Глава вторая
БАГРОВАЯ ВЕРЕВКА
Инспектор Конрой привел колеса департамента полиции в движение тотчас по уходе из больницы, но дал о себе знать лишь два дня спустя, когда около девяти вечера я вернулся к себе домой в Грамерси-Парк. Инспектор меня уже дожидался. Было понятно, что пришел он не с визитом вежливости: Конрой выглядел нервным и рассеянным. Пока я подавал напитки и сигареты, он буквально трясся от сильного возбуждения, которое ему с трудом удавалось подавить. Мы содвинули высокие стаканы, и я попросил его объясниться, надеясь, что ему удалось разузнать что-либо важное о моей таинственной пациентке.
- Нет, - отвечал он, - я ничего о ней не узнал. У меня и времени не было ни на какие расследования! Джерри, я в полной растерянности.
- Что случилось?
- Читал ли ты сегодняшние утренние газеты?
- Просмотрел заголовки, - сказал я. - Мне предстояла серьезная операция, и я торопился в больницу.
- Ты успел прочитать об убийстве судьи Маллинса?
- Да, я заметил сообщение. Так вот что тебя тревожит?
- Ты прав, - ответил Конрой.
В его голосе слышались нотки безнадежности и отчаяния; он долго сидел неподвижно, барабаня пальцами по подлокотнику кресла и погрузившись в свои мысли. Внезапно он воскликнул:
- Джерри, я никогда еще не слышал о таком странном деле! Ничего не понимаю! Совершенно ничего не понимаю!
- Это же простое убийство, разве нет?
- Простое! - вскричал Конрой.
- Конечно, я ничего не знаю о деле…
- Простое! - снова воскликнул Конрой. - Джерри, это самое таинственное дело в моей практике! Похоже, на сей раз я столкнулся с чем-то настолько могучим и ужасным, что все мои старания кажутся ничтожными и банальными! Как я могу предотвратить убийство, если убийца способен пролезть в щель под дверью или проскользнуть, как ветер, в каминный дымоход? Как прикажешь ловить убийцу, который убивает и исчезает, не оставляя никаких следов, помимо тела жертвы, причем совершает убийство в кошмарной обстановке, сотворенной им самим?
Томми Конрой всегда был самым уравновешенным и спокойным человеком среди моих друзей и знакомых. Тайны были, как говорится, его коньком - и его нервическое и напряженное состояние яснее всяких слов показывало, что случилось нечто из ряда вон выходящее.
- Пожалуй, я почитаю газеты, - наконец выдавил я, пытаясь хоть как-то успокоить его.
- Не имеет смысла, - сказал Конрой. - Я не рассказывал репортерам о том, что произошло на самом деле. Они бы мне не поверили. Решили бы, что я спятил.
Я смешал ему новую порцию, так как он явно в ней нуждался. Крепкий напиток, видимо, помог ему прийти в себя - через некоторое время пальцы инспектора прекратили выбивать нервную дробь, краска волнения сползла с лица и он снова стал самим собой.
- Ты должен мне помочь, - сказал он. - Понадобятся все наши силы и даже больше, чтобы разгадать загадку этого убийства и, возможно, предотвратить другие.
- Расскажи мне все по порядку, - предложил я.
Конрой закурил сигарету и откинулся в кресле.
- Ты наверняка помнишь судью Маллинса, - начал он.
- Думаю, он председательствовал на большем числе процессов по убийствам, чем любой другой федеральный судья на востоке страны. В суды попадает не так много подобных дел, и те, что доходили до суда, обычно рассматривал Маллинс.
Когда вчера вечером меня вызвали в главное управление и сообщили, что Маллинс убит, я первым делом подумал, что здесь не обошлось без какого-нибудь преступника, которому Маллинс вынес в свое время суровый приговор. В расследовании таких дел мы исходим именно из этого предположения. Но тогда я еще не слышал рассказ человека, обнаружившего тело; эти подробности не дают мне покоя, и я до сих пор не знаю, что и думать, пусть целый день и старался каким-то образом продвинуться в расследовании. Начну, однако, с самого начала.
