Главный вопрос состоял в том, чтобы заставить кого-то войти в палатку второпях, почти не глядя под ноги или вообще не глядя. И сделать это требовалось как можно быстрее. Покинув склад боезапаса, я почти в том же месте, где забирался на территорию, выбрался наружу, обошел оставшихся в живых часовых по большому кругу и не замеченным водителями подошел к машинам. Большинство машин оказалось незакрытыми. В "кармане" дверцы одной из машин я нашел грязную промасленную тряпку, своей проволокой-миноискателем, с большим трудом пальцами загнув на конце крючок, протолкнул тряпку в горловину бензобака одной из машин, вытащил. Бензин с тряпки капал, но это не помешало мне снова сделать большой круг и забраться на территорию тем же путем. Мокрая и тяжелая тряпка легла на покатую брезентовую крышу склада и словно прилипла. Струйка бензина потекла по стене. Я только поднес к струйке зажигалку, и через две секунды уже горела крыша. А мой путь лежал опять под проволоку. И, уже оказавшись на той стороне, я, чтобы привлечь внимание к начинающемуся пожару, вставил в "подствольник" гранату, придавил ее пальцем до характерного щелчка, положил приклад автомата на плечо и дал выстрел из "подствольника" прямой наводкой по другой большой палатке, решив почему-то, что она штабная. Наверное, потому, что в палатке были окна, а в окнах горел свет. Но этого мне показалось мало, и я в ту же палатку послал несколько коротких очередей. И только после этого побежал. Бежал я быстро, зная, что мне предстоит. И завершил свой круг около стоянки машин против ворот. Большинство водителей остались стоять там, где и стояли до этого, куря и разговаривая. Но несколько человек уже осознали, что прозвучала тревога, сели в машины и завели двигатели. Другие ждали возвращения своих офицеров. Я из-за старого дуба, не показываясь, дал очередь сквозь лобовое стекло одной машины в водителя. Во вторую машину послал очередную гранату из "подствольника". Увидел, как залегли другие водители. И тут раздался такой мощный взрыв, что земля у меня под ногами дрогнула. Едва устояв на ногах, я подскочил к третьей машине, что уже готова была выехать на дорогу, открыл дверцу, выбросил из-за руля водителя, сначала с силой ткнув ему стволом автомата в лицо, чтобы лучше соображал. Но он то ли по глупости, то ли по своей высокой любви к машине начал было сопротивляться и вцепился зубами мне в штанину. Но, получив дополнительный удар прикладом по голове, он отцепился и перекатился, чтобы не попасть под колеса машины. Я уже сидел на его сиденье, отжал сцепление, переключил скорость и рванул с места. А позади меня все рвалось и рвалось, все горело и полыхало. И земля дрожала от этих взрывов даже под колесами "уазика", хотя от ворот огороженной территории до склада было около семидесяти метров. Небо стало светлым, как солнечным утром. Я посмотрел в зеркало заднего вида – нет ли за мной погони. Погони не было, а водители, что стояли у ворот, как поголовно залегли перед взрывами, так и лежали, не поднимая головы. Видимо, нашелся среди них кто-то опытный и вовремя дал команду. На меня и на мои действия в это время никто не смотрел. Я быстро добрался до асфальта и там уже стал выжимать из машины все, что только мог. Но быстрее сотни километров "уазик" разгоняться не хотел…
* * *
Мне дважды попадались навстречу грузовики и дважды бронетранспортеры, пару раз тягачи тянули крупнокалиберные орудия, но не от линии соприкосновения, как предусматривают Минские соглашения, а наоборот. Машинами ОБСЕ ночная дорога никак не контролировалась. Причем ни в одну из сторон. Остановить меня никто не поспешил. И я достаточно быстро углубился в украинскую территорию. Но автомат с заряженным "подствольником" все же держал на переднем пассажирском сиденье, то есть под рукой, и готовым к действию. Говоря честно, я ожидал, что мой путь в Терриконовку окажется более сложным, с обязательными перестрелками на дороге. Но такого не произошло. И я благополучно добрался почти до нашего райцентра, однако за пару километров до него заехал в небольшой лесок в стороне от дороги, нашел в водительской дверце тряпку, как раньше, смочил ее в бензине, открыл капот, бросил тряпку на топливный фильтр и поджег, оставив капот открытым, чтобы лучше поступал воздух. Автомат я оставил в машине, забрал только запас гранат для подствольника, поскольку все гранаты "Ф-1" я уже использовал, а добыть новый автомат в современных украинских условиях было не так и сложно. Вооруженных людей здесь было, конечно, меньше, чем невооруженных, тем не менее достаточно, чтобы за их счет довооружиться. Кроме того, они сами постоянно старались быть "на свету" и создавали ситуации, когда их хочется лишить оружия. Тонкая металлическая трубка топливного фильтра, разогретая от