Мы рассматриваем друг друга, видя слабости и недостатки, выхватывая смешные детали, я пристально изучаю других, те в это же самое время так же придирчиво, непременно иронично рассматривают меня, мы одинаково смешны и несовершенны, комплименты большей частью фальшивы, их произносят разве что из вежливости, никто никого не любит. Хотя ничего нового в них нет, но прустовские молекулы достоверны, наблюдения убийственно точны, холодная констатация всеобщего лицемерия удручает. Хочется запереться в комнате, как Пруст и поступил, в конце концов. По причине астмы, как считается, но случайного ведь ничего нет, дробящаяся колкая реальность настолько измотала его, что боль душевная стала причиной болезни телесной. На самом деле он все о жизни понял, со всеми перезнакомился и видеть никого больше не хотел. Только писать. Переписывая абзацы, шлифуя фразы до блеска, режущего глаза.
Блокада из туч плыла за нами, преследовала, внедрялась в сознание зрительным фоном пути. Серое тяжелое месиво клубилось за окнами, не просто серое - светлое, дымное, многослойная растяжка оттенков. Я старалась смотреть вперед, на змеящуюся полосу дороги, машина заглатывала ее, убегающая разлинованная ширь позади, а по бокам нависал рыхлый дымный пудинг из туч. Но вдруг, в облачных прорезях дымного пудинга, показались яркие дерзкие лучи, будто изящная бриллиантовая перчатка выпросталась из рукава и на некоторое время поманила в другую, сияющую красками, жизнь.
Солнечными зайчиками, нацеленно и метко направленными, лучи ударили по лицу, заставили зажмуриться. Так неожиданно и ярко, что я даже темные очки нащупала в бардачке и надела, закрывшись от резкого света, будто из физиотерапевтического прибора бьющего, получалось как процедура, что доктор прописал.
Внезапные капризы скоротечны: пройдет несколько минут, нет, прощальных мгновений - и сумрачная главная тональность дня восстановится. Но теперь понимаю: день был прекрасен, его жаль отпускать.
Вечереет, и так здорово, мощно: Пруст, пассажи Листа, лучи сквозь прореху в тучах, а дождь, надоедливо бивший по стеклам, полчаса как утих, окна сухи и прозрачны, дорога чиста, и нет видимых глазу препятствий.
Скорость рискованная, наверное, но полоса просматривается, повороты плавные и мотор жужжит ровно, без надрыва.
Первое письмо Тины
Лени, дорогая моя!
У меня совсем нет времени писать тебе длинные письма, но иногда я чувствую, что многое нужно объяснить, хотя бы напомнить. Я уверена, что ты не нуждаешься в напоминаниях, ты умная, расчетливая, ты действительно моя дочь - в этом плюсы и минусы.
В твоем ужасном суперпопулярном сетевом дневнике (блоге… или как вы там называете этот кошмар, где пишется все, что приходит часто нездоровым людям в голову с утра?) ты снова пишешь обо мне гадости (я процитирую: "если б моя мать не была говноматкой"… меня извиняет только то, что слово написано тобой).
Ты умница, ты знаешь, что сиротство и несчастное детство вызывает симпатию, ты бьешь на жалость, ты заставляешь любить себя и ненавидеть, даже меня заставляешь. Я читаю редко, у меня нервы не выдерживают, иногда мне кажется, что ты психически больна, хотя я прекрасно знаю, что это не так - все поза. Более трезвомыслящей женщины, чем моя Лени, я не встречала, и вижу, как много у нас общего. Я горжусь тобой, а ты гордишься именем Илона, будто не помня, что это я его для тебя придумала.