Судья Маллинс всегда возвращался домой в половине восьмого, проведя часа два или около того в своем клубе. Обедал он в восемь, а затем, как правило, читал или работал в кабинете ровно до половины первого ночи. В полночь или чуть позже дворецкий непременно приносил ему молоко и тост; поужинав, Маллинс отправлялся на покой. Привычкам своим он не изменял годами.
Минувшей ночью дворецкий минут на пять замешкался в кухне, и эти пять минут, видимо, стоили жизни судье Маллинсу. И все-таки я сомневаюсь, сказать по правде, что дворецкий сумел бы предотвратить убийство. Сомневаюсь и в том, что кто-нибудь другой смог бы помешать убийце.
Дворецкий, по его словам, постучал в дверь, но не услышал ответа. Решив, что судья, должно быть, задремал, он вошел в комнату.
В следующее мгновение до прочих слуг донесся душераздирающий вопль. Они бросились наверх. На пороге лежал дворецкий, уронивший поднос с молоком и тостом. Он был без сознания. Самые смелые из слуг отнесли его в прихожую и поспешили в библиотеку.
Они нашли судью Маллинса на полу у стола. Судья был мертв.
- Задушен, не так ли? - перебил его я. - Ведь об этом кричали все заголовки?
Инспектор Конрой покачал головой.
- Так я представил дело репортерам, - сказал он, - но это не совсем верно. Джерри, он был повешен! Повешен, точно провалился в люк под виселицей! И шея сломана!
У кого-то из слуг хватило сообразительности велеть всем выйти из комнаты и оставить ее в неприкосновенности до прибытия полиции. Я находился в департаменте, когда мы получили известие об убийстве, и поскольку мы с судьей Маллинсом были друзьями, а в мои обязанности входит расследование убийств именитых граждан, я сразу же направился к месту преступления.
Я приказал детективам ничего не трогать до моего прибытия и первым осмотрел тело. Маллинс лежал ничком. Перевернув тело, я в ужасе отшатнулся. Никогда в жизни я не видел выражения испуга и страха, подобного тому, что застыло в глазах мертвеца! Его лицо искажала жуткая гримаса, как бывает с теми, кто увидал сцены неизбывного ужаса.
После я начал осматривать комнату.
Как я уже говорил, судья Маллинс, очевидно, был повешен, но веревку не нашли ни в комнате, ни в остальных помещениях дома.
- Убийца мог воспользоваться шнуром от портьер, - предположил я, - или оконным шнуром.
- Портьер в комнате не было, - сказал Конрой, - тогда как оконный шнур оставался на месте. Кстати говоря, шнуры эти не выдержали бы веса тела.
- Окна были закрыты на защелки, - продолжал Конрой, - так как ночь выдалась холодная; к тому же, судья Маллинс любил читать или работать в полной тишине и уединении. Вещи в комнате нетронуты, только стул судьи перевернут. Тот, кто убил его, должен был войти через дверь, однако выяснилось, что это едва ли возможно: весь вечер рядом находились слуги.
- И никаких отпечатков пальцев? - спросил я. - Никаких признаков борьбы?
- Совершенно ничего, - ответил инспектор. - Осмотр с помощью самой сильной лупы, все известные нам лабораторные исследования показали наличие только одного набора отпечатков - принадлежащего самому судье Маллинсу. Вдобавок он был еще не стар, крепко сложен и силен. Невероятно, что кто-то смог убить его подобным образом, причем судья не сопротивлялся, даже не вскрикнул - но все указывает именно на это.
За исключением перевернутого стула, все вещи в комнате, как я уже сказал, оставались нетронуты, а слуги в один голос сказали, что не слышали никаких подозрительных звуков. Мало того, ничто не указывало, что в комнату, помимо Маллинса, входил кто-то еще. Однако кто-то там побывал, кто-то же совершил убийство!
