Работник уголовного розыска Игорь Мазин занимается расследованием гибели молодой женщины Татьяны Гусевой. Однако поиск его выходит за рамки выяснения непосредственных обстоятельств преступления. Автор поднимает вопрос о нравственной ответственности человека за свои поступки.
Павел Шестаков
Давняя история
Года два назад шоссе пересекал обсаженный тополями немощеный тракт. Теперь магистраль расширили, приподняли на бетонную эстакаду, и машины понеслись, не притормаживая, без опаски, а те, кому требовалось свернуть, скатывались вниз и, совершив незамысловатый маневр под эстакадой, сбоку выезжали на новую, прочерченную белыми полосами дорогу, что вела к морю, серому, мелководному, покрытому невеселой осенней рябью.
Рекламный щит призывал свернувших - "Посетите музей-заповедник "Античный полис"!"
Алексей Савельевич Мухин скользнул взглядом по щиту и спросил шофера:
- Ты эти развалины видел?
- Не приходилось.
- Ну, в другой раз посмотришь. Подожди меня на стоянке, я пешком пройдусь. Полезно это в моем возрасте.
Он потянул с сиденья портфель с блестящими замками, заляпанный по низу грязью. В портфеле лежала бутылка вина, но выпить ее предстояло позже, с Куриловым, а пока Мухин, запахнув короткое джерсовое пальто, зашагал к ресторану, щеголеватому сооружению, недавно возведенному для проезжих и туристов, над которым, несмотря на дневное время, мерцала неоновая вывеска - "Скиф". В будний октябрьский день в ресторане было немноголюдно. За стойкой аккуратный паренек в выглаженной курточке читал книжку на английском языке. Заметив посетителя, он положил между страницами обертку от конфеты.
- Портвейн имеется?
- Крепленых вин не держим. Сухое, пожалуйста… Коньяк.
Мухин нащупал в кармане смятые бумажки:
- Сто пятьдесят.
Он выпил и выдохнул воздух. Паренек смотрел иронично. Мухин мог бы отругать его, но смолчал и сгреб с гладкой стойки сдачу. Стенка бара была расписана скифским, по представлению художника, колоритом. Согнув толстые шеи, быки тащили неуклюжую повозку на громоздких, без спиц, деревянных колесах. Усталые скифы в башлыках зло размахивали бичами. Видно было, что им не терпится добраться до ресторана и промочить горло. "Тоже не сладко жили", - подумал Мухин о скифах, чувствуя, как теплеет внутри, и достал сигарету.
Отсюда, из ресторана, хорошо был виден весь берег до самого моря. По пологому склону спускалось село, ощетинившееся телевизионными антеннами, окрепшее за последние годы, но все-таки село, корнями засевшее в тех долгих столетиях, что отделяли бетонную эстакаду и ресторан с просвещенным и снисходительным к людским слабостям барменом от города на плоском мысу. Города с циклопическими стенами из каменных глыб, с изящным храмом, опоясанным светлой колоннадой, и тесными жилищами из здешнего желтого песчаника… Таким город был, а все, что уцелело от него в страстях битв и спокойствии забвения, - темные квадраты археологических раскопов, обнажившие фундаменты стен и зданий, да три или четыре мраморные свечи с чудом удержавшимися капителями - называлось теперь - музей-заповедник "Античный полис". У входа в заповедник виднелся выполощенный дождями финский домик, куда и держал путь Алексей Савельевич. Он прошел напрямик, мокрой тропой со скользкими, вырубленными в земле ступеньками, выплюнул у входа окурок и толкнул без стука фанерную дверь.
Меньше всего внутренность домика напоминала административное помещение. Просторная и изрядно захламленная комната была заставлена шкафами, сквозь стекла которых виднелись черепки, кости и иные повседневные археологические находки, из тех, что не представляют интереса для рядового посетителя, избалованного золотыми царскими диадемами. Между шкафами втиснулись распакованные рюкзаки, недомытые, покрытые копотью кастрюли-котелки, утварь, принадлежащая людям современным, но не постоянным, временным. Однако самих археологов в комнате не было, и за старым, явно списанным в каком-то учреждении, столом сидел человек в облегающем тощую фигуру джемпере и, склонив расчесанную на пробор голову, заботливо чистил ногти.