Лени, ты еще не родилась, а имя уже было. Теперь оно тебе помогает, никто не может сказать, что это псевдоним. Если бы ты не исковеркала свою фамилию - было бы и вовсе чудесно. Илона Балинова - превосходно. Но ты предпочла называться Бельской, хорошо, пусть так. Тривиально звучит, но публике, наверное, должно нравиться. О времена, о нравы! - публике, наверное, должно нравиться слово, которым ты называешь свою мать, так моя дочь пишет обо мне - я даже не знаю, сколько восклицательных знаков мне ставить. Судя по твоему дневнику, ты никогда не знала материнской любви, выросла под забором, мать не воспитала в тебе чувство собственного достоинства и проч. и проч., - отъявленно порочная мамаша!
Илона, я научила тебя быть сильной - это главное. Такое умение противостоять обстоятельствам с неба не валится, это результат работы, моей работы. Даже если ты завтра напишешь, что твоя мать попала в тюрьму за воровство - (боже праведный, я сама дарю тебе идею! впрочем, при наших тайных отношениях… никто не знает, что я твоя мать, никто не знает, что ты моя дочь, когда-то мы решили поступить именно так, уже не помню, почему, и очень жалею… но устоялось, и не будем ломать) - я не стану любить тебя меньше.
Дочерей рожают, чтобы их любить, моя девочка. Ты даже не обязана ничего ко мне ощущать, если не получается любить - не люби. Главное - постарайся быть счастливой. Тут я не могу тебе помочь, это не деньгами решается. Но помни - что бы ты ни делала, что бы ни говорила, как бы изобретательно ни отрекалась от меня - ты ведь талантлива, ты моя дочь! - я всегда буду на твоей стороне.
Меня не донимают вопросами, спасибо и на этом. Муж не читает по-русски, он вообще не в курсе, что именно ты пишешь, он знает только, что ты известная журналистка и у нас милые отношения. То, что мы не видимся, его устраивает, наверное, я с ним об этом не говорила. Чтобы брак был счастливым, некоторые темы лучше не затрагивать.
Да, ты осталась одна очень рано, тебе и шестнадцати не исполнилось, но помнишь ли ты хоть один месяц, когда бы ты не получила от меня перевод? Я оплачиваю твои расходы, я забочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась, это главная задача, пока справляюсь неплохо. Пусть не на пять с плюсом, но на твердую четверку - как минимум.
Завтра ты снова напишешь о таинственном незнакомце, который подарил тебе колье от "Chopard", и твои читатели начнут тебя заново любить и ненавидеть. Наверное, таковы законы жанра, ты сама сделала себя звездой.
Ты пишешь свою жизнь, как сериал в жанре мыльной оперы, а никто не может быть правдивым и сохранять интерес публики. Но выглядят истории вполне натурально. Даже натуралистично временами. Чересчур.
Хроники блестящей светской репортерши. Красавицы и умницы со сложной судьбой, публика гадает, как же на самом деле тебя зовут, сколько тебе лет, есть ли у тебя дети… учитывая, что ты совсем молоденькая, уж я-то в курсе!
Ты громко и во всеуслышание отрекаешься от матери, мне не пристало опровергать, все продумано. Браво, дорогая, ты изобрела новый жанр!
Только почему ты не выходишь замуж? Ждешь, что кто-то будет любить тебя так, как я? Будет так же бескорыстен и щедр? Не жди, Лени, в жизни каждой женщины бывает только один человек, любящий беззаветно и навсегда.
Никто не займет мое место. И помни, я всегда буду тебе помогать, независимо даже от того, замужем ты или нет. Feel free.
Наверное, поэтому ты и злишься. Ты бы с такой радостью отказалась от моей помощи, я уверена. Втайне думаешь, что ты одна, потому что можешь позволить себе роскошь быть самостоятельной. Бывают несчастья и похуже, моя девочка.
Если тебе интересна моя жизнь, несколько слов. Недавно я играла фа-диез минорную "Сонату" Брамса и "Новеллетту" Шумана, та же тональность, я ее обожаю, уже в главном аккорде есть элегичность, роскошь и грусть.