Я немедленно объявил в розыск всех, кто имел малейшие основания затаить злобу на судью. Вскоре начали поступать донесения; сейчас нам известно, где был в момент убийства каждый из подозреваемых, и мы знаем, что ни один из них не мог совершить это преступление.
- Но дворецкий? - спросил я.
- Я допросил его, - сказал Конрой. - Как только он пришел в себя, я распорядился, чтобы его привели. Зауряднейший трус. Редко попадался мне человек в таком паническом состоянии. Он не желал входить в библиотеку. Пал на колени и слезно молил меня отвести его в другую комнату.
"Эта змея!" - вскричал он. - "Я видел ее! Вся красная и покрытая кровью!"
Наконец мне удалось его успокоить, и он смог рассказать мне о случившемся.
Конрой замолчал и вновь принялся нетерпеливо и нервно барабанить пальцами по подлокотнику. Некоторое время он хранил молчание, которое было прервано мерным завывающим ритмом похоронного марша: в квартире наверху завели фонограф. Звуки были еле слышны, но музыка показалась нам потусторонней и невыразимо печальной; она растрогала даже меня, привычного к зрелищу смерти. Конрой беспокойно зашевелился.
- Проклятая панихида! - пробормотал он. - Не могли выбрать другую мелодию?
Звуки музыки постепенно сменились тишиной, и Конрой с некоторым усилием воли вернулся к действительности.
- Музыка произвела на меня ужасное впечатление, Джерри, - признался он. - На чем я остановился?
- Ты как раз начал рассказывать, что сообщил тебе дворецкий.
- Ах да… Что ж, в конце концов мне удалось заставить его войти в комнату. Вел он себя точно виновник убийства и, естественно, я начал его подозревать. Но не успел он начать свой рассказ, как я понял, что он ни в чем не виноват; ничто не связывало его с убийством.
Он рассказал, что приготовил тост и молоко для судьи, как делал почти каждую ночь на протяжении последних десяти лет, и постучался в дверь пятью минутами позднее обычного.
Судья Маллинс не ответил; поэтому дворецкий отворил дверь и вошел в комнату. Дверь он не сразу смог открыть, хотя ее ничего не загораживало. Иначе говоря, за дверью ни было никаких тяжелых предметов, но она никак не поддавалась, как будто изнутри в створки дул сильный ветер. Наконец ему удалось распахнуть дверь, но стоило ему очутиться в комнате, как он от испуга потерял сознание.
Итак, вот что он увидел.
В комнате царила полная темнота, не считая очень тусклого, желтоватого свечения, обволакивавшего, как ему показалось, все предметы обстановки. Здесь и там в темноте поблескивали красные пятна; он описал их как сгустки свежей фосфоресцирующей крови. Сгустки эти свисали с потолка, со спинок кресел, кровь стекала со стола на ковер. Он увидел висящее в воздухе тело судьи Маллинса - кровь капала с одежды судьи и разливалась по полу.
Через секунду тело упало на пол. По словам дворецкого, в воздухе, извиваясь и сокращаясь, точно змея, мелькнуло нечто похожее на обрывок веревки длиной в три или четыре фута; сгустки крови стекали по ней и срывались в темноту. А по веревке карабкалась и спускалась, вверх и вниз, гигантская жаба…
- Что-что? - воскликнул я.
- Жаба! - ответил Конрой. - Он сказал, что увидел громадную жабу, всю покрытую грязно-желтыми бородавками, которая карабкалась по веревке. Все это продолжалось лишь мгновение, а затем желтоватое свечение угасло, веревка исчезла и фантастический узор багровых капель начал таять во тьме.
Конрой замолчал, наклонился вперед и положил руку мне на колено.
- Джерри, - произнес он, - ничего подобного при осмотре комнаты я не нашел.
- Но как же кровь? - воскликнул я. - Не хочешь же ты сказать, что не осталось никаких следов? Ты должен был заметить пятна на коврах или на мебели…
Конрой отрицательно покачал головой.
- Ровным счетом ничего, - сказал он. - Нигде никаких пятен. Ничто в комнате не указывало на наличие крови, веревок, жаб и желтоватых огоньков. Никаких признаков того, о чем поведал дворецкий.
