Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя.
"Ну, малолетка", – обзывала я Егорова и металась по дому, бестолково переставляя с места на место вазочки и статуэтки. В ванной я повертелась перед зеркалом, придирчиво рассматривая свою фигуру. Бюста было слишком много.
Большая грудь при моей комплекции осложняла мне жизнь и портила отношения с начальниками-мужчинами. Магазины я из-за своей груди почти ненавидела и как раз находилась в поре, когда надо было принимать решение относительно мужчин: ненавидеть всех или через одного. Начать можно было с Егорова.
Выйдя из душа, я поужинала, неожиданно вспомнила поцелуй и вынуждена была признать, что целуется Пашка просто сногсшибательно. При воспоминаниях об этом единственном поцелуе я так распалилась, что пришлось набрать службу спасения – одноклассницу Светку Кузнецову. Светка вышла замуж уже в четвертый раз, что автоматически делало ее экспертом в отношениях полов.
– Свет, меня сосед поцеловал. Что это означает, как думаешь? – после приветствия спросила я.
– Ой, да все что угодно, – утешила меня подруга, – мужчине ничего не стоит поцеловать тебя, а назавтра забыть об этом.
Светка была флегматиком, речь у нее была плавной, слова она немного растягивала. Меня это обычно успокаивало.
– Что хоть за сосед? – поинтересовалась Кузнецова.
– Мент.
– О, это новость. Ты же всегда тяготела к интеллигентным мужчинам.
– Да это не я тяготею, это он.
– Так не бывает. Значит, он уловил что-то в твоем поведении, какой-то сигнал, который ты послала ему на подсознательном уровне.
– Свет, говори прямо. Что за сигнал?
– Да откуда ж я знаю? Может, ты выходишь на крыльцо в ночной рубашке, успокаивая себя тем, что сосед на работе, но рассчитывая, что он тебя увидит.
Сорочек я не носила, я носила пижамы. Мои летние пижамы были совсем маленькими и прозрачными, словом, откровенными. Я лихорадочно вспоминала, выходила или нет в пижаме на крыльцо. И точно – выходила. Вот елки, что теперь будет?
– Але, Кать, куда пропала? Чего молчишь? – позвала Светка. – Вспомнила, было дело?
– Было, вспомнила, – мрачно подтвердила я.
– Ну вот, а говоришь.
– А какого фига он подглядывает?
– Ну, подруга, ты реши, чего ты хочешь.
– Свет, да я… – начала я, но Светка перебила:
– Все так говорят, а потом откуда-то дети берутся.
– Неужели все так непоправимо?
– А что тебя, собственно, беспокоит?
– Света, – простонала я, – он моложе меня.
– На сколько?
– Да я точно не знаю, кажется, на шесть лет.
– Ну и что? – отозвалась консультант. – У тебя есть отличный повод хорошо выглядеть.
– Это бесперспективные отношения. Зачем мне тратить время и душу на бесперспективные отношения?
– Других-то нет. Траться хоть на эти. И потом, когда все закончится, ты в хорошем состоянии перейдешь в другие руки.
Эксперт выдала свои рекомендации, и мы простились, а я погрузилась в размышления. Чтобы перейти в другие руки, нужно чтоб были первые. Значит, если нет первых, не может быть и вторых…
Недели две в жизни Элеоноры ничего, можно сказать, не происходило. Мелькали лица, но новых впечатлений не было. Работала, отводила Машку в сад, возвращалась и забирала дочь у соседки. Выходные они с Машкой проводили в парке, по несколько раз опробовав карусели, качели и колесо обозрения.
А через две недели в салоне опять появился тот самый тощий субъект с ястребиным носом и седыми висками.
Он сел в кресло и уставился на Матюшину в зеркало. Зеркало отражало взгляд черных глаз и направляло его прямо в сердце Элеоноры. Опустив голову, Эля стала вспоминать, накрашены у нее губы или нет. "Кажется, накрашены", – с облегчением вспомнила она, но тут же забеспокоилась по поводу стареньких удобных шлепанцев, на которых в некоторых местах стерлась краска. Поймав себя на этих мыслях, она разозлилась: "Что за бред в голову лезет? Тоже мне, герцог Эдинбургский нашелся".