Принимали очень тепло, в закрытых для постороннего глаза помещениях есть своя прелесть, да и рояль - о, это восторг! - неожиданно, на маленькой сцене огромный "Steinway", он там еле поместился. Настроен прекрасно, звук такой, что соблазн играть до утра, три "Прелюдии" Шопена я сыграла на "бис", мне самой захотелось. Небольшой салон, старинный дом с колоннами, канделябры на стенах, чувствовала себя в длинном пышном платье с кринолином, будто корсетные косточки впивались в ребра, а на самом деле платье на мне узкое, длинное и простое. Но воображение разыгрывалось.
Публика приличная, но немногочисленная, как всегда - приглашений много, но залов, престижных с точки зрения широкой публики, мне не дают. Впрочем, я и не стремлюсь играть в больших залах. Если зарабатываю (а платят мне не от сборов, сумма назначается организаторами, устраивает все Т. - не жалуюсь, мои концерты для избранной публики стоят дорого) - я пересылаю тебе, Леничка. И всегда буду пересылать. Т. считает, что деньги идут на благотворительность, что мы помогаем брошенным на произвол судьбы российским детям. По сути дела - это почти правда, моя дорогая девочка, не так ли?
P.S. Письмо отсылаю с экспресс-почтой, так надежней. Предпочитаю писать на бумаге, есть уверенность, что прочтешь. Но обратный адрес не ищи, его, как всегда, нет. Да и адреса у меня часто меняются.
Целую тебя, Илона, крепко-крепко,
Тина
Отель с видом на Монблан
Иногда я думаю, что поездки мне нравятся только из-за завтраков в отеле. Утро, огромный зал и никакой обязаловки. Ходишь, что-то выбираешь, что-то незаметно пробуешь, ананасы в блюдцах дольками нарезаны, и не вчера, а пять минут назад, тарелку ставят - вмиг пуста, но откуда-то новая появляется, и блеклая золотистость каймой. Во время таких завтраков я медленно, нехотя, просыпаюсь, за окнами сложносочиненный пейзаж, всегда неожиданный. Ритуальность гостиничных завтраков - часть путешествия, поэтому в гостиницах всегда лучше, даже если друзья приглашают настойчиво. В гостях не проснешься постепенно, вежливость обязательна - "ах, не мешаю ли я вам здесь, удобно ли присесть там?" - обмен любезностями, хозяева натужно приветливы… нет и нет, лучше видеться с ними в заранее условленное время, даже если долго приходится договариваться. Где-нибудь во второй половине дня. Успеваешь привести себя в порядок, потом, по возможности, лучезарно улыбаясь, оживленно рассказываешь ничего не значащие для них новости, но они делают вид, что внимательно слушают, что им интересно. Хуже, если тут же, после какой-то фразы, следует восклицание: "Ах, для меня такое вовсе невозможно, у меня это было так!" - и ты в который раз понимаешь, что слушают тебя только для того, чтобы взглянуть с точки зрения собственного опыта, не слушают, иными словами, а рассматривают со стороны. Спотыкаешься на полуслове, разочаровываешься, снова понимаешь, что диалог чаще всего состоит из двух монологов и молчать проще, энергия не тратится понапрасну.
Словом, гостиницы предпочтительней. И ритуальные завтраки, и улыбаться необязательно. Отель заказан Андреем, а уж ему я доверяю, он пыль в глаза любит пускать. Все непременно будет по высшему разряду, он обещал.
Последние пятнадцать километров вымотали окончательно. Узенькая дорога, еле заметная в темноте, извивалась в горах. Повороты, снова и еще: аттракцион в луна-парке, а не вождение. И, наконец, на некотором возвышении, то ли специально устроенном, то ли природой сочиненном, - серовато-голубой замок. Вокруг только горы и лес, а я надеялась провести три дня в центре города, я люблю одинокие прогулки. Когда никто не диктует маршрут. Одиночество для меня не мучение, а свобода. Я давно разучилась понимать тех, кому непременно нужна компания.