- Гражданин, музей закрыт. Это написано на дверях, - оповестил он Мухина, не прерывая полезного занятия.
- А я, может, неграмотный.
Сидевший поднял голову и изобразил что-то напоминающее улыбку, а скорее насмешку:
- Виноват, Алексей Савельич. Разумеется, для начальства мы всегда открыты.
Мухин поставил портфель на пол и подвинул к себе свободный стул, стряхнув с него крошки и обрывки бумаги.
- Ты, я вижу, Вова, без перемен?
- Зачем они мне?
- Да так. Согласно диалектике. Все течет…
- Но ничего не меняется.
- Меняется, Вова, меняется. Я вот вчера спокойно жил, а сегодня… Знаешь, зачем я приехал?
- Ревизовать подведомственные учреждения?
- Значит, не знаешь? Ну, это хорошо. Это уже ничего.
И Мухин уселся на стул, который скрипнул под ним и чуть разъехался ножками по дощатому полу.
- Загадки загадываешь? - спросил Вова осторожно, сдерживая возникший интерес к непонятным словам Мухина. Своей худобой он резко отличался от грузноватого Алексея Савельича, однако выглядел не моложе, обоим им было лет по сорок, и годы эти отложились, взяли свое, хотя и по-разному. Полное лицо Мухина наводило на мысль об излишествах, желтая же физиономия Вовы просилась на больничный плакат.
- Выходит, не был у тебя Мазин? - продолжал Мухин, не отвечая Курилову.
- Мазин? Кто такой?
- Скоро узнаешь. - Казалось, Мухину доставляет удовольствие поддразнивать Вову. Он неторопливо достал из портфеля бутылку и складные пластмассовые стаканчики: - Давай-ка память освежим.
- Это еще что за отрава? Портвейн я не пью.
- Вольному воля. Придется самому. С твоего разрешения.
- Слушай, Алексей, зачем ты приехал?
Мухин выпил, поморщился, вздохнул:
- И в самом деле отрава. Как только ее люди пьют? А, Вова?
- Я жду, Алексей.
- Ну и подожди. Зарплата-то идет. Время рабочее… Помнишь, Вова, молодость нашу?. Как были мы бедными студентами? У бабки Борщихи флигелек снимали, пельмени на примусе варили… За девушками ухаживали. Когда это было? Сто лет назад? Или вчера?
- Развезло тебя, однако. В лирику ударился.
- Не лирика это, Вова, не лирика. Суровая проза жизни. Татьяну помнишь?
- А…
- Вспомнил? Привет тебе от нее.
- С того света?
- Да как тебе сказать… С этого. Убийцу ее снова ищут.
Вова вскинул глаза:
- Шутишь?
- Зачем мне шутить? Серьезно говорю, гражданин Курилов.
Курилов подвигал нижней челюстью, как человек, желающий после драки убедиться, что кости на месте.
- Забавно.
- Вот уж забавного я ничего не замечаю, - Мухин вновь наполнил свой стаканчик. Подержал бутылку в руке и глянул вопросительно на Вову. Тот кивнул. Мухин налил и ему: - Так-то лучше.
Вова взял стаканчик, но не выпил, поставил на стол:
- Не понимаю я твоего тона, Алексей. Что произошло?
- А вот что. Сижу я спокойно в кабинете… И вдруг - как снег на голову - визит инспектора. Что-то они нашли, обнаружили, не знаю что - он скажет разве? - и снова ворошат это дело.
- Да ведь пятнадцать лет прошло, и тогда, в первый раз, ни тебя, ни меня…
- Никто не трогал. В том-то и гвоздь.
- Но он должен был объяснить. Ты спросил?
- А как же! Говорит, опрашиваем всех, знавших Татьяну.
- Да откуда известно, что ты ее знал?
- Видишь ли, у них "есть основания полагать, что она бывала в доме Борщевой".
- Что же ты сказал?