Эля еще не достригла мужчину, когда он опять предложил ее проводить. Матюшина опять отказала, но все время, которое клиент еще пробыл в салоне, Элеонора присматривалась к посетителю. Когда мужчина, бросив на нее взгляд, ушел, Настя, чье рабочее место было рядом с Элиным, спросила:
– Кто такой?
– Понятия не имею.
– Врешь, – не поверила Настя.
– С чего бы мне врать? – удивилась Эля.
– Как он на тебя смотрит! От одного взгляда забеременеть можно, – предостерегла подруга.
– Предложил проводить, – информировала Настю Эля.
– А ты что?
– Отказала.
– Отказала-то зачем? Что с тобой станется, если мужчина проводит тебя?
– Мне почему-то неуютно под его взглядом.
– Так на тебя уже лет пять так не смотрели, от этого и неуютно. Привыкай.
– Зачем? Нет у меня времени на это все.
– На что? – со смехом спросила Настена.
– На это, – со значением ответила Эля и тоже засмеялась.
Объяснить подруге свое состояние было проще, чем себе.
Эля не хотела никаких перемен в жизни, даже таких. Какая-то тупая усталость наваливалась на нее. После работы она обычно укладывала дочку на диван, ложилась рядом и читала ей книжки. Больше ни на что сил не оставалось. Даже в борьбе с веснушками наступила пауза. Тридцать лет – это не шутка.
Эля отлично понимала, что такое перспектива с точки зрения изобразительного искусства, и легко находила ее в пространстве. А с точки зрения жизни – не видела, как ни старалась.
Ей казалось, что перспективы нет. Кроме Машки. Вырастет Машка, и все, точка, а росла Машка быстро, прямо на глазах. Вечером одна, а утром уже другая.
Вероника, видя, как Эля мается, пыталась вытащить ее на какой-то спектакль, который поставил в молодежном экспериментальном театре питерский режиссер. Отзывы были самые лестные, критики единодушно называли спектакль явлением и событием. Но Элеоноре не хотелось ни явлений, ни событий, ей хотелось на диван.
– У тебя осенний авитаминоз, – догадалась Ника и притащила витамины.
Витамины не помогали.
– Давай запишемся в тренажерный зал, – предложила Ника.
– Давай, – легко согласилась Матюшина, уверенная, что до тренировок дело не дойдет, и не ошиблась.
Коллеги в салоне тоже пытались расшевелить Элеонору, работали над ее образом, к созданию которого были привлечены визажист, мастер маникюра и косметолог. Их усилия пропали даром, Элеонора по-прежнему оставалась вялой и неразговорчивой.
А потом опять появился клиент, тот, который уже предлагал проводить ее домой.
Эля встретила его как старого знакомого, с интересом мыла ему голову, а перед тем, как начать стричь, спросила:
– Почему бы вам не изменить прическу?
– Попробуйте, – согласился мужчина.
И Элеонора постригла его так, как считала нужным, а потом уложила густые жесткие волосы ежиком. Это были его стрижка и его прическа, и только слепой мог этого не увидеть. Стряхнув кисточкой состриженные волосы, Эля, как фокусник, ловко освободила клиента от накидки и, оглядев дело рук своих, улыбнулась. Она не ошиблась, мужчина был интересным, лицо загадочное, красивые кисти рук, длинные пальцы, обручального кольца не было. Эля вдруг представила эти руки на своем теле и почувствовала томление.
"Вообще-то Настя права – что со мной станется, если он меня проводит?" – в сомнениях разглядывая в зеркале веснушки, задавала она себе вопрос.
Собираясь домой, Эля волновалась: "Встретит или не встретит?" С одной стороны, хотелось, чтобы встретил. С другой стороны, было предчувствие, что ничего хорошего из этого не выйдет. Волнения оказались напрасными: он не встретил.
Мужчина появился через неделю.
Он ждал Элю возле салона после работы. Когда она вышла, он отбросил сигарету, преградил ей дорогу, сказал, что его зовут Гоша и что он приглашает ее в кино.
