– Когда совсем достанут, обращайся. Поможем… – пообещал подполковник.
Время уже приближалось к вечеру. Небо на востоке начало темнеть тяжелыми тучами.
– Пора ехать. Наши уже должны к машине подходить. Я приказал, – майор Гризли повернулся в сторону лестницы, словно сообщая хозяину дома, что сегодня они никого больше взрывать не собираются, ни райотдел милиции, ни районное отделение СБУ. Разве что, если попросят, займутся на досуге…
– Звони, если что… – попрощался с хозяином подполковник группы украинских диверсантов. – Нам сейчас пора возвращаться. У меня сегодня две группы должны с той стороны вернуться, – он посмотрел на часы. – С наступлением темноты я должен их на месте "перехода" встречать.
– Что, сами заблудиться могут?
– До разделительной линии сотня километров. Подошвы сносят, пока дойдут. Я их и отправлял, я их и встречу.
Он пожал хозяину дома руку. Остальные уже спускались по лестнице в просторный холл первого этажа. Во двор все вышли, памятуя, что собаки находятся в вольере. Собаки и правда были там, и лаяли в бессильной злобе, не имея возможности добраться до незнакомых людей. Недавний испуг, вызванный взрывом и вибрациями воздуха, только сильнее разозлил собак. Они тоже испуга стыдятся. Хозяин закрыл за гостями калитку и сразу прошел к вольеру, чтобы выпустить своих любимцев во двор. Это было видно сквозь решетку забора…
Глава двенадцатая
Я проводил взглядом батальонных разведчиков, которые быстро двинулись в обратную сторону. Торопились… Возвращаться всегда приятно, а возвращаться с такими трофеями приятно втройне. Поставленная командованием задача была выполнена блестяще!
Казалось бы, что мне на них смотреть, когда время так дорого именно мне, но откуда-то взялось чувство ответственности за этих парней, еще недостаточно обученных, но уже выполняющих сложные операции только на одном, мягко говоря, энтузиазме. Обстоятельства их, проживших здесь жизнь, заставили все личные дела отбросить и взяться за оружие. Я был профессионалом, а они профессионалами не были, но тянулись, чтобы научиться хорошо воевать. Отсюда и моя ответственность за них. И потому я не только смотрел, как они скрываются в темноте, но и бинокль свой поднял, чтобы убедиться, как следуют разведчики разминированному "коридору".
Они шли нормально, двигались достаточно быстро и в правильном направлении. И только после этого я, переведя дыхание, стал просматривать другую сторону – сторону, в которую мне предстояло двигаться. Там впереди было и минное поле, которое необходимо было преодолеть, пусть и по подготовленному специально для меня "коридору", были и окопы, где мог, надеюсь, на свою беду, проснуться часовой, были и тылы, которые часто прикрываются подразделениями националистических батальонов, чтобы не допустить отступления. Впрочем, подобное прикрытие выставлялось во время боевых действий. Во время хрупкого и постоянно нарушаемого с той и с другой стороны перемирия подобного прикрытия быть не должно.
Я на всякий случай приготовил свою проволоку, которой искал мины около пулеметной точки – вдруг кто-то там, впереди, обнаружится, и придется обходить минное поле не по "коридору", обошел вокруг самой точки, закрыл глаза первому убитому мной пулеметчику – не к чему ему, мертвому, так в небо смотреть. У мертвецов глаза должны быть закрыты сразу, иначе потом закрыть окаменевшие веки будет невозможно. Подумалось о том, кто закрывал глаза моему отцу. Наверное, мама. И двинулся вперед. Но почти сразу понял, что пересек устоявшуюся, хотя только слегка утоптанную тропу. Наличие тропы было понятно. Раз в неделю ею пользовались пулеметчики. Приходила одна смена, уходила другая. Может быть, пулеметчики время от времени за продуктами ходили. Брать с собой сухой паек на неделю – верный путь к язве желудка. Хотя никаких предметов для приготовления пищи я внутри пулеметной точки не видел. Но пищу вполне могли готовить и где-то в стороне, в какой-нибудь специально вырытой яме, чтобы отвести от самих пулеметов возможность минометного обстрела по струе дыма. Там же, возможно, и всякий мусор, отходы зарываются. Или просто складируются в яму. Иначе остатки пакетов от сухих пайков наверняка валялись бы на территории пулеметной точки. Но там я не видел даже бака с водой. Пусть у всех пулеметчиков были с собой фляжки. Но ведь каждый день не будешь бегать на базу своего батальона, чтобы фляжки водой наполнить. Или хотя бы самогонкой.
Но тропа существовала, и она должна была провести меня через минное поле точно так же, как "коридор". Конечно, это большая оплошность "укропов", оставлять такую тропу. Но они оплошностей в этой войне допускают столько, что эта должна показаться им слишком небольшой. Я пошел по тропе, включив определитель оптической активности, да и сам биноклем несколько раз пользовался, чтобы определить линию "укропских" войск. Когда определил, когда увидел часового, сам оставаясь невидимым, я проверил, насколько хорошо вытаскивается из ножен мой стреляющий нож, и понял, что линия минирования вот-вот должна кончиться. Но я все же подстраховался, прошел на добрых два десятка метров дальше, чем следовало, и только после этого стал думать, следует ли мне с часовым связываться. Часовой, как я видел в тепловизор, сидел на пригорке, вместо того чтобы прогуливаться вдоль окопов, и разговаривал по телефону. Поскольку человек я не кровожадный, я решил оставить ему возможность договорить, и даже еще несколько раз позвонить. И двинулся от часового в сторону, легко перепрыгнул окоп неподалеку от блиндажа, где, вероятно, спали другие солдаты, может быть, даже солдаты караульного взвода, поскольку из трубы, только слегка выступающей над блиндажом, шел белый в ночной темноте дымок. Там кто-то не спал. Блиндаж, видимо, отапливали, хотя в такую погоду можно было бы и не топить. Впрочем, там могли и какую-то еду готовить, хотя готовить завтрак было еще рано, а готовить ужин поздновато. Любопытствуя, я подошел ближе и понюхал дым. Нос мой никогда меня не подводил. И я сразу определил – в блиндаже гнали самогонку. А ночью, видимо, потому, чтобы никто не заметил и потом не пришлось ни с кем делиться.
Мне хотелось пить, но совсем не хотелось выпить. Я снял с пояса свою фляжку, пить много не стал, удовлетворившись двумя глотками, потом рот прополоскал и воду выплюнул. Теперь передо мной было несколько троп. И все они были протоптаны украинскими солдатами. Где-то у них должна располагаться вторая линия обороны вместе со штабами и различными воровскими подразделениями, официально занимающимися снабжением армии, а реально снабжением своих домов и семей, и мне желательно было бы обойти вторую линию стороной. Для этого я сошел с тропы и двинулся напрямую в лесок, расположенный, как мне подсказывала память, неподалеку. Там, за леском, должно находиться первое минное поле, оставленное когда-то ополчением. И потому была гарантия, что в лесочке вторая линия обороны не базируется. А базируется она скорее всего или в деревне, стоящей между расположением двух батальонов, и в этом случае командование того и другого батальона совместно использует жилые помещения деревни, или на недалеком пригорке, где легко было поставить палатки и даже подкопать землю так, чтобы палатки стояли не под уклон.
Так в принципе и оказалось. Индикатор оптической активности не зарегистрировал для меня никакой опасности. Я дошел до лесочка, "прошарил" тепловизором сначала его, потом перевел окуляры влево и обнаружил на том самом пригорке, что я заметил на карте, многочисленные палатки разного размера. В лесочке я нашел самые густые кусты, присел среди них и, подсвечивая себе слабым фонариком-зажигалкой, рассмотрел две карты, где были обозначены минные поля, когда-то оставленные отступающим ополчением Донбасса. Карты эти хранятся, видимо, до счастливого момента, когда ополчение начнет наступать. А наступать оно скорее всего начнет, как только даст начать военные действия противнику. Нарушение минских договоренностей киевской стороной будет на руку только ополчению, которое значительно усилилось в плане подготовки, тогда как украинская армия только много рапортует о том, какая она стала сильная, но, по данным разведки Донбасса и России, стала еще слабее и ни на что, кроме единовременного удара, рассчитывать не может. Ополченцам необходимо будет выдержать только первый удар, который может растянуться от силы на два-три дня, так как ресурсов на более длительный период у Украины просто нет. Потом начнется подготовленное контрнаступление, и украинские войска, как обычно, побегут. Кто спасаться, кто в "котлы", чтобы сдаться. Так уже было после прошлого нарушения Киевом перемирия. Но сейчас и в Донецке, и в Луганске обстановка совсем другая. Там сумели перестроить добровольческие батальоны в настоящую армию. Армия эта небольшая, но мощная и мобильная, хорошо управляемая…
