В справочнике "Весь Чимкент" я разыскал телефон представительства "Эйр Казахстан" и спросил про рейсы на Алматы. Мне ответили, что идет оформление на вылетающий по средам московский, к рейсу на Алматы следует приезжать в аэропорт через три часа.
Не отметившись на прощание у хозяина кабинета, я вышел из Интернет-кафе и, быстро перейдя центральную улицу Толкехана, через квартал свернул в западном направлении, где, по моим прикидкам, находилась гостиница "Кема".
Будто и трех недель не прошло. Тот же кореец стоял в дверях у пестрого термометра на дверном косяке створчатых дверей гостиницы. Он профессионально узнал меня, только когда я кивнул, и улыбнулся.
- Как вас зовут? - спросил я.
- Тимофей Ким, - ответил он. - С возвращением.
- Спасибо, Тимофей, - сказал я. - Опять решил отобедать у вас.
- Пожалуйста, всегда рады.
- У вас есть машины в гостинице?
- Вам куда ехать?
- В Ташкент. Я бы нанял с водителем.
- В Ташкент не поедут, не возим… Можем вызвать из таксомоторного парка. Они возят в Ташкент. Вызвать?
- Отлично, - радостно сказал я. - В следующий раз тогда остановлюсь переночевать… Хотел узнать на будущее. А сегодня меня друг везет, здешний, из Чимкента. Денег не берет, а мне совестно его терзать всякий раз. Ну, теперь буду отсюда заказывать.
- Всегда рады.
В ресторане повезло больше, зал оказался безлюдным и обслуживала другая официантка. Я выпил две рюмки из заказанной бутылки "Казахстана" и сунул её в сумку. На закуску взял холодную конину и салат "оливье". Как бы от нетерпения в ожидании заказанного я заглянул на кухню. Повар стоял спиной к двери, официантка заметила меня и всполошилась, я сделал рукой успокаивающий жест, что, мол, все в порядке, не обращайте внимания. И приметил: запасной выход через кухню во двор имелся.
Все-таки я нервничал.
Закусив, с территории "Кемы" я вышел в сторону подворья, а из него в ворота, через которые выезжал прачечный пикап. С первым таксистом я расстался на выезде из Чимкента в сторону Ташкента. Со вторым доехал до текстильной фабрики, сказав про неё наобум, и появился в аэропорту на третьей машине. За кормой постоянно было чисто.
Билеты на Алматы оказались в изобилии. Проверка у выхода на посадку была жесткой: и документов, и багажа. Пришлось проходить. Полицейский майор, занеся штамп над посадочным талоном, вложенным в паспорт, вдруг заинтересовался:
- Где ваша отметка о регистрации?
- А разве она нужна с российским паспортом? Друзья ничего не сказали.
- Вы к кому приезжали?
- В гости. Один художник… Идрис Жалмухамедов. Я у него останавливался на Бекет-батыра… Еще Вика Пахота, ваша телевизионная ведущая… И этот, как его… Исмаил Айгаков, журналист. Ну, этого я меньше знаю. Я вообще-то писатель из Москвы.
- Вы приехали оттуда?
- Через Ташкент, на машине.
- В Алматы зарегистрируйтесь. Пропускаю потому, что летите туда. Не забудьте, иначе при вылете оштрафуют и круто. В Алматы, я думаю, о Жалмухамедове и Пахоте не все знают…
Он улыбнулся и отдал честь, только мне. Я становился приметным. Переборщил со знакомствами.
На взлете я увидел в иллюминаторе, как закатное солнце заливает багряным светом длинную шеренгу бипланов, на крыльях которых проросли кусты и трава. На это раз самолет оказался нормальным, "Ту-134". В Алматы он прибывал около половины десятого вечера.
Прорвался, подумал я, а дальше как Бог даст.
2
К американскому детскому универмагу я вышел минута в минуту. Здание полыхало изнутри галогенными лампами среди затемнения прилегающих переулков и площади, обрамленной едва светившимися фонарями. Моя длинная тень легла на створки ворот, за которыми я одержал во дворике возле помойки первую блистательную победу в этой бывшей столице. И услышал приглушенный оклик:
- Фима!
- Пароль принят, - сказал я. - Даю отклик. Я за него!