– У меня дочь, ей пять лет. – Элеонора напряглась.
– Дети – это здорово, – заверил ее Гоша. Эля выдохнула. В кинотеатр они отправились втроем.
Матюшина сидела между Машкой и Гошей, крутила головой то в одну, то в другую сторону. Машка хрустела попкорном, Гоша пил пиво.
Неожиданно Эля почувствовала, как мужская горячая рука накрыла ее руку. Сильные пальцы проскользнули в ладонь, и Эля разволновалась. Георгий поглаживал, изучал пальцами все бугорки и впадинки на ее ладони, и это было настоящей, острой лаской. Происходящее на экране стало недоступно Эле. Она высвободила руку подальше от греха и еще какое-то время не могла сосредоточиться на фильме.
После сеанса Эля не позволила их проводить, а оказавшись дома, не могла найти себе места. Состояние было давно забытым, странным, ненужным. В голову лезли какие-то глупости. Словом, маятник качнулся.
Уложив Машку, Элеонора легла и отпустила воображение. Она представляла себя в объятиях мужчины, его поцелуи и шепот. Одиночество вдруг сделалось невыносимым, Эля села в кровати, обхватила колени и заплакала. Ее отвлек звонок в дверь. Слезы высохли.
Накинув халат, Матюшина глянула в глазок и ахнула: за дверью маячил Гоша.
– Что стряслось? – удивилась она, впустив гостя.
– Ключи от дома потерял.
– В кинотеатре?
– Не знаю, потерял и все. Надо вызывать слесаря, так в квартиру не попасть, дверь железная, – жаловался гость, стоя у порога.
– Проходи, несчастье.
– Постелешь мне на кухне?
– Вообще-то у меня не гостиница, – напомнила Эля.
– Мне больше не к кому. Я здесь недавно живу, у меня и знакомых, кроме тебя, нет.
– Я польщена.
Элеонора вытащила из кладовки раскладушку, бросила плед, подушку, подала гостю полотенце:
– Ванная справа.
– Спасибо, – шепотом отозвался Гоша. – А чай у тебя есть?
– Я не пью чай ночью.
– Посиди со мной, – попросил он.
– А колыбельную тебе не спеть?
– Не откажусь.
– Слушай, у меня ощущение, что я тебя усыновила.
Поставив чайник, Эля оглянулась на незваного гостя, перехватив его заинтересованный взгляд где-то в районе своей спины:
– Иди мойся.
Гоша исчез за дверью ванной.
Пока гость мылся, чайник вскипел. Матюшина достала две чашки, подумала и убрала одну. Залила кипятком пакетик, обернулась на звук шагов и опустила глаза: обернув бедра полотенцем, босой Гоша с голым торсом стоял на пороге кухни.
– Вот твой чай, – избегая Гошиных глаз, показала на чашку Эля.
Она уже почти протиснулась между ним и раскладушкой к выходу, но Гоша перехватил ее и потянул к себе.
У шефа была нездоровая любовь к летучкам. Он проводил их два раза в неделю, но в разные дни. Мне несколько раз везло, я вовремя линяла с работы, но в последний раз секретарша Валька подошла ко мне и передала от шефа персональное приглашение. Я вздохнула и смирилась.
Сидя на летучке, я не к месту вспомнила Пашку и его поцелуй. От воспоминаний по спине прошел озноб.
– Меркулова, что с тобой? – с ехидством поинтересовался шеф.
Он как раз разбирал причины несостоявшейся сделки, когда мы потеряли клиента из-за непрофессиональной работы юриста другого агентства.
– Да так, Леонид Николаевич, ерунда всякая, – сказала я правду.
– Меркулова, выбрось ерунду из головы, иначе окажешься на улице.
Народ зашевелился.
– Что, все так плохо?
– Что по сделкам? – ловко перевел разговор шеф.
Все притихли.
– Леонид Николаевич, мне пора, – имея в виду встречу с клиентами, сказала я.
– Иди, – сделал одолжение шеф. И я вырвалась на свободу.
