– Настоящая, Илюша, – священник наклонился, взял сына, легко оторвал от земли и прижал к груди.
Илья уткнулся в бороду отца и заулыбался.
Ему стало щекотно.
– Папа, а это ведь не страшно, да?
– Не бойся, Илья, все будет хорошо.
– Ты это знаешь? – спросил младший сын.
– Верю, – ответил священник, опуская сына на землю. – Иди, помогай братьям, а то все работают, а ты гуляешь.
– Я тоже работаю. В сарае дрова складывал, а они здесь, – пояснил ребенок.
Священник вошел в дом.
Матушка лежала на кровати с мокрым полотенцем на голове. Глаза были открыты.
– Кто приходил?
– Иван Петрович с сыном заходили.
– И что сказали?
Отец Павел не хотел расстраивать супругу, поэтому не стал посвящать в то, что ему рассказал старик.
На следующий день, в воскресенье, к сельской церкви, стоящей на пригорке у кладбища, потянулись люди. Их было много, почти как на больших праздниках. Шли старики с внучатами, женщины, старухи в платках, в чистых праздничных одеждах. Звонарь бил в колокол, и звон плыл над зелеными полями, над лесом, над рекой, долетал до стройки, на которой надрывался экскаватор даже в выходной день.
А стройка была непростая. Неподалеку от Святого источника, который местное население называло ключом, строили современный туристический комплекс. Место, выбранное застройщиками, было замечательным: рядом река с лесом, лес – полный грибов и ягод, во все стороны раздолье. За лесом – болото с клюквой, и поохотиться есть где, и порыбачить, и просто отдохнуть на природе.
А то, что вода в источнике целебная и лечит от всех болезней, знали в округе все. Когда кто-нибудь заболевал, сразу бежали за водой к ключу. У источника стоял высокий, серебристый от времени дубовый крест. На Крещение здесь, у ключа, не замерзавшего даже в самые лютые морозы, отец Павел проводил службу, благословляя целебную воду.
Обычно звон колокола приносил радость и в душах поселялась благодать. Сегодня прихожанам, идущим к церкви по тропинкам, по проселочной дороге, было нерадостно. Сумрак царил в душах верующих. Старики бурчали, одергивали молодых, даже громко разговаривать не разрешали. Останавливались, прислушивались к мелодичному перезвону, летящему над окрестностями, крестились и шли дальше.
Народу собралось, как никогда, много, даже на крыльце стояли. Небо над деревянной церковью было таким же голубым и ярким, как и купола, выкрашенные прошлым летом.
– А вы слышали?
– А вы знаете?
– А ты видел? – в разных местах слышался шепот прихожан. – Плохой знак. Это Господь предупреждает.
– Нет, не Господь, это сама Богородица знак подает, что надо в Бога верить. Забыли Бога! – шептала старуха, грозя пальцем внучке, которая хотела оставить бабушку и поближе подойти к колонне, на которой висел образ Казанской Божьей матери. Но старуха внучку удержала и злобно зашипела:
– Стой здесь! Куда лезешь?
Слушай батюшку да крестись.
После службы настроение у многих улучшилось, словно какое-то просветление наступило. Люди уже не были такими мрачными.
Сельский староста стоял у иконы Казанской Божьей матери, не разрешая никому к ней прикасаться. А любопытных подойти поближе, рассмотреть образ Богородицы было хоть отбавляй.
Большинство за этим и пришло в церковь. Ведь в деревне происшествия, заслуживающие внимания, случаются не так часто. А тут такое!
И свидетели есть. Попадья, женщины, девчонка, да и сам батюшка не отрицали, что на темной от времени доске выступила кровь. Правда, отец Павел не утверждал, что увиденная темно-красная жидкость, похожая на вишневое варенье, и есть самая настоящая кровь. Но ведь и не отрицал!
После службы началась проповедь. Отец Павел стоял в одеянии, соответствующем ситуации, справа от иконостаса с иконой святого Георгия, убивающего копьем змия, и зачитывал Священное писание. Он говорил о том, что надо быть смиренным, и тогда Господь не обойдет своей милостью и обязательно поможет, заступится. Все слушали священника, но в то же время косились на темную икону Казанской Божьей матери, словно боялись ее. За все время, пока длилась проповедь, батюшка ничего не сказал о чуде, которому был свидетелем, не пояснил, что к чему.
– Надо больше молиться. Надо быть чистыми душой.
И в это время грянул гром. Раскат был несильный, глухой, далекий.