* * *
Определив по карте свой дальнейший путь, я карты спрятал и без раздумий двинулся мимо минного поля. При этом мне предстояло пройти между этим полем и холмом, где стояли армейские палатки второй линии украинской армии. Там могли быть часовые с биноклями, и потому я не выключал индикатор оптической активности. И правильно, как оказалось, сделал. Индикатор скоро слабо запищал, подавая сигнал и указывая направление и дистанцию. Дистанция была предельно короткой – восемьдесят метров. Направление – прямо по курсу моего движения. Я вытащил свой бинокль и посмотрел. Там был часовой с биноклем. Но, судя по размерам и очертаниям, это был простой бинокль, не только без тепловизора, но даже без прибора ночного видения. Но смотрел часовой не в мою сторону, а в сторону большой палатки недалеко от края. Будь я диверсантом ополчения, при таких часовых я похозяйничал бы в этом лагере, "разобрался" бы с жителями и с содержимым многих палаток. Но с такими диверсантами я недавно только расстался, и потому передо мной встал единственный вопрос – что предпочесть, встречу с часовым или прогулку по расположенному рядом минному полю? Хотя у меня и была с собой карта этого минного поля, я все же не мог постоянно подсвечивать себе фонариком, чтобы определить каждую заложенную мину. Мой фонарик, при всей его слабости света и при обязательном прикрытии луча своим телом, мог быть все же замечен с любой из сторон, кроме самого минного поля. И пусть на крайних минах наверняка уже кто-то подорвался, и часть из них постарались снять украинские саперы. Полностью разминировать поле они не стали бы, считая поле естественной защитой лагеря второй линии обороны. Да и найти все мины даже с края едва ли смогли. И потому я выбрал первый вариант как наименее кровожадный. Ликвидация одного часового тоже не обойдется без крови, но в этом случае прольется его кровь. А на мине подорваться могу и я. Свою кровь я считал более ценной. И потому, взяв в руку стреляющий нож, двинулся в сторону часового. Он моего присутствия не слышал и был сильно увлечен тем, что рассматривал в бинокль. Даже меня любопытство проняло – что там может быть настолько увлекательным? Но для меня в данный момент существовала еще более увлекательная задача – неуслышанным подобраться к часовому как можно ближе. Чем я и занимался, стараясь не отвлекаться. И это мне удавалось благодаря увлекающейся натуре часового. Изначально я планировал подойти метров на двадцать и произвести выстрел из рукоятки стреляющего ножа. Однако, когда дистанция составляла уже не больше пятнадцати метров, я понял, что выполнять свои прямые обязанности, то есть лагерь охранять, часовой и не намеревается. То есть ему совершенно наплевать на меня. Настолько наплевать, что мне стало даже слегка обидно.
Я по натуре человек не мстительный, но обиды стараюсь не оставлять без ответа. И потому двинулся дальше. Я даже не полз, я просто передвигался "гусиным шагом", заходя часовому за спину. И зашел, выпрямился и тронул его за плечо.
– Извините, а где у вас здесь туалет? – переформатировал я фразу из известного всем фильма про приключения Шурика.
– Отстань, – ответил часовой, не повернувшись, но через десять секунд до него дошло что-то, и он, удивленно подняв брови, все же обернулся.
– Чего тебе?
– "Вам", а не "тебе"… Вежливости следовало учиться, молодой человек. Раньше учиться следовало, в детстве. Теперь уже поздно. – Я приподнял и слегка подтолкнул у него на плече ремень автомата, отчего оружие упало ремнем на согнутый локоть.
– А-а… – испуганно прохрипел часовой, так и не сообразив, кто посмел оторвать его от самого, может быть, важного действия в его короткой жизни, и я помог ему завершить хрип, ударив ножом в горло. Тратить на него пулю я не пожелал.