- Господи, я бы от инфаркта скончалась, если бы пришлось ждать ещё два часа. Что у тебя общего с этим придурком Мотей?
Она меня тискала, не я её. Обхватила сзади в замок и даже приподняла. Я запустил руки под лисью шубку, ощущая грудью жесткий угловатый комок её ПСМ в кожаном кармане за подкладкой. Дошло до того, что я пропел как мог во вкусное, пахнувшее "Исии Мияки" ушко, которое слегка прикусил, все какие помнил слова из древней песни "Время проходит":
Женщине нужен мужчина,
Мужчине - супруга…
- Я знаю мелодию, - сказала она. - Это из фильма "В сетях шпионажа".
- Кино называется "Касабланка" на самом-то деле…
- Это про нас.
- Лучше не нужно…
Теперь спела она:
Взгляд - только взгляд,
А поцелуй - поцелуй…
Мы потихоньку, не отстраняясь, вдвинулись в тень и дали себе волю.
Пошлость отчаянная, конечно. Но и за одним этим стоило сюда ехать.
- В гостиницу к тебе? - спросила она потом.
- Нет. У твоей службы есть в запасе явочная квартира в Алматы?
- Есть и не далеко.
- Ключи?
- У меня… Мы рядом с баром "Икс-Эль". Зайдем минут на десять? В память первой встречи. Ужасно романтично посидеть…
- Прижавшись? - спросил я.
- Прижавшись.
- Нет, - сказал я. - Давай прижмемся на явочной квартире. Там получится результативнее. А в баре - завтра. Прямо с утра. Во сколько "Икс-Эль" открывается?
- Да вон он… Пройдем мимо и посмотрим.
- Не пройдем и не посмотрим, - сказал я. - В двенадцать подойдет?
- Если проснемся, - сказала Ляззат.
- Мне с утра нужно в церковь.
- Возьми и меня.
- Возьму…
Мы прибавили шагу. Слева слабенько отмигали огни над входом в гостиницу "Алматы", справа потянулся знакомый забор вокруг заставленного строительной техникой Оперного театра. Неплотно составленные створки ворот расхлябанно раскачивались, стяжной трос то провисал, то натягивался. Не меняя темпа движения, пригнувшись и пригнув рукой Ляззат, я втянул её за ограду. Сторожевые прожекторы высвечивали сваленные у стены Оперы никем не тронутые железобетонные столбы. Оставив Ляззат, я перелез ко второму с краю, просунул руку в квадратное отверстие у основания и пошарил среди сплетения проводов. Китайского производства "ТТ", часы и бумажники, взятые у "сладкой парочки", лежали на месте. Часы и бумажники, распахнув пальто, я рассовал по карманам пиджака, а пистолет сунул за брючный ремень на спине.
Ляззат ничего не сказала.
Удивительно, но казах под навесом у винного магазина, напротив которого мы повернули вверх по переулку, по-прежнему торговал ночью велосипедами.
- Сумасшедший или сторож? - спросил я.
- Ни то, ни другое. Глаза и уши. Сам знаешь чьи.
- Государевы?
Переулок стал узкой аллейкой, мы пересекли трамвайные рельсы, миновали огромный дворец с псевдоклассическими колоннами и высвеченной прожектором надписью по фронтону "Академия наук", площадь, на которой сверкали под фонарями подмерзшие к ночи лужи от растаявшего снега, и оказались у массивной многоэтажки с мемориальными досками.
- Кто ты теперь? - сказала Ляззат, вдавливая кнопку звонка у дверей подъезда.
- Кто и был…
- Придумай себе имя.
Я не успел спросить зачем.
В просторных сенях охранник предупреждающе встал из-за цементной конторки. Мертвящий свет неоновой лампы высвечивал прыщики на серых щеках. Глаза скрывала тень козырька полицейского кепи. Парень подхватил цигейковую жакетку, соскользнувшую, когда вставал, с плеч, на которых были погоны сержанта.
- Квартира шестнадцать, - сказала Ляззат.
- Спасибо, - ответил парень. - Я вас помню.
- Этот человек пройдет со мной. Можно без регистрации? Я вас прошу.
Он слабо улыбнулся и сел, загасив неоновую лампу, за своей конторкой.