работы двигателя, парила горючим и загорелась вместе с топливопроводом невысоким синим пламенем. Дальше наблюдать я не стал, посчитав это опасным для себя, и стремительно вышел к дороге, понимая, что пламя обязательно разгорится сильнее. Оно просто не может не разгореться там, где присутствует бензин. И уже на дороге я услышал гулкий взрыв – "уазик" приказал долго жить. Над леском поднималось красное свечение горения. Так мог бы и сам лесок сгореть. Состоял он из изломистых татарских кленов, которые влажностью никогда не отличаются и горят легко. Мне пора было отправляться в сторону дома. Заглядывать в райцентр я смысла не видел. Да и времени терять не хотелось. Шестьдесят километров я уже преодолел, не успев убегаться, осталось пробежать сорок. За три часа я должен справиться. Это значило, что в Терриконовку я прибегу еще в темноте. И я побежал, не раздумывая долго. Побежал не по разбитому асфальту, а через поле, срезая угол поворота дороги. И хорошо, что я побежал так, потому что на дороге вдруг появились фары трех машин. Сначала они проехали поворот. Видимо, в Терриконовку спешили, потом увидели пламя в лесочке, сдали задним ходом и через поле, по следам, оставленным "уазиком", добрались до лесочка. Там остановились. Машина уже, наверное, догорала. Только в самый последний момент, как раз когда три машины были там, раздалась автоматная очередь, если ее можно так назвать. Люди в трех машинах так и должны были подумать, И, если им животы позволяли это сделать, залегли. Хотя скорострельность была такая, какую себе ни один автомат даже спьяну придумать не сможет. Но я-то понял, что добровольно отстрелялись, разогревшись, патроны в магазине брошенного мной автомата. Но меня это интересовало мало. Еще раз я обернулся, когда из райцентра с сиреной выехала пожарная машина и тоже направилась в лесок. Видимо, кто-то надумал потушить догорающий "уазик". А что там тушить. Машина уже и без того восстановлению не подлежит. Памятуя, что первые три машины изначально направлялись в Терриконовку, я не стал подниматься на дорогу, чтобы они меня не нагнали, и побежал полем. Здесь, насколько я помнил, минных полей не было. В принципе, наверное, по дороге бежать было бы легче, но дорога в свете фар, даже дальних, и просматривается лучше. В поле все же безопаснее. К тому же я знал, как сократить путь на добрый десяток километров. Для этого, правда, придется перейти вброд мелкую речушку, но там даже в самых глубоких омутах вода выше колен ребенка никогда не поднималась. Промокнуть я не боялся и потому бежал напрямик, хорошо умея ориентироваться по внутреннему, в голове сидящему компасу… Судя по всему, те машины, что первоначально собирались ехать в Терриконовку, вернулись назад в райцентр. Если бы это были простые жители райцентра, то их пожар бы не остановил. Сгоревшая машина ничем привлечь простых людей не могла. Из этого я сделал вывод, что в Терриконовку намеревались поехать или менты, или кто-то из районной СБУ. Сгоревшая машина вполне могла их заинтересовать. Прочитать номер можно даже на сгоревшей машине. Номер прочитали, попытались выяснить. Узнали о диверсии на складе боеприпасов. Обеспокоились, что такой серьезный диверсант или даже группа диверсантов уехала от места взрыва и обитает, судя по догадками, как раз в райцентре. Начали наводить справки, кто кому и кем приходится. Есть ли в райцентре жители, которые могут быть как-то связаны с диверсионно-разведывательными группами донецкой разведки. Здесь уже не до поездки. Подумав, я уже не сомневался, что взрыв склада боеприпасов, со снятием трех часовых, с нападением на водителей и обстрелом штабной палатки – все это наверняка свяжут с целой большой группой диверсантов. Скорее всего российских диверсантов. Никто не подумает, что один человек может задумать и провернуть такую операцию. А теперь будут искать эту группу в райцентре. К тому же через наш райцентр проходят железная и автомобильные дороги из Днепропетровска на север и северо-запад Украины. Будут ловить группу диверсантов на большой дороге и в железнодорожных поездах. Пусть ловят, кому делать нечего. Поймать, как обычно, никого не смогут, но обязательно объявят о ликвидации смешанной группы донецких и российских диверсантов. Так всегда бывает. И в такой выдуманной операции, как обычно бывает, погибнет пара ментов или сотрудников "Альфы". В действительности к погибшим отнесут тех, кто самостоятельно пустил себе пулю в рот из-за застарелого сифилиса, или тех, кого перестрелял пьяный прапорщик с их собственной службы. Я однажды смотрел в Интернете журналистское расследование, так там даже самые настоящие украинские журналисты доказывали, что трупы людей, которые погибли при очередной операции СБУ, были не совсем свежими еще неделю назад.