- Что я сказал? Мало у меня текущих хлопот? Сказал, знал ее, как все, в буфете работала, случалось парой слов переброситься.
Курилов потянул к себе стакан, отхлебнул все-таки.
- Забавно, - повторил он. - Забавно. Командор покинул кладбище. Нет, сама донна Анна. Чтобы покарать Дон-Жуана.
- Смысла в твоих словах не вижу, Вова.
- А какой тебе смысл видеть в них смысл?
- Каламбуришь? Ладно. Зачем пререкаться… Считаю я, Вова, что грязь эта нам ни к чему. Следствию помочь мы не можем, ничего нового сообщить я, например, не могу.
- Ну, раз ты не можешь, я тем более.
- Вот именно. К нам она не ходила, дел мы с ней никаких не имели, и, вообще, удивлены.
- Весьма удивлены.
Слово это - "удивлены" - Курилов произнес так подчеркнуто, что Мухин глянул на него недобро:
- Или ты не удивлен?
- Разумеется, удивлен. Интересно, кого подозревают на этот раз?
- Не знаю. Тебя это волнует?
- С какой стати? Пусть ищут. Не вижу оснований тревожиться.
- Брось. Найдут или не найдут, а сплетня появится. Да и не только сплетня. Муж-то чуть не сел.
- То муж. А мы при чем? К нам она не ходила.
- Не ходила, - подтвердил Мухин упрямо, отвергая откровенную насмешку.
- Ты, однако, обеспокоен. Гораздо больше, чем полагается при спокойной совести.
- Не подначивай, Вова. Да, я обеспокоен. Не вовремя эта история. Да ты разве поймешь? Тебе терять нечего, а мне есть…
Курилов скривил губы:
- Пятнадцать лет назад и тебе нечего было терять, однако и тогда ты был очень обеспокоен. Впрочем, извини. Тебе нечего было терять, но ты мог приобрести, и тебе хотелось приобрести.
- Хотелось! - согласился Мухин с вызовом. - Потому что я человек, а не таранка, как ты. Я жить люблю, понимаешь? Нравится мне это. А ты…
Вова поднял тонкие пальцы:
- Попрошу не переходить на личности. Мы ведь старые друзья.
- И откуда только ты в том флигеле взялся!
- Я вижу, что прямодушие по-прежнему твой главный жизненный козырь. "Да, у меня есть недостатки, но зато человек я прямой, правду в глаза режу!"
- Скотина!
Курилов пожал плечами:
- Как все, Муха, как все… А возможно, и получше других. Вот размышляю, чем бы тебе помочь.
- Спасибо. Раз уже помог.
- А разве нет?
Мухин не ответил.
- Итак, товарищ Разин… Не Степан ли Тимофеевич?
- Мазин, а не Разин.
- Не Разин? Это уже легче…
Постепенно они менялись ролями. Курилов обретал самоуверенность, а Мухин, несмотря на выпитое, заметно терял запас бодрости, и начал злиться, выслушивая Вовины колкости.
- Товарищ Мазин посетил тебя. Ты сказал "нет", и примчался уговаривать меня повторить слово, которое кажется тебе магическим и спасительным, а на самом деле свидетельствует лишь о недостатке воображения… Но предположим, я согласен. Во имя старой дружбы.
Мухин усмехнулся.
- Однако это не самая трудная часть задачи, - продолжал Курилов. - Трудность в Стасе.
- То-то и оно.
- Ты уже был у него?
- Нет. И не поеду. Разговор не получится.
- Пожалуй. Хочешь, чтобы съездил я?
- Лучше позвонить. Время-то не ждет.
- И товарищ Мазин тоже? Хорошо. Заказывай разговор. Чего не сделаешь для друга!
- Оставь дружбу в покое. Я в долгу не останусь. Ты же знаешь.
Вова наклонил голову, и прядь светлых, слипшихся волос упала на лоб.
- Ну что ты! Я и так всем тебе обязан.
Мухин отвернулся к телефону, укрепленному на стене:
- Междугородняя?.. Да, да, девушка… Срочный! Курилов говорить будет.