Здесь, в двадцати километрах от Женевы, одиноко не разгуляешься, холодно. Из машины я вышла еле живая, семь часов на колесах - не шутка.
Отель построил в горах некий американец, лет сто назад. Под старину проект, стилизация. Вначале думала - и впрямь старинное что-то. Ан нет, видимость одна. Ни дать ни взять замок для романтических свиданий, внутри огромные камины, окаймленные мрамором в узорах, изогнутые лестницы с гасящими звуки коврами, есть даже комната-церковка с мозаичными стенами, тщательно выложенные библейские сюжеты в стиле тех, что на стенах испанских старинных соборов, скрупулезно вымеренные фигурки, но рассмотреть не удается - там холодно, отопления нет. Перед алтарем - букет полувысохших цветов и два яблока. Молельня выглядит эклектично.
В отеле всего семь номеров, потому служащих немного, как в замке и положено. По вечерам - дверь открывай сам, входи, располагайся, веди себя цивилизованно, не буйствуй - внутрь только приличные люди попадают. Или они уже внутри таковыми становятся, не знаю. Временами казалось, что находишься в декорациях какого-то фильма, английский детектив. А если б занесло входы и выходы, наглухо заперты люди внутри - с манерами и привычками, все еще с пищей, но уже без телеграфа-телефона-интернета, и каждое утро сюрпризы. Кого-то находят мертвым в постели, потом подозревают друг друга, а во всем виновата кухарка, пару раз, не более, прошедшая взад и вперед. Она в ранней молодости лишилась сына, и с тех пор у нее дурная привычка убивать гостей по утрам.
Лена, подруга Андрея, только смеется, услышав эти фантазии, говорит, что до этого не дойдет, все будут живы-здоровы. Только я не поняла, почему фраза произнесена с нажимом. Впрочем, россиянки, успешные в бизнесе, мне заведомо кажутся загадочными. Особая порода женщин, ее никто не выводил и ничто не предвещало, они под влиянием мощной разрушительной энергии сформировались, нечто вроде аномалии девяностых.
Зря я поспешно интернет-картинки рассматривала. Разглядела только освещенное солнцем строение с балконами и зубчатыми башенками, даже не поняла, что вокруг ни души. Когда с компанией едешь - уверен, что кто-то расстарался, правильно организовал. А представления у всех разные.
Рояль в холле насторожил - и не простой рояль, лоснящаяся чернота кабинетного "Steinway", натертого до блеска, такие только в очень приличных местах увидеть можно. Подняла крышку, потом легко перевернутой ладонью прошлась шелестящим глиссандо сверху донизу, наиграла тирольскую мелодию, почему тирольскую? - казалось, мелодия в самих клавишах застряла, и ее надо выпустить наружу.
Звук чудесный, рояль настроен отменно, за ним старательно ухаживают. Значит, в отеле нет беспризорных предметов. Все под контролем. Но казалось иногда, будто это розыгрыш насчет высококлассного отеля, декорация. Один и тот же человек представал то в роли носильщика, то официанта. Постоянное ощущение, что снимается кино, ей-богу.
Нам с Т. приготовлена голубая комната, бледный рассеянный цвет обоев и мебели, из окна виден Монблан, как нас оповестили, и не раз. Когда вошли - смеркалось, вершина лишь угадывалась, я тут же на балкон выскочила, передо мной - застывшие фонтаны, очерченные крепкой фигурной рамкой, кромка тоже голубоватая. Таинственная гора присутствовала незримо, просматривались отдельно стоящие, воткнутые в пейзаж деревья, за ними - лес, будто обведенный изогнутой беспрерывной линией, вдали - струящаяся туманная дымка, ползущая чуть ниже заостренных горных вершин, прячущихся вдали. Сумерки окрашивают мягкой расплывчатой предвечерней голубизной любые поверхности.