- Стало быть, дворецкий сошел с ума! Ничто не может исчезнуть бесследно!
- Мне так не кажется, - возразил Конрой. - Думаю, он в здравом уме и видение его было реальным.
- Что же, возможно.
- Он рассказал еще кое-что, - продолжал инспектор, - и по непонятной причине эта деталь потрясла меня до глубины души. По словам дворецкого, когда он открыл дверь, ему почудился незнакомый запах, не слишком неприятный, но тягостный и навязчивый. Вся комната была пропитана им; запах висел в воздухе, подобно плотной завесе.
- Что это был за запах? - спросил я, так как Конрой снова замолчал.
- Тебе доводилось бывать в старых склепах?
- Да.
- В комнате пахло старым склепом. Дворецкий сравнил этот запах с запахом древней гробницы!
Глава третья
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Рассказ инспектора Конроя показался мне настолько невероятным, что я так и ждал: вот-вот инспектор улыбнется и признается, что пошутил. Но беглый взгляд на его лицо, на горящие лихорадочным блеском глаза убедил меня, что он всецело верит в рассказанное, будь эти события реальностью или фантазией.
Надо добавить, что я дружил с Томми Конроем достаточно давно и хорошо знал: когда он так поглощен сколь угодно непостижимой и таинственной историей, в ней всегда обнаружится зерно достоверности и истины.
- Рассмотрим вопрос резонно, Томми, - сказал я. - Предлагаю на время забыть о кровавом повествовании дворецкого и посмотреть на дело с точки зрения возможности, если не вероятности.
- Я начинаю уже верить, что все на свете возможно, - сказал он.
- Мне и самому это мерещится, - согласился я. - В больничных палатах я видел немало странного… Но оставим больницу. Главным твоим подозреваемым мне все-таки кажется дворецкий.
Но Конрой только покачал головой.
- Он этого не делал, - заявил инспектор. - Он никак не причастен к убийству. Готов ручаться жизнью, что он невиновен!
- Почему ты так считаешь? Люди часто угощают полицию дикими россказнями, чтобы скрыть свои преступления.
- Прежде всего, - сказал Конрой, - у него нет мотива, а в такого рода убийствах всегда присутствует мотив. Это никак не убийство, совершенное случайно или в порыве ярости. Убийство это - предумышленное. У дворецкого не было причин убивать судью Маллинса. Он прослужил у судьи более десяти лет, и его преданность хозяину стала притчей во языцех среди прочих слуг и друзей судьи. У меня нет абсолютно никаких оснований подозревать его в убийстве.
- И ты веришь его рассказу?
- Каждому слову. И ты бы поверил, если бы побывал там со мной и увидел выражение полного ужаса в глазах дворецкого, когда я велел ему войти в комнату. Он ничем не напоминал убийцу, ужаснувшегося содеянному. Нет, в его взгляде читался ужас человека, увидевшего нечто кошмарное и недоступное его пониманию, нечто… сверхъестественное.
- Если дворецкий не обманывает, он и впрямь столкнулся со сверхъестественным. А жаба - он сказал что-нибудь еще о жабе?
- Возвращался к ней снова и снова, - сказал Конрой. - По его словам, отвратнейшее создание - зеленое и все покрытое грязными желтыми пятнами.
- Не исключено, что здесь что-то кроется.
- Что именно?
- Не знаю. Но у меня есть чувство, что жаба эта была важнее всего остального, за исключением, возможно, веревки.
- Ненавижу жаб, - заявил Конрой. - У меня от них мурашки бегут по коже.
- Твои предки их тоже ненавидели, - заметил я. - Жабы - уродливые рептилии, и в легендах демонологов они постоянно связываются с дьволопоклонством. Говорят, что на некоторых шабашах ведьм и колдунов средневековой Европы дьявол являлся в образе жабы, и участники шабаша поклонялись этому созданию.
- О Господи! - воскликнул инспектор. - Надеюсь, мне не придется сражаться с дьяволом!