Я специально не свернул раньше на проселочную дорогу в Терриконовку – хотя мог бы уже, наверное, вскоре быть там, – чтобы увести след в райцентр, к железной и автомобильной дорогам. Если я намереваюсь появиться в Терриконовке, там совершенно не нужны никакие поиски российских и донецких диверсантов. Половина нашего поселка знает, что старший лейтенант Валентин Наскоков – военный разведчик и диверсант. А ведь исключить факт, что кто-то меня увидит, невозможно. Я буду обязан с людьми общаться и разговаривать. Служба у разведчика такая – данные собирать. И помехи мне ни к чему. Помехи придется "убирать", а это только усилит подозрения в мой адрес. И потому, просчитав все заранее, я решил, что стоило слегка пропотеть дополнительно, преодолевая сорок километров бегом и быстрым шагом, но потом работать спокойно и без помех…
* * *
Абу Саид, только вернувшись в свою комнату, понял, насколько он устал. Это была не совсем привычная ему усталость. Раньше он знал усталость физическую, когда его и лейтенанта Амина эль-Габари основательно "гоняли" по общефизической подготовке в лагере бригады спецназа номер один, знал и усталость интеллектуальную, когда голова раскалывалась от кучи знаний, которые он получал во время учебы в университете. В первом случае помогал простой отдых, во втором случае приходилось выпить таблетку от головной боли и тоже уснуть. Здесь усталость была, как он понял, психическая. Нервы были напряжены до предельной возможности в течение слишком длительного периода. Сначала в самой лаборатории, когда готовил свой состав и взрыватели, потом в морге, потом в двухэтажном доме-коттедже в ожидании взрыва. Но сказалось все это только тогда, когда все диверсанты вернулись на базу, когда появилась возможность расслабиться.
Вернулись, правда, не все. Подполковник группы украинских диверсантов сразу из райцентра на втором грузовике уехал в сторону линии противостояния, или, как ее чаще называли, линии фронта, хотя сплошной фронтовой линии в классическом понимании этого слова здесь не было. Фронт был слишком дырявым. Но именно это давало возможность так активно использовать диверсионно-разведывательные группы. Две такие группы должны были вернуться с задания, и подполковник поехал снимать их с позиции, куда группы должны были выйти. Это были как раз те две группы, что отправились с отравленным лейтенантом эль-Габари телефоном. Даже предельно уставший Абу Саид поймал себя на мысли, что он желает этим двум группам не вернуться на базу, чтобы результат использования трубки, все равно какой, удачный или неудачный, не стал бы известным и не принес бы славы Амину. Амин и без того чувствует себя "на коне". А Абу Саиду хотелось, чтобы конь этот внезапно сильно захромал.
Полковник Василь, видимо, был человеком проницательным. Он уловил состояние майора Хайята. Впрочем, тому, кто когда-то сам проходил через подобное, это было, видимо, нетрудно.
– Перенервничал так, что сейчас и уснуть не сможешь? – то ли спросил, то ли констатировал турок. – Не переживай за себя, через это все прошли. Кто не нервничает, тот настоящим бойцом не становится.
Абу Саид хотел было возразить, что в его планы и не входит намерение стать настоящим бойцом, что он только ученый, но он удержался и лишь устало кивнул. Сам он думал, что уснет, стоит только положить голову на подушку. Он лег, легли и его соседи по комнате – лейтенант эль-Габари и полковник Василь. Где-то за стеной еще слышались голоса майора Гризли и его "серых волков". Они смеялись непонятно над чем, что-то обсуждали. "Серые волки" привыкли проявлять свой темперамент бурно, при разговоре всегда размахивали руками, и впечатление складывалось такое, будто они ссорятся и вот-вот передерутся. Но, как оказывалось, они просто так разговаривали о самых обыденных вещах. Могли просто вкус украинского борща обсуждать. И эти разговоры всегда заканчивались мирно.
