- А ты знаешь, кого отпевают? - сказал он. - Отставного заместителя министра обороны.
Ибраев то ли пожал плечами, то ли сбросил штатское пальто с шинели.
Водитель с удовольствием отметил, что подполковник прижимает подмышкой журнал регистрации посещений, прихваченный с цементного прилавка охраны.
Пилот "Ил-103", как летчик первого класса, имел право самостоятельно, то есть независимого от подсказок наземной службы обеспечения полетов, выбирать посадочную площадку с воздуха. Знающего себе цену профи при исполнении служебных обязанностей ничто не интересовало, кроме полета, для выполнения которого его нанимали. Неважно кто и неважно зачем. Его дело поднять в воздух машину - два кресла впереди и диван на троих сзади - с любым дерьмом, включая эту угрюмую пару, а затем прибыть в нужную точку и сесть. Гарантируя собственной жизнью безопасность полета. И оплата вперед. А поэтому, приземлив в Астане самолетик с расчетом отката в дальний сектор аэродрома, пилот отвернулся, чтобы не видеть, как подполковник пристегивает наручниками правое запястье штатского к своему левому.
И во время. Контактная линза каплей выкатилась на его щеку из заслезившегося правого глаза. Пилоту показалось, что штатский приметил случившуюся оплошность, но это не имело значения: извоз наличными оплатил офицер из национальной безопасности. Долларами, как и предполагала договоренность.
2
Легкий снежок порошил московский Чистопрудный бульвар, памятник Грибоедову и девицу в застиранном плаще, наверное, с подбоем из рыбьего меха, с роскошным лакированным футляром для виолончели за спиной, не вязавшимся с поношенными сапожками. От мороза и простуды губы защищала бесцветная помада, отчего они казались привлекательнее. Негустая рыжая прядь, намокшая под снежком, выпала из-под вязаного колпака и прилипла к щеке.
И я вдруг вспомнил конопатенькую Марию Ивановну с коряво звучавшей по-русски фамилией Сут, которая играла на виолончели в отцовском оркестре в фойе и ресторане ханойской гостиницы "Метрополь". Тогда, в начале 50-х, в эмиграции, мне было тринадцать и ещё предстояло осознать причину, по которой засматривались на расставленные округлые коленки Марии Ивановны, между которых, сдвигая коротковатую юбку повыше, трепыхалась под смычком виолончель.
Разница в возрасте между мной нынешним и рыжей, топтавшейся под изображением Молчалина на цоколе грибоедовского памятника, наверное, была в два с лишним раза больше. Не в мою, естественно, пользу. Но как и в фойе ханойской гостиницы сорок с лишним лет назад, спровоцированный воспоминанием, я возжелал.
Внезапные влюбленности - патология. Думаю, что в моем случае из-за хронического одиночества. Тем более болезненного, когда иной раз от поспешающего молодца, ненароком задевшего плечом, слышишь нечто вроде "Извини, папаша"… Источник хвори, я имею в виду одиночество, кроется в работе, которой я кормлюсь.
Контактов у меня, по правде сказать, предостаточно, большинство из них даже обременительны, хотя, конечно, случаются и приятные. Скажем, товарищество двух-трех коллег, в том числе молодых и привлекательных женщин, с которыми приходится сотрудничать в ходе операций. Это легко понять, ведь от качества их поддержки зависят шансы на выживание.
Дело, однако, в том, что при моих занятиях в конце концов воленс-ноленс остаешься один на один с собственной персоной из-за секретности. Операции чередуются. Закончилась одна, обременяют другой. Всякий раз вникаешь в детали новых и неожиданных обстоятельств. То есть, снова секреты, и эти-то новые секреты разводят с теми, с кем имел дело раньше. Коллеги по отработанному заданию автоматически, говоря компьютерным сленгом, отправляются в "корзину". Иначе говоря, ты "сливаешь" их в остальное человечество, а это остальное человечество для таких, как я, сплошь состоит из особей, которых правила обеспечения секретности определяют "лицами, не имеющими допуска" к текущему делу.