Прислушиваясь к стуку в груди, я гнала машину домой, зная, что встречусь с Егоровым, который через несколько минут будет выезжать из гаража.
Я практически выучила расписание соседа, и, когда он бывал дома, выскакивала на крыльцо то с веником, то с тряпкой, то с половиком, изображая хозяйственный энтузиазм.
Теперь каждая мимолетная встреча с Павлом Егоровым подробно разбиралась по телефону со Светкой Кузнецовой. Обсуждался мой наряд, его взгляд, ну и, конечно, все реплики. Узнай Пашка, какое значение я придавала тем глупостям, которые он мне болтал, гордился бы собой до конца жизни.
– Свет, он мне починил черенок от лопаты. Это что-нибудь значит? – спрашивала я Кузнецову.
Светка задумывалась на пару секунд и объясняла, растягивая слова:
– Это значит, что он хозяйственный. Еще он, возможно, считает, что ты мало работаешь в саду. Он хочет видеть тебя там чаще.
– Обойдется.
Однако на следующий день, приехав домой, я вырядилась в свой любимый комбинезон, надела под него тонкий джемпер, который подчеркивал мою грудь и цвет глаз, и вышла на уборку территории.
Через несколько минут Пашка застучал во дворе ведрами и показался у забора.
– Катерина, привет, – раздевая меня взглядом, обратился ко мне сосед.
– Привет, – небрежно бросила я, стараясь быть серьезной и равнодушной, и продолжила сгребать листья в саду.
Егоров оперся локтями на хлипкое заграждение между участками и смотрел на меня такими глазами, что это было опасно для здоровья. Я не выдержала:
– Егоров, не мешай работать.
– Чем это я тебе мешаю?
– Нечего пялиться.
– Ясное море, ты что, музейная ценность, что бесплатно смотреть нельзя?
– Нельзя.
– Так скажи, сколько стоит вход.
Я подошла к забору:
– Вход рубль, выход – два. И то если буду в хорошем настроении.
– Так за твое настроение я отвечаю, только пусти.
– Такого, как ты, только пусти.
– Так ты меня что, боишься?
– Опасаюсь, Павел.
– Почему это? – Заинтригованный Пашка уставился на меня с таким интересом, что я хмыкнула.
– Тебя пусти, потом Степан подтянется. Куда мне столько котов?
Егоров подвинул доску в заборе, оказался на моей территории и с обидой в голосе спросил:
– Кто тебе сказал, что я кот?
Я отступила на шаг:
– Наслышана о твоих похождениях.
– А если это вранье?
– Не думаю. Профессия у тебя стрессовая, напряженная. После хирургов на втором месте по стрессовости. А как лучше всего снять стресс?
– Как?
Пашка наступал на меня, я пятилась к дому:
– Ты в каком звании?
Егоров озадаченно притормозил:
– Майор.
– А должность у тебя какая?
– Начальник оперативной группы.
– И что, до сих пор не знаешь, как врачи рекомендуют снимать стресс?
– В спортзале, ясное море, – косясь на мой бюст, ответил Пашка, – или с женщиной.
На этих словах Пашка шагнул ко мне и сгреб в охапку. Пластиковые грабли, которые я держала, оказались очень кстати. Я стукнула черенком Пашку по лбу, раздался звон, Егоров отпустил меня, ойкнул и схватился за лоб. Было ясно, что я перестаралась.
– Паш, я не хотела, – с раскаянием произнесла я, подошла и заглянула соседу под руку.
Пашка мгновенно обхватил меня за шею и прижался губами к моим губам.
– Дурак, – обозвала я его, рванула домой и опять закрылась на все замки.
Дело двигалось к зиме, виделись мы с Егоровым все реже и реже, и я окончательно убедила себя в том, что интерес соседа ко мне носил сезонный характер.
Как-то вечером, возвращаясь с работы, я наткнулась возле своего дома на Пашкины "жигули". Он выгнал машину из гаража и бросил ее так, что мне было не проехать в свои ворота. Я вышла из окульки и, вздрагивая от холода, заглянула к нему в гараж.
– Привет, – небрежно бросила я в сторону мужского силуэта, – машину убери, я проехать не могу.