Прихожане стали переглядываться. Батюшка посмотрел на окна, за которыми сразу померк свет. Священник увидел темные тучи, они как-то очень быстро затянули небо, совсем недавно такое чистое и ясное. Отец Павел хотел улыбнуться и перекрестить прихожан, но вновь раздался раскат грома. На этот раз он прозвучал так близко, что даже стекла в окнах зазвенели.
Те, кто постарше и понабожнее, тут же стали креститься и шептать молитвы. Священник замер, взглянул мельком на икону Казанской Божьей матери, на которую упал лучик света.
В этом ярком луче она на какое-то мгновение вспыхнула и стала пронзительно яркой, словно рубин на свету.
Вдруг громыхнул такой сильный "удар, что вся церковь вздрогнула. Сверкнула молния, озарив фосфорическим светом испуганные лица прихожан и священника. Рука отца Павла не успела сделать крестное знамение, как раздался страшный треск, такой сильный, словно чугунная баба со всего размаха ударила в деревянную стену храма.
– Крест! Крест! – закричал кто-то с улицы. – Крест!
Народ повалил из церкви под крупные теплые капли весеннего дождя. Но по домам никто не расходился. Все стояли и смотрели на темно-синий купол без креста. Над ним вился голубой дым.
Священник перекрестился:
– Господи, помилуй! – воскликнул он.
И тут уже из церкви истерично закричала женщина:
– Икона! Икона упала!
Батюшка бросился в храм. Икона Казанской Божьей матери лежала на полу. Церковь гудела от порывов ветра, капель дождя и громовых раскатов. Отец Павел схватил икону, прижал к груди и бросился к царским вратам. Когда он положил икону в алтаре и перекрестился, то увидел на своих пальцах темные пятна свежей крови.
Он быстро вытер кровь о рясу и с перекошенным лицом вышел из-за алтаря.
– Спокойствие, люди добрые, спокойствие.
Бог всемогущ и милостив. Он нас защитит, не даст в обиду, не позволит силам тьмы одержать над собой верх, – голос священника тонул в раскатах грома. По лицу пробегали голубоватые сполохи молний.
Все это действо выглядело фантастическим, непохожим на привычную реальность.
Гроза кончилась так же неожиданно, как и началась. Порыв ветра согнал за лес темные тучи, и воцарилась тишина. Снова засветило яркое солнце, переливались тысячами искорок капли на траве, сверкали лужи.
Народ был ошеломлен произошедшим. Если бы не крест, обожженный молнией, слетевший на землю с церковного купола, да не гвоздь от иконы, старый, ржавый, с большой шляпкой, торчащий из деревянной колонны, то поверить в случившееся было бы невозможно.
Из храма народ уходил тихо, переговариваясь и обсуждая пережитое. Все выглядели угнетенными. Лишь малые дети беззаботно бегали по лужам на проселочной дороге, рвали цветы и радовались жизни. А вот старые люди, уже пожившие на свете, были удручены. Словно они возвращались с похорон, на которых предали земле тело кого-то из близких.
– Веревка там, наверное, гнилая была. Вот когда гром ударил, церковь вздрогнула, веревочка и порвалась. Икона и упала на пол.
– Но раньше же не падала! А крест?
– Бывает и такое. Говорят, после революции церковь горела и тоже ее вроде молния зажгла.
Правда, никто не видел, ночью церковь загорелась. Но вся не сгорела, дождь погасил пожар.
Потом ее отремонтировали, а большевики закрыть хотели.
– Но не закрыли ведь!
– Но хотели же!
– А откуда в церкви эта икона?
– Говорят, она по реке приплыла и к берегу ее прибило.
– Так то другая икона, нет ее больше, в войну пропала! А Казанской Божьей матери откуда взялась?
– Может, и она. Никто уже не помнит, книги-то церковные сгорели.
* * *
Вечером матушка Зинаида вместе с детьми молилась дома. А затем, уложив детей спать, долго сидела с мужем, разговаривая о том, что произошло днем. Посреди ночи женщина вскочила с кровати. В соседней комнате плакал ребенок. Она в ночной рубашке поспешила к детям.
Младшенький Илья сидел свесив с кровати ноги и горько плакал, закрыв лицо ладонями.
– Ты чего, сынок? Что-нибудь плохое привиделось?
– Не знаю, мама, страшно мне.
– Чего тебе страшно? Ложись, я с тобой посижу.
– Темно, страшно… – сквозь слезы бормотал девятилетний Илья.
Он был в семье любимцем, самым веселым и разговорчивым. Как водится во многих семьях, младший ребенок всегда самый любимый, самый желанный. Илью и старшие браться баловали, и родители в нем души не чаяли.
Матушка Зинаида забеспокоилась.
– Ну расскажи, – обняв сына, попросила она, – что ты видел?