Кабина лифта была обклеена пластиком под мрамор, а на потолке вделанное в него зеркало определенно прикрывало вмонтированную видеокамеру. Охранник при желании мог запустить запись.
Едва мы вошли в квартиру, из глубины донесся скрипучий писк:
- Блюзик птичка! Блюзик прелестная птичка! Блюзик птичка…
И старый знакомец, некогда околевавший на краю мусорного контейнера, спикировал мне на темя и зарылся в волосах, едва я снял шляпу.
- Ты доволен? - спросила Ляззат.
Я догадался, куда меня привели.
- Где у тебя ванная комната?
- Возле спальни.
- Господи, - сказал я. - Может, ты постелишь мне на диване?
- Тебя смущает попрание супружеского ложа? С мужем мы здесь не ночевали. Эту квартиру он купил специально для своих встреч подальше от Астаны. Тут такие люди бывали…
Я тронул кресло. Судя по стилю, "бедермейер", реставрированный, правда, и неумело. Но все равно - целое состояние по нынешним временам.
- Кто же?
- Первый заместитель министра обороны… ещё министр финансов, корейский посол…
Где-то в глубине квартиры часы с боем коротким звяканьем отметили получасовой интервал. Я взглянул на свои увечные "Раймон Вэйл". Половина первого ночи. А когда поднял голову, увидел в проеме, начинающем анфиладу комнат, в самой дали каминного красавца: бронзовый кавалергард в каске с двуглавым орлом на шишаке всматривался, подкручивая ус, в латинские цифры, наклееные на хрустальном солнце. Маятник в виде сабли, свисавшей в руке кирасира, едва раскачивался, отражая свет люстры.
- И знаешь, кого приглашали обслуживать приемы? - спросила Ляззат. Ей нравилось хвастаться.
- Подполковника Ибраева, переодетого официантом?
Ляззат хихикнула, повиснув на моем локте.
Анфилада не кончалась. Я приметил двух Айвазовских между окнами, затянутыми тяжелым шелком ручной работы.
- Бармена Константина. Из "Икс-Эль". Помнишь? Ну, патлатый такой…
- А-а-а, вот почему он перед тобой лебезил тогда, в первый раз! Ты говорила, что он должен много, то ли тебе, то ли Усману…
- Вот и должен… За вечер здесь он делал столько, сколько за месяц у себя за прилавком на углу Желтоксан. Его заместитель министра обороны потом на своей машине отвозил с причиндалами, ещё и нести корзинку помогал… Правда, посуды и тут полно. Но магнитофон привозил всегда свой.
Теперь я тронул тяжелый шелк. Вне сомнения, таиландский. Эксклюзивный, фирмы "Томпсон" с бангкокской Суривонг-роуд, полностью ручная работа. Две-три сотни долларов за метр.
- Я знаю, кто вам доставал материал на шторы, - сказал я.
- Кто же? Интересно…
- Константин, конечно.
- Ты всезнайка, да?
Мы вошли в кабинет.
- Какой-то странноватый запах, - сказал я. - Тебе не кажется?
- Сюда, к спальне направо… Конечно, кажется. Тут змея жила несколько месяцев.
- Как это, змея?
- Вот представь. Настоящий удав. Ужас! Ел поросят и кур. Сдавит, размягчит кости и заглатывает… За мной ползал как ручной. Жил в этой коробке.
Резной тиковый сундук стоял на обшарканном ковре.
- Куда же он делся?
- Околел…
Блюзик-птичка, кажется, примерялся, ерзая в моих волосах, нагадить мне на темя. Ляззат рассмеялась.
- Это он женится… Вот и ванна. Иди, я приготовлю поесть пока…
Мраморный мини-бассейн нуждался, мне показалось, в том, чтобы его сполоснули.
- Давай закусим позже, - сказал я. - У тебя есть номер мобильного Олега Притулина?
- В сумочке, в прихожей.
- Как ты думаешь, он спит уже?
- Ну да… Сидит в ресторане гостиницы "Турист" с Ибраевым и Жибековым.
- Ночью?
- Каждую субботу. Традиция. Совещаются. Неформальное общение. Еще одна железнодорожница бывает. Майор безопасности…
Теперь она пользовалась "Эриксоном" 320-й модели. Вызвала память, и все.