Он помолчал, барабаня нервными и беспокойными пальцами по подлокотнику, и наконец сказал:
- Я знал, что будет совершено убийство, но не мог его предотвратить. Я не знал, кто именно будет убит.
- Как это понимать? - вскричал я.
- Незадолго до полуночи я работал у себя в кабинете, - начал инспектор. - Вдруг зазвонил телефон. Долгое время в трубке слышался один лишь низкий, свистящий звук - не привычный шум телефонной линии, а что-то совсем иное. Я никогда не слышал такого раньше. Могу сравнить этот шум только со звуком, который издает змея, когда скользит по опавшим листьям, хотя треска в нем было поменьше. После раздался голос. Жуткий, таинственный голос, звучащий где-то вдалеке. Я не разобрал, что он говорит, и решил, что дело в плохой связи, но то же время меня охватило непонятное чувство: я был уверен, что что-то здесь не так.
Он замолчал, уйдя в свои мысли. Я потерял терпение.
- Проснись, Томми! - воскликнул я. - Что было дальше? Продолжай!
- Никогда ничего подобного не испытывал, - сказал Конрой. - Я словно вступил в контакт с существом из иного мира, с чем-то отвратительным и злобным. Кровь буквально застыла у меня в жилах; я до смерти испугался. Видишь ли, Джерри, когда я поднес к уху трубку, мне почудился запах.
- Запах чего?
- Не знаю. Но рассказ дворецкого о запахе в комнате, где был убит судья Маллинс, напомнил мне этот запах. Я словно очутился в древнем склепе и беседовал с демоном ада!
- И все же ты что-то расслышал?
- Да. Голос как будто приблизился, и слова зазвучали яснее. И наконец я смог их разобрать. Голос произносил их медленно, по одному. Я услышал:
"Я - убивать - эта - ночь - кровь".
Затем молчание. Только эти слова. И после снова:
"Я убивать эта ночь кровь…" После этого - одно хриплое бормотание и гудок прерванной связи.
- Что это был за голос?
- Трудно описать, - ответил Конрой. - Одно слово звучало ясно и мелодично, как если бы говорила женщина, а другое, вслед за ним, произносилось низким, хриплым, грубым голосом. Мне показалось, что у телефона находились два человека, утонченная женщина и с нею мужчина из числа отбросов общества, и что они по очереди произносили в трубку слова.
- Поразительно! - воскликнул я. - Что же ты предпринял?
- Предпринимать мне было нечего, даже если бы я и был расположен воспринять послание всерьез. Ты же знаешь, что мы, как правило, не придаем особого значения таким путаным и туманным угрозам. Да и что я мог поделать, не зная, когда и где произойдет преступление, не имея никаких сведений о предполагаемой жертве?
- Ты выяснил, откуда звонили?
- Конечно, и не откладывая, - сказал Конрой. - Это было не так уж и сложно. Звонили из квартиры молодой женщины по имени Дороти Кроуфорд; она живет на Восьмой улице. Я сразу же отправил туда детектива, но дома никого не оказалось. Она вернулась в квартиру около двух часов ночи и с тех пор ее не покидала. За домом следят два детектива.
- Ты ее не арестовал?
- Нет. Если следовать обычной процедуре, я должен был бы привезти ее в участок и допросить, поскольку вскоре после ее звонка или, по крайней мере, звонка неизвестного с ее телефона, произошло убийство. Но, допросив дворецкого судьи Маллинса, я понял, что с подобным делом еще не сталкивался, и решил повременить с арестом. Мы можем арестовать ее в любую минуту. Скрыться ей некуда.
- Тогда мы должны отправиться к ней и узнать, что ей известно, - воскликнул я. - Если она звонила тебе прошлой ночью непосредственно перед убийством судьи Маллинса, она должна знать, кто это сделал - и твое расследование на этом практически завершится.
- Мы поговорим с нею, разумеется, но только не думаю, что расследование на этом закончится, - сказал Конрой. - Полагаю, оно только начинается.
- Может быть. Что ты знаешь о ней?