потерпит, а за каждый рубль наших немалых заработков выжмет из нас семь потов. Тут пошла череда неприятностей у Маришки, и Костя воззвал к моему человеколюбию; я вняла, осталась без отпуска, а сейчас еще должна была ехать в Думу вместо Маришки.
Однако поездка оказалась далеко не скучной. Думцы восприняли близко к сердцу выступление депутата из города N. (копии доклада лежали перед каждым народным избранником и раздавались журналистам). Сначала казалось, что закон о добровольной эвтаназии будет отменен единогласно, но до обеденного перерыва проголосовать не успели - слишком много было желающих подняться на трибуну и заклеймить позором как сам закон, так и депутатов того созыва, которые этот гадкий закон приняли.
Удалившись на обеденный перерыв, депутаты охотно раздавали интервью. С их слов выходило, что все они давно уже были недовольны этим законом, видели в нем один только вред, а не высказывались раньше потому… Тут дающий интервью депутат начинал мяться, после чего выдавал свою версию. Депутатские версии разнообразием не отличались. Большинство упирало на то, что сначала нужно было решить ряд не менее важных вопросов, а вот сейчас руки дошли и до этого античеловечного закона.
Мне позвонил Костик и велел тоже взять у кого-нибудь интервью. Каюсь, я еще раз помянула недобрым словом не вышедшую сегодня на работу Марину. Я ненавижу брать интервью, и Костик об этом прекрасно знает. Обычно он поручает мне писать аналитические статьи. Это мое - я обожаю корпеть над источниками, ковыряться в фактах, потом систематизировать их. Я получаю удовольствие от процесса. Интервью же у нас обычно берет Маришка. Ей ничего не стоит подойти к любой знаменитости, улыбнуться и непринужденно начать разговор. Я так не могу. Мне все время кажется, что я влезу не вовремя со своими вопросами. И что знаменитость не только не ждет моих вопросов, но, напротив, мечтает, чтобы ее оставили в покое. Костя неоднократно проводил со мной разъяснительные беседы, пытаясь внедрить в мою голову мысль, что наши отечественные знаменитости отличаются от западных тем, что очень даже желают, чтобы им задавали вопросы, что для этого они и ходят на тусовки. Которые не хотят, те не ходят. Я кивала, умом все понимала, мы даже репетировали, как я в следующий раз нагло подойду к знаменитости (в роли знаменитостей поочередно выступали Маришка, Люда и Андрей) и задам яркий вопрос. На репетиции у меня получалось недурственно, но когда реально наступал этот следующий раз, я опять стояла столбом, язык отказывался что-либо произносить, голосовые связки его поддерживали. Год назад, поняв, что мою застенчивость таким способом не вылечить, Костя махнул на меня рукой. Я с облегчением вздохнула и вернулась к аналитике.