Прежде чем ответил Притулин, я успел спросить:
- Руфима Абдуловна?
- Господи, все-то ты всегда знаешь… Алло! Олег? Даю тебе Фиму.
- Кого, кого? - услышал я в трубке, которую она мне передала.
- Тихо, Легион, - сказал я по-французски. - Ты можешь говорить или вокруг орава с локаторами?
- Ладно, - ответил он по-русски. - Перезвони, это не к спеху. Или я сам. Как получится. Привет, душа-девица!
Я отправился изучать квартиру.
- Ау-у-у!
- Сейчас! - крикнула Ляззат. - Я в туалете…
Вернувшись в прихожую, я вытащил из кармана пальто початую в чимкентской "Кеме" бутылку "Казахстана". Прихлопнул отставшую створку антресоли над шкафом, после чего открылась другая, в которой с краю лежал армейский ружейный чехол из камуфляжа, явно не пустой.
Я встал на пуфик. Винтовка, из которой стреляли, если её не почистить, да ещё сунуть в прорезиненный чехол, долго пахнет пороховыми газами. Бельгийская штурмовая FNFAL, когда я открыл застежку-молнию на чехле, ими и пахла. Я сел на пуфик и осмотрел затвор.
- Где ты её взял? - спросила Ляззат.
- На антресоли… Откуда она?
- Думаешь, я знаю… Ах, ну да. Ее Константин брал, он в тир ходит, у него и разрешение есть, мне кажется. А вообще-то ружье - это подарок. Я тебе говорила про первого заместителя министра обороны. Который умер недавно. От него. Там и патроны есть…
Я опять встал на пуфик и пошарил на антресоли. Действительно, были. Початая фирменная коробка натовских 7,62.
- Когда её Константин брал? - спросил я.
- Ну, что ты пристал с этим, - сказала Ляззат капризно. - Я накрыла кое-что, в салоне… Давай свой коньяк сюда.
- Все-таки припомни, пожалуйста.
- Да почти в то время, как тебя в Астану Ибраев привез. Константин с ним летал тогда, кажется, ему переговорить с мужем нужно было… То ли кредит просил ресторан покупать, то ли ещё что-то… Не помню.
Я положил коробку с патронами на место, слез с пуфика и, вытащив из винтовки рожок, выщелкнул из него один за другим патроны. С забытым в патроннике оставалось из двадцати положенных семнадцать. Минус три. Столько раз стреляли в меня с крыши "Титаника". И не попали потому, что целились при плохом освещении. Прицел ночного видения стандартной FNFAL не полагался. Правда, штатный был диоптрический, передвижной. Но дальше шестисот-восьмисот метров он цель четко не брал.
"Эриксон" истерично пискнул. Ляззат вздрогнула.
- Это я, - сказал Олег. - Пришлось в сортир идти и звонить. Жибеков и Ибраев здесь. Выпиваем, блин… Ты где?
- На своей базе, в Алматы. Теперь слушай. Берешь двадцать третий том бэ-эс-эм, который ты у сестры одолжил, вытряхиваешь из него два листика, аккуратно складываешь в конверт, не больше, чем пополам, не повреди… И вылетаешь немедленно в Алматы. Понял? Здесь из аэропорта связываешься со мной по мобильнику Ляззат. Выполняй!
- Слушай, ты в своем уме? Кто меня отпустит? Что я им скажу?
- Ничего не говори. На выходе из ресторана к лестнице, по которой спускаются в бар, справа будет электрический распределительный ящик с рубильниками. Он не закрыт. Выруби свет в ресторане… Там есть надписи, что от чего. Дальше спустись на один пролет, нащупаешь лестницы ногами, не упадешь… Сними витраж, он на задвижках, и вниз… Один этаж. Ты на машине?
- Да…
Я перешел на французский:
- Легион! На помощь… И спасай шкуру, Олег. Твои друзья глубоковато нырнули в дерьмо без водолазных костюмов. Понял?
Я разъединился.
- Господи, - сказала Ляззат. - Да с тобой просто страшно становится. Сколько же ты знаешь!
- Я не знаю, где спальня, - сказал я. - И заблужусь без тебя в поисках ванной комнаты.
Бельгийская винтовка осталась прислоненной к пуфику.