И тут сосед Павел Егоров в парадной форме вышел из гаража. На груди у него красовались две звездочки. У меня перехватило дыхание.
Пашка сел за руль и сдал назад, освободив проезд, а я все стояла, тупо уставившись на бравую фигуру в форме и знаки отличия.
– Сегодня получаю еще один, – объяснил Егоров и уехал.
Я кинулась звонить Светке Кузнецовой.
– Свет, – в сильном волнении начала я, – я видела соседа в форме, он выглядит сокрушительно. У него два ордена, сегодня получает третий. Что мне делать?
– Соблазнять.
– Не хочу, Свет, я соблазнять, я хочу, чтобы он соблазнился, ну как царь Давид, когда увидел Вирсавию.
– Климатические условия неподходящие: мы в России живем, а там дело происходило, если мне не изменяет память, в Иудее. Если ты сейчас выйдешь во двор и начнешь плескаться в бассейне, инвалидность тебе обеспечена, тобой уже никогда никто не соблазнится. Не надо ничего усложнять, ты же женщина, хитростью добейся своего.
– Я не умею.
– Так учись, подруга. То, что достается нам ценой больших усилий, ценится дорого и, как правило, долго, часто даже всю жизнь, – наставляла меня Кузнецова. – И потом, разве он не пытался тебя соблазнить?
– Да какое это соблазнение, так, баловство одно. Накинется, поцелует и удерет, как мальчишка.
– Что-то я такого не помню, ты рассказывала, что это ты спасаешься бегством от него.
– Он не романтичный совсем, – вздохнула я, – у него кот больший романтик, чем он.
– Ну и хватит вам одного романтика в семье.
В тот вечер Егоров вернулся после полуночи, я дождалась его на веранде, проследила, как зажегся свет в окнах, и ушла спать.
Проснулась я от кошмара: мне снилось, что Павел целует меня и мяукает, как его кот Степан. Открыв глаза, я прислушалась.
Под окном утробно орал Пашкин кот. По силе звука чувствовалось, что он в отличной форме. Я перевернулась на другой бок и накрыла голову подушкой. Не помогло. Через полчаса стало ясно, что придется вставать и прогонять кота шваброй. Поднявшись и завернувшись в халат, я открыла дверь и взвизгнула: на участке напротив крыльца стояло привидение.
– Кать, – позвало привидение, – это я, Павел. Не пугайся. Степка опять забрался к тебе, я хочу его отвадить раз и навсегда.
– А как ты хочешь его отвадить?
Пашка крался к углу моего дома и не отвечал.
Из одежды на нем были трусы, майка и шлепанцы, в руках что-то блестело.
– Паш, что это у тебя? – насторожилась я.
– Тс-с-с. Табельное оружие, что ж еще.
– Ты что, стрелять собрался в кота?
– А что еще остается делать, если эта скотина с девушкой моей мечты мне отношения портит.
– Не знаю, о какой тут девушке речь идет, только в кота я тебе стрелять не позволю. Псих.
Я зашла за дом и потрясла шваброй грушу, на которой сидел Степан. Мимо нас с Павлом промчались три огромных зверя, я ахнула и припустила к веранде. Павел с пистолетом в руках вошел следом за мной.
– Иди домой, Егоров, – строго велела я соседу.
Пашка сунул пистолет под резинку семейных трусов и решительно направился ко мне. Швабра все еще была у меня в руке, и я замахнулась ею на Егорова. Он почему-то совершенно не испугался, взялся за швабру, дернул ее на себя, и, когда я налетела на него, обнял меня свободной рукой. В груди стало горячо, глаза закрылись. "Светка говорит, чтобы я себя не экономила", – вспомнила я совет эксперта и ответила на Пашкин поцелуй. Последнее, что я запомнила, – это был звук упавшей швабры.
Очнулась я от вопля Степана, он привычно голосил под моим окном. Я-то уже привыкла, а Пашка сел на кровати и потянулся за пистолетом.
– Не смей, – предупредила я Егорова, – мы ему памятник должны поставить, а ты за оружие хватаешься.