Скрытность и, как следствие её, внешняя безликость - краеугольные камни моего ремесла. Впрочем, помолчать про "подвиги" хочется и самому. Шпион или, выражаясь благородным слогом, разведчик, который гордится собой? Я не с теми, кто так считает. Гордится нечем, и скрываешь подробности профессиональной принадлежности, как если бы подвизался сутенером.
Личные связи с внешним миром, таким образом, становятся как бы рваными, фрагментарными.
Другими словами: я ни с кем не разделял более или менее значительную часть моей жизни. В некоторые годы это относилось и к семье.
Ефим Шлайн - единственное исключение. В России он мое непосредственное начальство, то есть работодатель, отец родной, поилец и кормилец. По моим догадкам, поскольку определенно знать этого не полагается, он имеет звание полковника известной службы на Лубянке, о которой, в сущности, как выясняется всегда и в конце концов, ничего достоверного и не известно…
Ефим, видимо, уловил мое легкомысленное настроение. Уподобившись подсолнуху, который крутится вслед за солнцем, я вывихивал шею, следя за перемещением вдоль памятника рыженькой с виолончелью. Да и она, мне показалось, приметила интерес потертого жизнью господина.
- Es muss nicht immer Kaviar sein! - полупропел Ефим по-немецки.
Более верный признак, определяющий временную принадлежность шлайновского пребывания в школе КГБ (или как там назывался этот хедер, которому в эпоху профессионального вызревания моего работодателя ещё предстояло стать "имени Андропова"), трудно было бы придумать. В прямом переводе немецкие слова означали: "Икра бывает не всегда", в смысловом: "Не все коту масленица".
Детали предают. Суетное искушение сострить на их игре - всегда донос на собственное прошлое. Так я и сказал Шлайну. И мы рассмеялись вместе…
Некий немец Марио Шиммель, влачивший жалкое литературное существование, присказку про икру сделал заголовком наспех, ради заработка состряпанной книги. Она пошла миллионными тиражами, выдержала две экранизации и, хотя давно забыта, после неё создатель Джеймса Бонда нового в шпионскую литературу ничего не привнес. Разве что довел жанр до абсурда. Герой Шиммеля - Ливен - король рукоприкладства и интеллектуальных единоборств. Он защитник слабых и сирых, а также финансист почище Хаммера. Обесчещивает девиц без числа. В условиях нормированного распределения по карточкам ухитряется элегантно одеваться и выдерживать аристократический стиль в выпивке и жратве. Веселый, щедрый, добрый, ловкий и богатый. Свою порцию невзгод во второй мировой войне он глотал с шутками-прибаутками, обводя вокруг пальца все спецслужбы мира. Не шутил Ливен только с гестапо. Публику из этой конторы он не переваривал, а потому истреблял маниакально.
Курсанту Шлайну показывали фильм "Икра бывает не всегда" на закрытых просмотрах. Я видел ленту несколько раз в обычных киношках, были бы деньги… Кажется, вместе с родителями, после отъезда из Маньчжурии, где осенью 1945 года японцев сменили красноармейцы, которых китайцы не называли русскими. Пришельцы обозначались словом "сулянь", производным от "советские". После их появления харбинские русские, эмигранты, все чаще именовались "заморскими чертями". Кого не выжили раньше японцы, спешно исчезали в двух направлениях - либо в неизвестность неизведанную, в СССР, либо тоже в неизвестность, но привычную - Сингапур, Австралию, Канаду и Соединенные Штаты при наличии средств и связей, а при отсутствии таковых во Французский Индокитай. Мы перебрались в Шанхай, а оттуда в Ханой через северовьетнамский порт Хайфон.
В семье было заведено не расставаться. Так что вечером на выступления симфонического оркестра, набранного из харбинских балалаечников, в гостиницу "Метрополь", а также во все остальные места, в том числе и в кино, мы отправлялись втроем. В семье сложилось неизменное правило спать по очереди или, как говорил папа, по вахтам. Меня включили в "боевое расписание" после прибытия в Ханой. "Ты теперь взрослый", - сказал отец.
Ночные облавы и проверки документов и после войны проводились словно бы по инерции. Разлучить могла любая случайность. Мы не желали погибать врозь…
В Шанхайском порту у трапа на французский пароход "Жоффр", уходивший в Хайфон, отца ударил по лицу полицейский. Богатым белым мстить он боялся, а при нас оказались "слабые бумаги" и никакие пожитки. Мы не имели гражданства. Не думаю, что шимпанзе в шлеме из прессованной макулатуры, с огромным револьвером, рукоять которого выпирала из кобуры до подмышки его мятого хаки, прожил бы ещё минуту, если бы вдоль пирса не стояла цепь из таких же. Отец преподавал в харбинском спортзале на Конной-стрит "русский рукопашный бой". Уроки брали японские офицеры, дзюдоисты…
Отец поклонился шимпанзе пониже, а мама сунула в нагрудный карман его френча рулон дешевевших ежеминутно юаней, перетянутый аптечной резинкой.
Отчасти из-за "русского рукопашного боя", может быть, отец и не решился возвращаться в Россию. Специалисты этого крестьянско-солдатского вида спорта, по слухам, регистрировались, а затем исчезали. Да и к кому мы поехали бы? Шемякины из деревни Барсуки под Малым Ярославцем растворились на поселениях за Полярным кругом. Отца, как младшего и неженатого, а потому не обязанного погибать в стаде, выпихнули из переселенческой теплушки в проломленную дыру на рельсы. Добравшись до Владивостока, он перебрался с контрабандистами в Китай, где и встретился в Харбине с мамой.
Ну, да Бог с ним, с далеким прошлым…
Я уже знал, чем предстояло заниматься в ближайшую неделю. Практически курьерской службой. Полет первым классом, пребывание в хорошем отеле, посещение эксклюзивных ресторанов и ночных клубов, а также, судя по полученным ранее инструкциям, гниение, назовем это так, в некоем артистическом кафе, завсегдатаи которого отличались изощренными пороками, в городе Алматы. Игра в Ливена, хотя, принимая во внимание выделенные авуары, в малобюджетном варианте. Икры, во всяком случае, каждый день, не предвиделось. Но, может, январь на юге Казахстана поласковее московского и погода компенсирует предстоящее недоедание?
Появление Ефима в приподнятом настроении подтверждало только намечавшуюся до сегодняшнего утра перспективу.
Рыженькую подхватила фигура в кашемировом полупальто. Потертом, как и её плащ с подбоем. Могла бы подобрать что-нибудь понадежнее, подумал я…
Шлайн явился в знакомом старом реглане свиной кожи, поверх воротника которого до картуза "а-ля Жириновский" торчал мохеровый шарф. Из-под козырька стекла очков в платиновой оправе, если смотреть под определенным углом, отливали побежалостью. Как перекаленный на плите по забывчивости хромированный чайник. Ефим любил и умел портить хорошие вещи. В данном случае дешевыми пластиковыми стеклами - стильную титановую оправу.
В практику наших встреч не входили приветствия или обмен вопросами о близких. Приветствия не привились, а семейная жизнь каждого представляла заросшие крапивой развалины.
Мы прошли по бульвару до первого выхода, пересекли трамвайные рельсы и сделали пару сотен шагов в обратном направлении по тротуару вдоль старинных домов Чистопрудного бульвара. Мы вовремя увидели белый "Мерседес-600", круто тормозивший напротив стеклянной двери особняка, над которым ветерок морщил голубой казахстанский флаг. Отставив руку в сторону, дежурный посольства что-то объяснил приспустившему боковое стекло водителю, явно отгоняя от входа причалившую не по чину частную машину. Из неё один за другим, неловко ерзая на задницах, выбрались два полноватых господина и, совершив пробежку в десяток мелких шажков, исчезли за дверью. Семенили они лицом в нашу сторону.
- Разглядел, - сказал я Ефиму.
- Позавтракаем? - спросил он.
Ездил Шлайн на турецкой сборки "Рено-19-Европа", которую он оставил на торце бульвара. Я дотерпел, пока Ефим перейдет на вторую передачу, и только тогда напомнил про затянутый ручной тормоз.
Встречу, а заодно и прощание, Ефим предложил отпраздновать в "Кофейной" на Большой Дмитровке. Зная послеперестроечные денежные возможности ефимовской конторы, я бы охарактеризовал наш завтрак как загул: к кофе Ефим выбрал по пирожному на брата, сообразуясь, конечно, с их среднеарифметической ценой, а не моим или своим вкусами. Его прогрессирующая прижимистость в использовании казенных средств, с моей точки зрения, уже отдавала признаками мазохизма. Мне кажется, подобный финансовый стиль, если так можно сказать, неуклонно крепчал в его конторе после августа девяносто первого.
В сущности, говорить о деле не приходилось. Выплачиваемая вперед половина гонорара несколько дней как ушла на мой счет в Цюрихе, согласно стандартной практике наших отношений. Наличные на расходы и документы, с которыми предстояло проводить акции-вакации, лежали в пластиковом конверте с застежкой на кнопке, который Ефим и двинул мне по столу.
Подобного рода передачи Ефим также стандартно проводил в последний момент и либо на явочной квартире, либо на ходу. Мы не встречались в конторе Шлайна. Он знал, что я не отзовусь на приглашение в его кабинет, или где он там высиживал положенные часы, предвосхищая желания командования, расплетая интриги коллег и заплетая свои. Не пользовался Ефим в отношениях со мной и посредниками. Догадывался, что в этом случае я могу сдурить, может, и от страха, что наши отношения выйдут наружу, и разорву сотрудничество. Конечно, случались связники, но из разряда "шприцов одноразового пользования" и в счет не шли.
Издавна установилось незыблемое правило: в одном пространстве или одном времени Ефим Шлайн и Бэзил Шемякин формально не существуют. Таков, если угодно, наш боевой порядок.
Ефим, согласно уставу, если таковой имеется в его структуре, обязан проводить в жизнь свои планы чужими руками и из-за чьей-нибудь спины. То есть использовать для крупных дел нелегалов - людей с меняющимися именами и множеством документов, преимущественно наемников или завербованных, а по мелочам - личностей, именуемых в просторечье "стукачами". Это правило незыблемо, поскольку затеянная напрямую собственными кадрами игра может стать, говоря профессиональным языком, чувствительной - раскалится до уровня, когда на кон уйдет репутация конторы, а то и кого повыше.
Именно репутация. Жизнь отдельного человека или группы людей принималась в расчет Шлайном так редко, что можно сказать - никогда. Бывает, в качестве отвлекающего маневра он "выболтает" через пресс-секретаря пример доблестной суеты, назовет имярек супердобытчика данных, перехваченных на самом-то деле техническими средствами, использование которых и рассчитано утаить за этим именем, обычно придуманной личности. Или, скажем, шумно восславит происшествие столетней давности для прикрытия свеженького провала. Реальные же бойцы остаются в безвестности, трупы и искалеченные списываются независимо от количества и в абсолютной тишине.
Публикации павших героев-окопников невидимого фронта?
"Счас…", как сказал бы бомж контролеру в электричке.