В ресторане Андрей и Лена, худенькая блондиночка с лисьим прищуром неопределенного цвета глаз, уже устроились за круглым столом у окна. Так, чтобы смотреть в окно и видеть очертания деревьев на фоне скрытых туманом гор. Чудесное свойство ночного пейзажа - ты знаешь, что гора находится за окном, но разглядеть не можешь. Даже сквозь широченные стекла.
Незапланированный день. Илона
Илона привыкла кружить головы.
Мужские взгляды, наталкиваясь на персиковую кожу ее щечек (плюс капризный профиль, нежные изгибы… да часами можно смотреть!), - плыли и расслаивались. Мысли теряли определенность, иногда мужчины забывали, зачем и куда шли. Припаивались взглядами к Илоне. Дальнейшая судьба того, кто глядел, вплывала в нежные Илонины ладошки и прилипала к пальчикам намертво. "Хозяйка судеб, распорядительница", - часто думала она про себя, но радости от мыслей не ощущала. Она уже знала, что любили они собственные мечты и грезы; полузабытые тени, шорохи и жесты детских воспоминаний обрастали плотью - Илониной. Предчувствия, давно забытые подозрения пробуждались и радовали тем, что так много неизведанного и тайного впереди. Тайну дарила Илона, тайна каким-то образом была частью ее. Может, пряталась в складках платья. За ушами где-то. Или в глазах, будто маслом писанных. Илона не знала, в чем она, тайна, заключается. Но твердо помнила, что носит тайну в себе, как ребенка. Но ребенок девять месяцев вызревает и покидает утробу.
Илонина тайна, может, и вызревала, но никуда не девалась. Жила в ней, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Те, кто в Илону вглядывался, - будто дрейфовать начинали. Судно дрейфует, подчиняясь течению. Мужики перемещались, согласно Илониным желаниям. Будто под гипнозом.
А может, это и правда гипноз. Но длиной в сеанс, недолговечный. Пока Илона источала энергию, пока завораживала - мужчины сидели рядом как привязанные. Как только она сама теряла интерес к завоеванию - магия обрывалась в одно мгновение.
Час назад курьер в синей форме принес пакет, заставил расписаться и пожелал хорошего дня. Западная мама, Западом выдрессированные курьеры приносят по-западному шуршащие письма. Илона пробежала глазами письмо, в общем, ничего нового. Когда-то мама Тина больше налегала на счастливое детство. Да какая разница, какое детство и кто кому дал жизнь?
Совсем другую девочку она успокаивала и оберегала, улыбчивую проказницу и разбойницу с огромными глазами, а вовсе не теперешнюю Илону. Ту девочку она и любила. Девочка выросла, глаза увеличились, а отношения зашли в тупик. Илона уже и не помнит, как это началось.
Тина еще и блог приплела зачем-то. Живой журнал - это вообще голоса с Луны и Марса, кто ни попадя пишет, литераторы, блин, с интеллектуалами, 90 процентов грамоты не разумеют, светски предупреждая, будто шутя - "ах, я жутко безграмотная/ый". А имя сделать можно, Илона не преминула.
Неужели Тина не понимает, стиль задан, и если хочешь денег и славы, а не просто так пишешь, от нечего делать одухотворенную маску в сети создаешь, - то изволь писать скандально. А так как за тобой никто не стоит, то писать нужно недопустимо скандально, с перехлестом, иначе получается "милая девушка и хорошая дочка", это никого не интересует. А за деньги спасибо, Тина, это главное, и от греха подальше - лучше лишний раз и не видеться, чтобы ты не передумала. Ничего, стерпишь, жизнь у тебя налажена, а понимать меня не обязательно, - так Илона думала, собираясь выйти из дому. Но так как собиралась она уже давно, отвлекалась, переодевалась бесконечно, то день явно грозил стать днем сидения в квартире, тем более зима, и обязательные встречи Илона отменила еще с утра.