– Огонь, – наконец осмелев, сказал ребенок. – Большой костер горел.
– Ну и что из того? Мало ли костров жгут?
– Он был жаркий-жаркий, даже смотреть на него больно. Я хотел убежать, а ноги к земле приклеились, словно привязали меня, мама.
– Бывает, – поглаживая сына по голове, прошептала попадья. – Не бойся, Илюшка, ложись. Я тебе сейчас воды принесу.
Она потрогала лоб, немного успокоилась.
Температуры у ребенка не было. Долго сидела мать с сыном, поглаживая его руку.
Наконец младший уснул. И женщина отправилась в спальню.
– Ну что там? – спросил муж.
– Да Илья что-то во сне увидел. Огонь какой-то, костер.., вот и вскочил среди ночи.
Священник перекрестился.
Матушка зажгла тонкую свечу перед иконами, опустилась на колени и принялась молиться, прося у Богородицы заступничества. Но сердце сжалось в комок, и боль то и дело пронизывала его, словно кто-то невидимый прокалывал его острой иглой.
В конце концов попадья взяла таблетку валидола. Сердце успокоилось, может, от таблетки, а может, от молитв. Она легла на постель и постепенно уснула.
На следующий день ближе к полудню на телеге, запряженной черной кобылой, приехали к церкви трое местных мужчин. На возе лежали доски, бруски, веревки, молотки, гвозди, проволока – в общем, все то, что могло понадобиться для ремонта сбитого молнией креста. Батюшка, волнуясь, стоял у ворот.
– Ничего, отец Павел, не беспокойтесь. Мы это дело мигом наладим, – после приветствия уверил один из мужчин, сбрасывая пиджак и закатывая рукава рубашки.
Длинная лестница висела на стене церкви.
Мужчины довольно долго обсуждали, как лучше укрепить крест и кто полезет наверх. Вызвался Василий Марков, самый легкий и самый молодой из работников. Черную кобылу выпрягли из телеги, и лошадь пошла щипать сочную траву у церковной ограды. Мужчины принялись спорить, чертить прутиками на земле способы, какими можно справиться с задачей.
В конце концов пришли к единому решению.
Василий Марков, повесив на шею веревку, стал карабкаться по лестнице на крышу. Затем, сбросив конец веревки, поднял маленькую лестницу, принесенную из деревни, приложил ее к куполу, перевязал проволокой, укрепил. Стали поднимать крест. Снизу кричали, давая советы. Даже ругательства постоянно слетали с губ, несмотря на то что крест ставили. Время от времени бранные слова срывались то у Василия, стоявшего на коньке крыши с молотком в руке, то у его помощников, размахивающих внизу руками.
Василий поставил кованый металлический крест и уже приготовился прихватить его веревкой, как тот вдруг качнулся и начал заваливаться.
– Да держи ты его, мать твою! – послышалось с земли.
Проволока, которой крест был прихвачен, медленно раскручивалась. Василий едва успел отскочить. Если бы не его проворство, то крест упал бы прямо на парня. Наверняка Василий, свалясь с крыши на землю, разбился бы насмерть. Но Бог миловал.
Работник удачно уцепился за конек крыши, взобрался, сел на него. Вытащил из кармана рубашки мятую ярко-красную пачку "Примы".
Закурил и лишь после того, как выкурил сигарету и немного успокоился, вновь взялся ставить крест.
На этот раз Марков действовал расторопнее, крест прихватил в двух местах. И единственное, что упало на землю, так это его серая кепка, которая мешала закручивать болты на металлических полосах-стяжках. Кепка, как колесо, покатилась по крыше и упала к ногам отца Павла. Священник бережно поднял головной убор и положил на табурет у крыльца.
Работа была закончена, крест укреплен.
– Посмотри, что там, Вася, – закричал мужчина постарше. – Все ли ладно? Не упадет ли следующим разом?
– Закрутил на совесть, аж четыре болта.
Намертво сделал, еще сто лет стоять будет.
Только красить надо, чтобы ржавчина металл не съела.
Василий спустился с крыши. Мужчины сложили веревки, инструмент, отошли к церковной ограде полюбоваться на крест.
Тут подошла матушка Зинаида с женщинами.
Одна из подошедших, мать Василия Маркова, подозвала к себе сына, посмотрела на крест.
– Что такое? Что-то не так? – молодцевато спросил парень, поправляя кепку.
– Почему сразу не покрасили крест?
Только тут все поняли ошибку. И даже отец Павел обреченно, словно птица с перебитым крылом, махнул рукой и отошел в сторону.