Сначала Абу Саид думал, что это голоса за стеной мешают ему уснуть. Но тогда они мешали бы и полковнику Василю, тем более что он сам турок и понимает турецкую речь, и лейтенанту эль-Габари. Однако те спокойно уснули и тихо посапывали во сне. И только к неимоверно уставшему майору Хайяту сон не шел. И даже когда голоса за стеной стихли, это тоже не помогло. Он смыкал и размыкал веки, но стоило их сомкнуть надолго, как сразу же перед глазами возникала издалека и сверху увиденная картина взрыва. И даже казалось, что в этих воспоминаниях он видит летящие неизвестно куда тела людей, и живых еще недавно, и уже предварительно мертвых, тех, что лежали в морге и только ждали, когда их похоронят. Там, в морге, он видел висящий на вбитом в косяк гвозде фланелевый темно-зеленый халат. Наверное, это был рабочий халат патологоанатома. И теперь казалось, что он видит взлетающим в воздух человека в этом халате. Но человек этот был вовсе не патологоанатом, а тот самый Иван Наскоков, которому Абу Саид заливал в живот свой состав, которому потом швы накладывал на место разреза. Так накладывал, что после разрезания шва патологоанатомом освобождалась пружина взрывателя. Именно с этими видениями Абу Саид уснул, но сам был уверен, что он не спит, а видит все в действительности. И этот Иван Наскоков пролетает мимо окна, в которое смотрит профессор, и оттуда грозит кулаком. И не кому-то грозит, кто рядом сидит, а именно ему, Абу Саиду Хайяту…
* * *
Преодолев вброд ручей, который в детстве казался речкой, я снова срезал путь, пройдя через поле, в котором когда-то что-то сажали, но уже больше двадцати лет, как забыли, что именно здесь могло вырасти. Потом зашел в овраг, который вел меня к поселку напрямую. И все время путь преодолевал легким бегом, практически не переходя даже на быстрый шаг, как это делается во время марш-броска. Подготовка позволяла мне это. К дороге я выбежал уже только около самого въезда в Терриконовку. Просто не хотелось собак будоражить, перебираясь через заборы и огороды. А если бы я подошел к Терриконовке со стороны оврага, мне пришлось бы обязательно через другие дворы в поселок входить. Хотя так до моего родного дома добраться, конечно, было бы ближе, но на собачий лай могут хозяева выйти, а я вовсе не намереваюсь сразу со всеми подряд здороваться. Не все в поселке будут рады появлению офицера российской военной разведки в своем огороде. У нас тоже проживает много украинцев, может быть, с четверть всего населения, и полно смешанных семей, и многие из них, напитанные двадцатилетней фашистской пропагандой, неоднозначно относятся к России. Наверное, даже внутри отдельных семей в этом вопросе не все думают одинаково. Я на это обратил внимание еще три года назад, когда приезжал во время отпуска навестить родителей. И разговоры за спиной слышал. Для многих земляков я уже прочно стал чужим человеком. Если раньше был частично чужим, чужим только потому, что я русский, а частично все же своим, потому что многие меня с детства помнят, то теперь, когда обстановка так осложнилась, я кое для кого в поселке чужой вдвойне. Чужой среди своих.
И потому я решил войти по обычной дороге, пользуясь темнотой, в которой меня никто не увидит и не узнает, если только не подойдет вплотную. Улицы Терриконовки уже много лет как не освещались, хотя фонари с плафонами все еще стояли, и провода между столбами висели. Просто ночью фонари не включали. Электричество, похоже, берегли, или просто не было у властей средств на оплату освещения.
Честно скажу, волнение я почувствовал уже в первом квартале поселка. Воспоминания подступали. Даже от воспоминания, кто живет в каком доме – уже в груди становилось тепло и чаще начинало стучать сердце. Все же терриконовцы были для меня своими людьми, невзирая на их отношение ко мне. Я успел миновать почти три квартала, благо кварталы у нас небольшие, обычно по три двора, когда услышал шум двигателя автомобиля. Судя по звуку, это был грузовик. Как тут не обрадоваться отсутствию освещения на улицах. Я без проблем нырнул в густые кусты. Кусты располагались прямо под чьим-то забором. Мелкая дворовая собачка при истеричном лае брызгала между штакетинами слюной мне прямо в лицо. Я смотрел поверх ее головы на двери дома. Я знал, что здесь живет человек, который с молодости с моим отцом конфликтовал. Отец дал этому человеку кличку Сало за то, что он еще в советские времена соленым салом на базаре торговал. Кличка утвердилась. Самому человеку она не понравилась. Отсюда нелюбовь к моему отцу. И эти отношения обязательно должны были и на меня распространиться, как они распространялись еще в годы моего детства. Но собачка была не виновата, и у меня не было на нее зла. Но хозяину лучше было бы не выходить.