Часовой оказался живучим, как карась, с пробитым горлом умудрился даже руки вскинуть и ухватиться ладонями за лезвие ножа. Но это было его последнее, предсмертное движение, вызванное скорее испугом, чем разумом и жизнеспособностью. В результате чего я даже нож вытаскивать из горла сам не стал, но позволил телу упасть на тропу и "сняться" с ножа самостоятельно. Так кровь из горла меньше брызгает. При этом обе ладони часового оказались порезанными. Как я ни старался уберечься, его кровь все же испачкала мне штанину, и я вынужденно сделал шаг назад. Зато теперь я имел возможность понять, чем был так сильно увлечен часовой. Я поднял бинокль, уже свой, и рассмотрел палатку, что так часового интересовала. Палатка мерно подрагивала, и оттуда время от времени доносились женские стоны. Эти стоны я и раньше слышал, но старался не обращать на них внимания, потому что подкрадывался к часовому. А сейчас стоны стали громче, и не услышать их мог разве что лежащий у моих ног бывший местный часовой. А ведь он именно их, кажется, ждал. Украинская армия изволила развлекаться. Но я мешать развлечениям не желал, опустил бинокль, перешагнул через то, во что превратился часовой, и двинулся по тропе в обход горки. Теперь я уже шел быстрым шагом, тем не менее не выключая индикатор оптической активности, у которого запас аккумулятора на сутки работы. Этих суток мне с лихвой хватит на всю дорогу. А дальше я уже смогу аккумуляторы подзарядить. В родном доме! Зарядное устройство у меня с собой.
Обогнув холм и, к счастью часовых, никого из них не встретив, причем понимая, что не в каждой палатке что-то похожее с первой происходит и не все часовые будут настолько увлечены наблюдением за сослуживцами, что презрят опасность, я не на индикатор оптической активности полагался, а на собственный бинокль с тепловизором. Вышел я, как и предполагал, на дорогу, ведущую в ту самую деревню, что расположилась на стыке позиций двух украинских армейских батальонов. Наверное, деревню первым занял соседний батальон, потому у этого батальона, с которым я имел дело, осталась возможность разместиться своим вторым эшелоном только на холме. Но меня решение этого вопроса волновало, признаюсь, мало, навещать командование соседнего батальона в мои планы тоже не входило, и потому, пробежав только полтора километра по дороге, я свернул в сторону, на боковую дорогу. А здесь, только один раз глянув на часы, уже начал набирать скорость бега. Зная свои силы, я не боялся. Раз в неделю я проводил в своем взводе марш-бросок на пятьдесят километров. И каждый раз преодолевал дистанцию вместе с солдатами. Мне не требовались навыки марафонца, чтобы уложиться во времени, поскольку в темное время суток я все равно укладывался с запасом. Темного времени оставалось около восьми часов, а на преодоление сотни километров я рассчитывал потратить около пяти часов. Но даже если не получится уложиться в восемь часов – мало ли какие могут быть задержки, там, в тылу достаточно глубоком, где уже нет прифронтовых строгостей, постов и патрулей, я вполне смогу отлежаться день где-нибудь в тени деревьев, чтобы в следующую ночь добраться до места. Да, возможно, и днем могу рискнуть. Хотя это скорее всего не лучший вариант. Пока же я бежал, не выключая индикатор оптической активности, и именно индикатор подсказал мне, что позади на дороге что-то есть. Я оглянулся и увидел свет фар догоняющей меня машины. Но свет этот был еще настолько далеким, что не представлял для меня опасности. Разве что опасности споткнуться в то время, когда я оборачиваюсь. Споткнуться, упасть и сломать себе шею. Но этот уровень опасности примерно равнялся тому, когда бы я прогуливался по городским тротуарам и опасался, что какая-то машина выскочит на тротуар и собьет меня. Порой такое случается, машины вылетают на тротуар, но возможность, что вылетит она именно туда, где нахожусь я, чрезвычайно маловероятна. Точно так же была опасна для меня и машина, идущая вдалеке. Я продолжил бег до того момента, когда мог попасть в прямой свет фар, и только тогда спрыгнул в глубокий кювет, где уютно пригнулся к луже застарелой зеленой грязи. Однако грязи я боялся не больше, чем идущей вдалеке машины, и вполне был в состоянии, если бы машина рядом остановилась, нырнуть в грязь и там на какое-то время затаиться. Но принимать грязевую ванну мне не пришлось. Хотя я и уловил, что двигатель "уазика" почти рядом со мной сбросил обороты. Похоже было, что водитель перешел на меньшую скорость и начал притормаживать. Было бы, конечно, большой удачей, если бы машина остановилась рядом со мной. Если она не битком набита автоматчиками, готовыми к схватке, я, возможно, сумел бы справиться кое с кем и захватить машину. Комплекция у меня такая, как у большинства людей. То есть я внешне вполне средний человек и допускаю, что смог бы надеть на себя форму водителя, забрать его документы и какую-то часть пути быстро проехать. А тех, кто в машине едет, очень не скоро найдут плавающими в грязной луже кювета. Там может поместиться несколько человек.