Вдалеке над морем разорвались, разошлись тучи, заблестели, зарябили позеленевшие волны, и поток света, вспыхнувшего высоко в небе, пролился на берег, на мраморные колонны, глинистые раскопы и проник через окно в контору. Мухин прищурился, и на лице его углубились морщинки, перепутались с синеватыми прожилками. Оставаясь в тени, Курилов рассматривал бывшего приятеля.
- Уступаешь времени, Муха.
- Постарел?
- Поистрепался. Брюхо распустил, волосы теряешь… А ведь красавец был. Моряк, красивый сам собою.
- Был, - согласился Мухин без раздражения, смягченный признанием былой привлекательности. - На внешность не жаловался. Да и сейчас еще ничего. Врешь ты со зла.
Звонок пресек их пререкания. Вова схватил трубку. Мухин подошел, придвинулся вплотную, чтобы слышать каждое слово.
- Витковский… Кто меня спрашивает?
- Не догадаешься, старик! Курилов.
- Вова? Я ждал Алексея.
- Почему - ждал?
- Наверно, знаешь, раз звонишь.
- Черт! - выругался Мухин. - Значит, был у него Мазин? Был?
Курилов оттолкнул его: "Не мешай!"
- Совсем немного, Стас. Лешка заскочил ко мне на полчаса. У него тут дела в музее… К нему, понимаешь, заходил…
- Понимаю. Ко мне тоже…
- Татьяной интересовались?
- Да.
Мухин безнадежно махнул рукой.
- Что же ты рассказал?
На той стороне затянулось молчание. Потом Витковский спросил:
- Вы испугались?
- Чего ради?.. Но согласись, происшествие не из повседневных. Мухин немного взволнован.
- Немного или много?
- Немного, конечно. Он же человек ответственный. Зачем ему компрометирующие слухи?
- Разумеется. Со слов инспектора, я понял, что он Таню и в глаза не видел.
- Почему? Видел. В столовой, как все.
Витковский снова замолчал.
- Стас! Ты слышишь? Что сказал ты?
- Я подтвердил.
- Что?
- То, что мы все видели ее только в столовой.
Курилов отвел трубку от уха, чтобы и Мухин услышал:
- Как? Как?
- Я сказал, что никто из нас не знал ее близко.
- Молодчина! - моментально оживился Мухин и дернул к себе трубку: - Стас! Как поживаешь, дорогой?
- Сейчас у меня операция.
- Понимаю, понимаю. Некогда тебе. Ну, обнимаем тебя, Стас. Раз некогда…
- Некогда, Алексей. Прощай.
Мухин покрутил в руке трубку, прислушиваясь к гудкам, потом повернулся к Курилову обрадованный, оживленный:
- Нет, Вова, не говори! Старая дружба не ржавеет. Стас - молодец!
- Думаешь, он тебя пожалел?
- Что значит - пожалел? При чем тут жалость? Сказал, как следует, потому что друзья…
- Были.
- Да прекрати ты свинствовать, хоть на минутку. Мы с ним не ссорились. Профессию он сменил, из города уехал. Вот и разошлись пути. Но Стас - человек!
Курилов рассмеялся:
- А я о чем говорю? Именно человек. Как и другие из той же породы гомо, по недоразумению названной сапиенс, Как и ты. Точно так же струсил.
- Вова! Перегибаешь.
- Осточертели вы мне!
- Выпей винца, успокойся.
- Иди к черту!
- Сейчас еду. Полегчало немного.
- Рано тебе полегчало.
- Что еще выдумал?
Курилов усмехнулся злорадно:
- Пытаюсь анализировать факты. Ведь и ко мне визит не исключен.
- Подтвердишь то, что сказали мы.
- А не глупо ли это будет? Раз нами заинтересовались через столько лет, должны быть веские основания, свидетели.
- Какие еще свидетели? Кто лучше нас знает?
- Но указал же им кто-то на нас? Нужно быть готовым к неожиданностям, а не долбить, как попугай: не знаю, не знаю.