– Да бес попутал, – сказал вместо отца Павла Василий. – И надо же было до такого простого дела не додуматься!
– Краска же в притворе стоит, целая банка, – произнесла мать Зинаида. – И кисточка есть.
– Давай, мужики, по новой!
Василий, не возражая, приставил к церковной стене лестницу и уже с банкой краски, с кистью в зубах полез наверх. На кресте сидела ворона. Когда молодой человек, осторожно ступая по гулкой жести, подошел к куполу, птица, громко каркнув, взмахнула крыльями, но с креста не улетела.
– Кыш! – закричал ей Василий. – Пошла вон!
Птица встрепенулась, взлетела, и вместе с ней со всех старых лип поднялась в небо целая туча ворон. Птицы громко кричали и носились над церковью. От огромного количества галдящих птиц даже небо почернело.
Василий же, не обращая на них внимания, принялся красить крест. Банка была привязана к поясу, работник макал кисть и аккуратно водил ею. Затем перебрался на вторую сторону, покрасил и там.
– Ну как? – закричал он, обращаясь к стоящим на земле людям.
Вороны яростно завопили, а затем облепили свежевыкрашенный крест.
Глава 4
Секретарь Патриарха назначил встречу Андрею Холмогорову в Загорске. Андрей прибыл к десяти утра, и секретарь Святейшего обрадованно улыбнулся, когда увидел Холмогорова, входящего в кабинет. Они поприветствовали друг друга рукопожатием. Знакомы они были уже не первый год, и отношения между ними были теплыми, почти приятельскими.
– Андрей Алексеевич, – спросил секретарь Патриарха, – а может, мы пойдем прогуляемся и заодно все обсудим? Кабинет не располагает к беседе.
Холмогоров кивнул. Уже через пять минут они прогуливались у монастырской стены, где еще вовсю цвела сирень, распространяя свежий аромат. После ночного дождя все вокруг дышало спокойствием. По небу плыли легкие белые облака, гонимые теплым южным ветром.
– Благодать-то какая! – взглянув на купола соборов, сверкающие кресты, вымытые ночным дождем, произнес секретарь.
Он снял очки, и его лицо с маленькой аккуратной бородкой сразу же стало детским, наивным, а глаза почему-то увеличились в размере. Холмогоров усмехнулся и спрятал в усах улыбку.
– Святейший ознакомился с вашим заключением, Андрей Алексеевич, – секретарь Патриарха тихо ступал по песку, которым была высыпана дорожка. – Очень доволен. Он сожалеет, что не сможет с вами встретиться лично. Занемог Святейший.
– Что-нибудь серьезное? – озабоченно осведомился Холмогоров.
– Все в руце Божьей, – ответил секретарь. – Я даже не ожидал, что он так быстро прочтет заключение, – секретарь наклонился, сорвал травинку, поднес ее к глазам, любуясь. – Экая красивая!
Холмогоров не ответил, он наблюдал за голубями, воркующими у маленькой лужи, отражающей голубое небо с белыми облаками.
– Чем вы сейчас заняты, Андрей Алексеевич?
– Работаю в архиве, – коротко ответил Холмогоров.
– Продолжаете свой труд?
– Продолжаю, – сказал Холмогоров, – но так медленно все движется. Столько всего уничтожено, безвозвратно исчезло.
– Вы имеете в виду…
Холмогоров не дал договорить секретарю, кивнул. Они понимали друг друга с полуслова. Холмогоров был на пару лет старше секретаря, в свое время они вместе учились в академии.
– Католики зашевелились, – вдруг сказал секретарь, – активизировались, словно весна на них подействовала.
– Знаю, – ответил Андрей Алексеевич.
– Папа предлагает Святейшему встретиться, но Святейший не желает встречаться.
– Оно и понятно, – мягким певучим голосом произнес Холмогоров. – Я бы на его месте тоже повременил со встречей. Хотя это тянется уже не одно столетие. Когда-нибудь нужно посмотреть друг другу в глаза.
– Слишком много вопросов, – сказал секретарь.
– Я в курсе.
– Святейший просил передать благодарность за проделанную работу. Он остался очень доволен, я давно не слыхал от него столь высоких похвал.
– Я всего лишь делаю свое дело.
– Не скромничайте, Андрей Алексеевич.
То, чем вы занимаетесь, не под силу… – секретарь хотел сказать "никому", но замешкался, остановился у лужи. Голуби вспорхнули из-под ног и полетели к куполам. – То, что удается вам, Андрей Алексеевич, не знаю, кто бы еще смог сделать.
– Спасибо за похвалу. Я работаю потому, что мне нравится моя работа.
– Служба, – напомнил секретарь.