3
…Я чувствовал, как темя зудит под каской и стекает на брови пот, а глаза слепит бесцветное небо тропиков, потому что на парадных построениях запрещены противосолнечные очки. Все кажется пепельным и обесцвеченным на вытоптанном солдатней пустыре между киношкой "Ланг Санг", цементным памятником Павшим и дощатыми трибунами для короля и дипломатического корпуса.
Мне снится, как на гимнастерке Рума, отца Матье, между лопатками, расползается темное пятно. Он стоит впереди, а весь взвод вытянулся по стойке "смирно", потому что ротный лаосских гвардейцев не решается в присутствии короля скомандовать "вольно". У гвардейцев кто-то падает в обморок. Беднягу уволакивают, и строй смыкается. Через полчаса Рум распоряжается сделать столько-то шагов влево, и это значит, что потери лаосцев возросли, мы заполняем бреши своими телами… Туземный оркестр начинает вразнобой, но радостно - марш кладет конец мучениям. Эхо тамтамов, отрикошетив от памятника, уходит за рисовые поля, в сторону низких облачков, уплывающих за Меконг. Мы как раз маршируем в том направлении. На Запад. По иронии судьбы местное поверье утверждает: в сторону, куда навечно уходят мертвые.
…Гвардейцы идут первыми, им принадлежит и честь вести перед знаменем тотемного козла. Если у Кики, как звали травоядное, отсутствовало настроение маршировать, его за рога волокли по сухому краснозему ассистенты знаменосца, который глотал поднимаемую копытами пыль. Иностранное наемное войско выпускали второй колонной и, разумеется, без козла. С нами Кики выезжал на операции. По сигналу тревоги он мчался к машинам радостным галопом, предвкушая вольную пастьбу в колючих кустарниках, пока будет тянуться прочесывание - наша тогдашняя работа. Расставив фиолетовые копыта, Кики, не шелохнувшись, торчал на крыше кабины, какие бы зигзаги не выписывал сидевший за рулем грузовика Ласло Шерише, глухой венгр, чей недуг выявился после расформирования полубригады. Ласло "читал" по губам военный язык и оказался не в состоянии понимать обычный…
Далее наступало отвратительное.
Парад устраивался по случаю дня национальной независимости. Подарочные от его величества полагалось проматывать. На шестисоткубовой "хонде" Шерише въезжает по лестнице на веранду борделя "Белая роза" возле аэропорта Ваттай. Привстав с заднего сиденья на подставках-стременах и пружиня коленями, я впиваюсь пальцами в шелковую рубашку Ласло. Веранда рушится под мотоциклом, и во сне я помню, что её будут ремонтировать завтра вечером, когда мы явимся снова.
Неясным оставалось, какие подвиги совершались в первую ночь. Но во вторую - я это помнил во сне: именно во вторую - я притисну помощницу барменши, почти девочку, повалю на бильярдный стол и изнасилую, заткнув корчившийся от испуга рот комком желтых купюр с изображением дедушки её короля.
Запахивая саронг на тощих детских бедрах, она сжимала деньги зубами, опасаясь, что я передумаю и заберу бумажки назад.
Мой серийный сон из прошлой яви…
- Что с тобой? - сказала Ляззат.
- Одна и та же ерунда снится перед боем всякий раз, - сказал я. Пойду-ка умоюсь, пожалуй…
Она потянулась через меня к лампе на тумбочке.
- Каким ещё боем?
- Не зажигай света, пожалуйста, - попросил я.
- Тогда не вставай, ноги сломаешь в темноте. Я намочу полотенце и принесу… Мне нравится заботиться о тебе.
Потому что не можешь забыть об Усмане, подумал я.
Когда она, заложив одну руку за мой загривок и приподнимая мягко голову, отирала другой мне лицо и грудь, я рассказал, кто и как убил её приемного отца. И кто и почему попытается убить завтра меня. Ее, возможно, тоже.
Разбудил нас "Эриксон", в котором голос Олега сказал мне:
- Ну, блин, переполох получился… Этаж-то не первый все-таки. Со второго прыгал на асфальт.
- Ты где?
- В аэропорту, как ты велел… Беру такси. Куда ехать?
- Ляззат, - спросил я, - как называется это место?