Мухин запахнул короткое пальто:
- Слушай, Вова. У меня сердце последнее время пошаливает. Хватит с меня. Поехал. Если что - позвони.
- Привет семье. Жене кланяйся. Ты с ней своими осложнениями не делился?
- Жене, Вова, я нервы по пустякам трепать не собираюсь. Будь здоров!
Теперь идти приходилось в гору, и Мухин в самом деле почувствовал, как застучало сердце. И с каждым ударом снова безрадостно становилось на душе, тоскливо. Не веселило выпитое вино, и даже радость от разговора с Витковским померкла, улетучилась. Выбили его из колеи последние слова Курилова, и вся удачная тактика представилась глупой, ненадежной. Навалилось отвратительное состояние, в котором жизнь ощущается пустой, тяжкой, почти ненужной. Не думал Мухин и не предполагал, что придет такая вот тошнота, и будет ковылять он по желтой, вытоптанной в глине тропинке, уткнувшись в землю глазами. Дойти бы только до машины, сесть, откинуться на спинку, отдышаться и сказать шоферу: "Ну, погоняй, помаленьку… помаленьку, слышишь!"
* * *
Замечено, что люди в оценке своих бедствий, несчастий делятся на тех, кто склонен воспринимать события фаталистически, как неизбежное следствие чуть ли не космических усилий, против которых не попрешь, и следовательно, чему быть, того не миновать, и на тех, кто космогонию не признает, а видит лишь непосредственные причины, представляющиеся человеку пострадавшему случайными. Короче, не повезло! Мухин не походил на лермонтовского фаталиста, однако был склонен считаться со скрытым от нас ходом вещей, и потому не доискивался досадных случайностей, что послужили толчком, началом его неприятностей. А между тем, узнай он факты, досада его наверняка бы увеличилась. Ибо в начале всего лежал никем не предусмотренный случай. Случай, которого могло бы и не быть, если бы… Если бы случайности не отражали не понятые нами закономерности.
И еще, на беду Мухина, жил на свете Трофимов, который никогда не ошибался. Знал это, смущался, мучился, гордился втайне, и давно убедился, что качество это, противоестественное с точки зрения большинства людей, пользу приносит далеко не всегда, а продвижению по службе иногда и вредит. В самом деле, за что же поощрять человека, который не ошибается? Ведь поощрение предполагает достижения, сдвиги, прогресс, преодоление трудностей, а всего этого в Трофимове будто и не замечалось. Вместо работы над собой у него было чутье, качество природное, так сказать, от бога. Он и сам не мог объяснить, почему поверил далеко не презентабельному, средних лет экскаваторщику, который клялся и божился, что не врет, хотя и говорил нечто недоказуемое и почти смешное, поверил и сделал еще несколько шагов вместо того, чтобы остановиться. И смущенно разглядывая немодные и потрепанные узкие носки своих туфель, Трофимов боялся, что Мазин может не одобрить его действий.
И зря боялся. Сколько бы ни вспоминал Мазин теорию вероятности, по которой и Трофимов должен был, хоть раз в жизни, напутать, ошибиться, теория эта к Трофимову была неприложима, и какими бы хлопотами ни грозили ему толстые пропылившиеся папки с надписью скорее философской, чем бюрократической - "хранить вечно", отмахнуться от трофимовского чутья было невозможно.
Он увидел их впервые недели за две до того, как придавленный тошнотой Мухин приехал к своему бывшему другу Вове Курилову. Увидел во время разговора с комиссаром, и ни одна еще душа, включая вездесущего Трофимова, не подозревала, к чему этот разговор приведет. Происходил он в кабинете Скворцова в рабочее время, но характер носил не директивный, а был скорее беседой двух хорошо знающих друг друга людей. Комиссар не настаивал, рассказывал только, а Мазин слушал, покачивая над столом медальоном на оборванной золотой цепочке, и смотрел на папки, думая, что это не все папки, - остальные лежат в сейфе, - и чтобы прочитать их страницу за страницей потребуется много времени. Так размышлял он о вещах формальных, второстепенных, потому что о главных думать было еще рано, и, опустив медальон на полированную поверхность стола, сказал: