Стакан пришлось ставить на край столика, чтобы мокрое донышко не пришлось на конверт с купюрами и белорусский паспорт, выложенные Ефимом. Шлайн постоянно заставлял меня работать именно с таким документом в так называемом ближнем зарубежье. Наверное, только белорусские бумаги, которые он доставал по своим каналам, и были подлинными. Мне, таким образом, возвращалась, говоря выспренными терминами Николаса Боткина, общественная идентификация. Я снова становился "Василием Н. Шемякиным". Вполне белорусское имя.
Я развел руками и спросил:
- Надолго?
- Гонорар твой удваивается. Это - первое. Работа действительно надолго. Это - второе. Наташу придется отправлять в Веллингтон в твое отсутствие. Третье. При Колюне нянька оказалась вполне толковой. Четвертое. И последнее, пятое. Твоей главной заботой остаются документы, - сказал Шлайн с нажимом. - Любой ценой, любой, я подчеркиваю, заполучишь копии с подлинников, только с подлинников, в чем удостоверишься лично. А затем непременно выявишь, кто убрал Усмана и связную-танцовщицу… С танцовщицей, впрочем, можно и не возиться. И так будет ясно… Понадобится время, я дам.
- Ты не допускаешь, что обоих ликвидировали твои казахстанские коллеги-соперники, чтобы меня заблокировать? - спросил я.
- Не допускаю, - сказал Ефим. - такой шаг в отношении человека с моим именем равносилен объявлению войны на уровне служб. Ты в своем уме?
- Тогда - кто? Попробуй хотя бы пофантазировать, Ефим… Ведь третьим трупом, если следовать логике убийцы, быть мне!
- Ибраев умен, учти, - сказал Шлайн. - И проницателен. Он сообразил, от кого ты явился, едва получил донесение о появлении Ефима Шлайна… Думаю, что эти два убийства и для него неожиданность… В его расчеты входило, конечно, присмотреть за тобой. Это механическая реакция в подобных случаях. Я на это, как ты и сам понял, рассчитывал. Твоя, мягко говоря, неадекватная реакция на ибраевский присмотр, обострила обстановку, но не больше. И вдруг - бац! Сразу несколько трупов… Два соотносятся с твоей персоной. Тебе не приходило на умишко, что Ибраев немедленно сцапал тебя, чтобы прикрыть своим крылышком? Твоя героическая гибель поставила бы его в совсем уж сложное положение… Ну, помял немного, задавая вопросы. Других методов в этих краях не знают. Издержки развития… У них, учти, отчасти и китайская школа разведки, а она, эта разведка, единственная в мире имеет академический учебник… академический, учти ещё раз… по теории и практике пыток.
Ефим перевел дух и призадумался. Завидовал опыту пекинских собратьев?
Он встал с кровати в расчете пройтись, но помещение не позволяло. Вздохнул печально, снова угнездился в комканном постельном белье на кровати и сказал:
- Эти две смерти совершенно неожиданные вводные. Ситуация осложняется и для нас, и для казахов. Для нас в особенности. Мы на старте спотыкнулись. Кто подставил ножку? Зачем? Из-за этого я и прилетел. Выслушать тебя и переговорить с Ибраевым на этот счет. Ибраев даже упредил меня. Позвонил в Москву и обрисовал картину, не скрывая… э-э-э… деталей ваших взаимоотношений, и без комментариев.
- Интересовался, почему я оказался в Алматы?
Шлайн усмехнулся. Все-таки не усидел, его подбросило, он подбежал к окну, раздвинул шторы, с минуту, припадая к стеклу и ворочая головой, смотрел в темноту. Спросил:
- У них тут, что же, и свой новый год теперь? Что значит эта цифра "2033" на здании напротив?
- Не знаю, - сказал я. - Может, марка пива… Или сорт нефти. Что тут ещё может быть?
Теперь Ефим побежал в туалет. Слышно было, как зашумела вода в сливном бачке, потом хлопнула крышка унитаза.
Взял тайм-аут, поразмышлять, как ловчее дурить и меня, и Ибраева дальше.
- Не злись, - сказал он, вернувшись. - Отвечу. Интересовался.
- И?
- Что - и? Ну, что - и? Я не обязан тебе отвечать. Делай свое дело!
Ефим сел на кровать, похлопал по коленям длинными волосатыми кистями рук, высунувшихся из рукавов пальто, клубного блейзера и сорочки много дальше запястий.
- Ефим, мне нравится удвоенный гонорар. Я хочу сделать работу. Но мне не нравится перспектива получения гонорара наследниками. Что ты ответил Ибраеву?
- Отвечу ещё только, - сказал Ефим. - Отвечу через…
Он посмотрел на часы. Ужасающая китайская штамповка. Конечно же, "Ролекс" на облупившемся браслете. За пятнадцать долларов. Ефим не изменял только родине и своему вкусу.
- Через сорок пять минут… Однако, я жду ещё кое-что от тебя, Бэзил. Как с человеком, которого я тебе показывал возле казахского посольства на Чистопрудном? Что-нибудь проклюнуться сможет?
- Проклюнулось, - ответил я. - Тип объявился в ибраевском сизо. Бегал по прогулочному пятачку, при этом в генеральской шинельке с артиллерийскими петлицами. Я его опознал. В кампании второго генерала, авиационного…
- Работай, пожалуйста, по этому направлению, если возможно. Хорошо? У меня не осталось здесь сильных людей, слабаки в основном…
- Проблема состарившейся империи, - сказал я ехидно. - Как достойно дожить до забвения…
- И новехонького государства. Как не умереть в молодости.
- Аминь, - сказал я.
Шлайн наклонился, обтер свои сапоги, завернув на них край прикроватного коврика, и встал. Подтянул пояс на кожаном реглане. Картуз одевать не понадобилось. Он его и не снимал. Только перчатки, чтобы сподручнее открывать и закрывать шпионский атташе-кейс.
- Как тебя с ним досмотр в аэропорту пропустил? - спросил я.
- У меня дипломатический паспорт, - изрек Ефим. - Иду мимо проверок. Я считаюсь сотрудником министерства иностранных дел. Формально приехал для знакомства с домом, в котором будут выделяться квартиры для сотрудников переехавшего из Алматы в Астану посольства.
- Так что же этот сотрудник заявит по поводу появления другого человека с таким же именем, но без дипломатического прикрытия?
- А что бы ты хотел, Бэзил?
- Мало ли что… Да какой толк изобретать? Ты уже отдал Ибраеву мое азиатское прошлое. Вот зачем ты ему его отдал, затем я и появился в Алматы. Я правильно понимаю прикрытие главной задачи?
- Ты правильно понимаешь, Шемякин. Ибраев, я думаю, наживку проглотит. Это подтверждается напряженной программой посещения ресторанов и увеселительных заведений, которой тебя обременили… Я отправил тебя поинтересоваться транспортом наркотиков на узбекско-казахской границе. В автоперевозках на маршруте Ташкент-Чимкент. Скажем, так… На таджикско-узбекской границе произошел прорыв транспортной банды с наркотиками. Это факт, действительно имевший место. Ты собираешься-де перехватить знакомую тебе фигуру из твоих бывших краев. Нуждаешься здесь в помощи, вот я и вывел на тебя Ибраева. Почему же столь необычным способом, то есть подложным паспортом на свое имя? А потому, что мы оба, ты и я, подозреваем предательство. Крота. У себя. И, возможно, у него здесь… Мне известно, что Ибраев ведет какое-то серьезное дело по наркотикам, идущим из Юго-Восточной Азии… Пару месяцев назад он делал в Москву запрос о материалах, имеющихся у нас по Бангкоку. Я и решил сыграть на этом интересе. Просто, как пирог с капустой…
- И так же рыхло, - сказал я. - Да и кто оплатит начинку из Шемякина для этой твоей выпечки?
- Ах, Бэзил, Бэзилек, - сокрушился Ефим искренне. - Все деньги да деньги, одни деньжата на уме… Твои расходы, если трюк пройдет, станут расходами Ибраева, я тебе на этот раз только "эн-зэ" оставляю… Ну, все! Я и так наболтал больше нужного… Прощай теперь! Удачи! Я выскочу на тебя опять очень скоро. Не печалься, Россия-мамочка о тебе помнит… Будь!
Он выключил VL-34, защелкнул атташе-кейс. Натянул перчатки. Сеанс закончен.
У двери Шлайн спросил шепотом:
- Никаких других контактов здесь, а?
И подмигнул.
Значило ли это, что Ибраев пронюхал про Матье и наябедничал Шлайну?
Я мягко выпихнул Ефима в коридор. Если возможно, не ври. Таково правило.
2
Коридорная, не задавая вопросов, за двести тенге споро перестелила вожделенное ложе, пока я отмокал от тюремной засаленности и согревался в горячей ванной. Распаренные синяки на ребрах приняли фиолетовый оттенок. Я с кряхтеньем обтерся, за неимением зубной пасты и щетки прополоскал рот остатками поддельного коньяка. Укладываясь нагишом, я с отвращением подумал, что утром придется влезать в одежку, полученную из милости в ибраевском особняке.
Уснул я сразу.
Приснился мне майор Випол в уютном кабинете, заставленном стеллажами со скоросшивателями и коробками с компьютерными дискетами, старыми, трехдюймовыми и гибкими, времен начала 80-х. Бывший босс что-то бубнил, но вроде бы за толстым стеклом и глухо, затем слова донеслись обрывками, пока не сложились во внятную речь о практичной природе. Она-де полна смысла и лишена ощущений. В ней царят совокупления, а придуманная людьми любовь не известна, и слава Будде, что так. Жажду размножения по причине деградации своего биологического вида человек превратил в неестественную форму романтических извращений. А затем без видимой нужды принялся истреблять себе подобных, в то время как в природе ни один хищник не сожрет собрата. Христиане, например, даже изобрели душу, вопреки, насколько майор Випол знаком с христианством, воле собственного Бога.
В доказательство справедливости изложенных выкладок майор водил концом шариковой ручки по язычкам колокольчиков, свисавших по краям полок с файлами. Такие развешивают в пагодах - чтобы отпугивать бродячих духов. Колокольчики звенели, громче и громче…
Не знаю, сколько времени надрывался телефон, стоявший возле кровати на тумбочке, когда я проснулся. Невольно охнул от боли в распаренных боках, потянувшись за трубкой, в которой сначала услышал всхлипы, а потом голос Ляззат:
- Это ты, Фима?
- Ну, да… Что стряслось?
Часы показывали два ночи. По московским меркам шел шестой час утра.
- Я приеду к тебе, можно?
- У вас, что же, перегружен персонал, некому заступить на пересменок возле меня?
- При чем здесь персонал?
- Двое ужинали со мной здесь, но за отдельным столиком, брезговали… Как раз я пишу Ибраеву жалобу на неприкрытое проявление сегрегации. Ты меня с мысли сбила…
- Заканчивай бумагу, я передам по назначению. Спасибо за повод приехать. Через двадцать минут…
Она разъединилась.
Усман не дает ей заснуть, подумал я. Фрейдизм какой-то посреди казахских целинных степей под завывание пурги. Придется выламываться под психоаналитика после тяжелого и длинного дня… За что, Господи?
Из одеяла я соорудил подобие бедуинского бурнуса, чтобы в надлежащем виде и достойно, лицом к лицу, встретить угрозу, таившуюся в ночном визите, назовем это так, дамы. Я натянул носки и сунул ноги в пенсионерские ботинки. И задремал, потому что стук в дверь застал меня врасплох.
Вплыла с каменным лицом коридорная с подносом, на котором стояли бутылка коньяка, французские плавленые сырки "Смеющаяся корова", несколько банок с минеральной водой и термос с двумя кофейными чашками. Следом предстала Ляззат - в униформе и макияже классической потаскухи. Шубка нараспашку, под ней то ли слишком короткая мини-юбка, то ли слишком широкий кожаный пояс, огромная бляха на груди, обтянутой свитером, фиолетовые шерстяные колготки, полнившие длиннющие ноги до невозможной притягательности. Серебряная помада слоем лежала на губах. Щеки посерели от мороза. В руках - раздувшаяся сумочка итальянской замши, из которой торчала коричневое поленце колбасы в надорванном пластиковом пакете.
Выскользнув из шубы так, что она упала мне на руки, Ляззат плюхнулась на кровать, утонув в продавленном матрасе. Расставленные коленки, в которые она упиралась руками, торчали едва ли не выше ушей.
Свертывая и укладывая на стуле шубу, я почувствовал по её весу, что пистолета в кармане нет.
Протянутая мною сотенная стремительно исчезла в ладони коридорной. Она явно опасалась непредвиденной реакции ночной гостьи и быстро выкатилась за дверь.
- Что это она тебя так боится? - спросил я, чтобы не молчать.
- Догадывается.
- О чем догадывается?
- Кто я… У тебя есть стаканы?
Голос её становился глуше. Голова свешивалась. Волосы распадались на неровный пробор и закрывали лицо.
Ну и ведьма, подумал я и спросил осторожно:
- А кто ты?
- Ты сам-то как считаешь?
- Прошлый раз ты сказала. Дочь Усмана.
- Нет Усмана, стало быть, нет и дочери… Но лить слезы, как прошлый раз, я не буду, не беспокойся. Я по делу заявилась. Согласно приказу…
- Все лучше, чем парочка обормотов, которые пасли меня до тебя, сказал я.
- Парочка пасет в эти минуты твоего московского и моего здешнего начальничков. Состоит при телах… Ты принесешь стаканы или мне самой идти в ванную за ними?
Новость стоила того, чтобы о ней поговорить поподробнее.
- Откуда тебе известно о встрече начальников? - спросил я.
- Я им на стол накрывала. У нас, в "Титанике".
Я не стал спрашивать про ресторан, в котором ибраевская контора снимает кабинет для приемов коллег. Не суть, как говорится. Я прикидывал: стоит ли о содержании переговоров спросить напрямую или пойти действительно за посудой и выцеживать информацию, что называется, стакан за стаканом. И вдруг сообразил, что во мне отвратительно ворочается забытое нечто, в обиходе называемое, если не ошибаюсь, совестью.
- Ляззат, - сказал я, усаживаясь рядом.
- Что?
- Давай я не пойду за посудой, а? Давай… только кофе и все, а?
- Давай, - ответила она и заплела длинную руку мне за шею. - И разговаривать не о чем. Не о чем разговаривать. Ну, какие у нас такие общие дела, чтобы о них болтать? Болтать о смерти… О гнусности… О предательстве… Об этом мы можем…
Она ткнулась лицом в мой бурнус. И вдруг рассмеялась.
- Господи, как ни придешь, ты вечно голый!
Она отстранилась и вернула руку на свое колено.
- Тебя как женщины называют? Кто ты по жизни?
- Шемякин, Бэзил Шемякин, - сказал я, внезапно почувствовав, как глупо звучат рядом эти имя и фамилия. Отчего бы, скажем, не Ричард Косолапов?
- Бонд, Джеймс Бонд, верно? - спросила весело Ляззат.
- На такое я не тяну, - сказал я. - Платят меньше. И Оксфорд не заканчивал.
- Потянешь, - заверила Ляззат и стянула через голову свитер вместе с висевшей поверх него подвеской. Помотала головой, укладывая волосы, и швырнула свитер на шубку. Хлопчатую майку украшал огромный заяц, который вонзался передними резцами в сочную морковку.
Наверное, она приметила, как старательно я не гляжу на зайца. И, смеясь, вернула свою руку на мою шею.
- И давай кофе не будем тоже, - сказал Ляззат.
- Минералку?
- Да ничего не будем… Ибраев сказал твоему, что так и не сломал тебя как человека и потому не хочет ломать как инструмент… Такие, говорит, стамески где попало не валяются. Так и сказал…
- Что же он мною тесать собирается?
- Не знаю… Ибраев меня к тебе отправил по просьбе твоего… Я должна лекцию прочитать. Про великую тюркскую родину Казахстан, что и как… Чтобы, значит, ты имел представление… И знаешь что?
- Нет, не знаю, откуда же? - ехидно переспросил я. Рука на моей шее мешала, казалась тяжелой. Я поерзал плечами.
- Я почувствовала, что стесняюсь. Стесняюсь идти к тебе…
- Из-за того, что встречаю дам голым?
Ляззат рассмеялась и повесила мне на шею вторую руку, теперь со стороны груди. Потерлась губами о мой бурнус. Когда её глаза, скосившись из-за неловкого поворота головы, оказались против моих, я сообразил, что она стирает об одеяло губную помаду.
- Лекция будет о любви или ограничится дружбой на просторах великой тюркской родины? - спросил я.
И соврал себе, что сердце вдруг зачастило из-за выпитого шлайновского спирта, разведенного растворимым кофе.
- Лекция будет завтра, - сказала Ляззат. - Не возражаешь? А сегодня давай в душ я не пойду? Давай вообще ни пить, ни есть, ни разговаривать… Твоим ребрам не больно из-за того, что я притиснулась?
- Не больно, - соврал теперь я и ей.
Майор Випол в ситуациях нехватки улик или технических средств обеспечения операции обычно прибегал, как он говорил, к великой восточной логике. Суть её проста. Скажем, у китайца есть корова и лошадь. Сколько же у него вещей, таким образом? Две - корова и лошадь, скажете вы, так? Нет, не так. У него есть три вещи. Первая - корова, вторая - лошадь, а третья корова и лошадь.
На рассвете следующего дня, то есть первого февраля, во вторник, я проснулся на восьмом этаже гостиницы "Турист" в столичном городе Астана с чувством обладания бесчисленным числом открывшихся новых возможностей. Следуя майорской логике, его обеспечивало многовариантное сочетание, во-первых, предложений, полученных от Олигарха, мужа Ляззат, и подполковника Ибраева в сизо, во-вторых, предстоящих в течение двух дней встреч и, наконец, в-третьих, партнерской, если не больше, поддержки Ляззат. Мне ещё предстоял просчет четвертого, пятого… десятого и так далее сочетаний.
Шел одиннадцатый час, рабочий день предстояло начинать вечером в ресторане "Кара-Агткель", ночь, как и предыдущий день, оказалась длинной, а потому, поупражнявшись в восточной логике, я подтянул колени к груди, приняв любимую позу - зародышем - и попытался снова задремать. Номер считался одноместным, кровать соответственно, и потому валяться в одиночку казалось сущим удовольствием.
Ляззат в ванной под душем исполняла нечто национальное и бравурное.