Ефим Шлайн из окопа, тем более для броска во "взрывной бой", на бруствер не полезет. Он дает ускоряющий пинок под зад Бэзилу Шемякину, который и отправляется в рукопашную с вальяжной ленцой, прикрывающей на самом-то деле страх и паническую неуверенность в себе и компетентности командиров…
Кофе подали горячий и крепкий. Ефим, пошмыгивая носом, потягивал его, развалясь на стуле за дешевой пластиковой столешницей на железной подставке, с удовольствием разглядывая столько привлекательных женщин за один раз и в одном месте. Подобные выходы из боевых траншей в представлении Шлайна и составляли роскошную жизнь. Не сверхдорогие рестораны или отели и тому подобное, которые служили окружающей средой для оперативных действий, а именно бездействие даже в дешевом амбьянсе "Кофейной" на Большой Дмитровке.
- Бэзил, ты четко уяснил, что именно предстоит делать? - спросил Ефим, чтобы видимостью делового разговора исключить нас из числа бездельников.
- Уяснил, Ефим. Перелететь в Азию и насладиться жизнью.
Он поморщился, поддел пальцем очки на переносице. Огляделся. Покосился на мои пальто, шарф и шляпу, брошенные на соседнем стуле. Наверное, ему тоже хотелось снять реглан и картуз под Жириновского. Но тогда в собственных глазах он бы окончательно погряз в пустопорожнем времяпрепровождении наравне с остальной публикой, явно манкирующей служебными обязанностями в рабочее время.
Покрытые на фалангах черными волосками пальцы Ефима казались распаренными. Помещение не проветривалось, и посетителям разрешалось курить, что особенно могло не нравиться Шлайну. Ибо в этом случае он становился ещё и пассивным курильщиком.
- Есть вопросы? - спросил он, роясь в поисках носового платка по карманам темно-синего блейзера и не вязавшихся ни с ним, ни с сезоном кремовых брюк.
- Единственный на данный момент. Почему я?
- Что значит, почему ты?
- Почему я на роли заурядного курьера?
- Гонорар, который тебе полагается, заурядным не назовешь.
- Вот именно. Зайду с другой стороны. Отчего ты столько платишь за такую легкую работу?
- Такова твоя ставка.
- Да, такова, даже если меня наймут нарубить дров на даче, - сказал я. - И все же?
Платок обнаружился в боковом кармане реглана. Пола слишком отошла, я разглядел подвешенный на ремешках к подкладке прорезиненный пакет для документов вроде тонкой папки. Оттуда и появился на свет сложенный пополам листок.
Ефим подождал, пока отойдет официантка, которая принесла нам по второй чашке кофе, и, явно обдумав свое решение ещё раз, поколебавшись, двинул бумагу ко мне.
Источник и адресат отсутствовали, а текст оказался следующим:
"Следствие по делу о взятках, которые раздавали руководители нефтехимического французско-бельгийского концерна "Эльф", раскрыло более 300 тайных счетов в Швейцарии и Лихтенштейне. Об этом сообщил Вольдемар со ссылкой на источник в Женевской прокуратуре. От Вольдемара же стало известно, что один из директоров концерна Андре Гульфи арестован без особой огласки и содержится в тюрьме. Именно Гульфи был причастен к финансированию активности концерна в Казахстане. Из материалов, собранных Бертраном Бертоссой, генеральным прокурором Женевы, следует, что "Эльф" перевел на указанные счета более полумиллиарда долларов США. Такова сумма скрытых выплат высокопоставленным людям в Казахстане в обмен на предоставление "Эльфу" концессии в Актюбинской области на разведку и добычу нефти.
"Эльфу", однако, пришлось свернуть работы в связи с тем, что месторождение оказалось непригодным к промышленной эксплуатации и суммы, истраченные на "казахский проект", списываются на убытки. Новое руководство концерна подозревает, что затея с разведкой была дутой и сведения о нефтяных запасах Казахстана преувеличены. Сейчас начата специальная проверка предположений о том, что менеджеры концерна получили часть выплаченных казахам взяток назад в виде "отката".