Повесть о находчивом студенте Якове Копнигора, его друзьях и легковерной тетушке.
Пожилая собирательница раритетов становится объектом аферы шайки торговцев поддельным антиквариатом. Старушке пытаются продать часы Мериме - якобы те самые, что пропали у писателя во время ссоры Хосе и Кармен…
Содержание:
-
Я еду в Таганрог 1
-
Знакомство с тетушкой 1
-
Красный шкаф 2
-
Двадцать пять тысяч 3
-
Первая неудача 4
-
Серый старик 4
-
Новые неприятности 5
-
Шумный визит. Письмо 6
-
Голоса из кабинки 7
-
Принципиальный вопрос 7
-
У писателей 8
-
"Кармен" 8
-
Брегет 9
-
Счастливая встреча 10
-
Подделка или не подделка? 10
-
Подделка 11
-
Заявление 11
-
Скальп серого 11
-
Заключение 12
Иван Дмитриевич Василенко
Часы Мериме
Я еду в Таганрог
Весть о том, что наш пединститут переводят из Новочеркасска в Таганрог, вызвала во мне столкновение двух чувств - радости и огорчения. Это, конечно, всеми было замечено. Я слышал, как девушки судачили в коридоре института:
"Кто печалится, а Яша Копнигора козлом скачет. Еще бы! Ведь в Таганроге его друг учится", - говорила одна. А другая ей возражала:
"Кто-о? Яша? Да я его только что на лестнице встретила. Вид у него прямо-таки вирусногриппозный! Еще бы, ведь здесь остается его…
И, конечно, на весь коридор объявила, кто именно остается. Впрочем, что ж здесь скрывать? Да, остается сестра моего друга Геннадия Златогорского, студентка второго курса Политехнического института. Вот и все. Дина очень миловидна… Есть что-то свое, особенное в окладе ее смугловатого лица с небольшим тонким носом, чуть впалыми щеками и черными ясными глазами. Эти глаза смотрят прямо и смело, но иногда она их слепка прикрывает, и тогда взор ее становится печален и нежен. Сложена она грациозно…
Конечно, если она прочтет это описание, то с возмущением крикнет: "Яшка, опять содрал! Ведь так Тургенев описывал Асю. Плагиатор несчастный! Перешел на второй курс, а списывает, как семиклассник!"
Не скрою, это описание почти дословно взято из повести Тургенева "Ася". Но, во-первых, о нашей Дине только и можно говорить тургеневским языком, а во-вторых, я не виноват, что она похожа на Асю.
Но я, кажется, отвлекся.
Итак, я отправился в Таганрог с противоречивыми чувствами. От Новочеркасска до Ростова меня одолевала тоска по… ну, понятно, по ком. Зато на пути от Ростова до Таганрога верх взяла радость по поводу предстоящей встречи с Геннадием. К станции Синявская, которая расположена на полпути между Ростовом и Таганрогом, я подъехал уже с легким сердцем и решил выйти погулять из набитого до отказа вагона.
На платформе было людно и оживленно. В воздухе плыл целый хор выкриков: "Ра-ки!.. Ра-ки!.. Ра-ки!.." Их, живых и вареных, носили вдоль поезда на блюдах, в ведрах, в мешках. Говорят, во всей стране меньше раков, чем в одной Синявке. Я купил десять штук. Когда я их брал из ведра, то старался захватить покрупнее. Если попадался маленький, я бросал его обратно в ведро, говоря: "А, черт, кусается!" Дивчина, продававшая раков, тоненько смеялась и с восхищением повторяла: "Ну и хитрый же хлопец!.. Хоть кого обдурит!.." Но когда, расплачиваясь, я дал ей трехрублевую бумажку, она положила ее в ведро и пошла.
- Куда? - крикнул я. - А сдачи?..
Она повернулась и, лукаво прищурив голубые глазки, крикнула:
- А сдачи вам ваши раки дадут!..
Паровоз свистнул, и мы поехали дальше.
Не прошло и четверти часа, как показалось море. Кто-то из ребят разочарованно протянул:
- Э, да оно не синее!
Одна из пассажирок, седая женщина в пенсне, укоризненно покачала головой:
- Что ж, что не синее! Оно лучше синего. Наше море скромное, застенчивое. Посмотрите, какой у него блекло-голубой цвет. А эти глинистые берега! Они не желтые, не красные, а какого-то переходного оттенка, так гармонирующего с цветом воды. Конечно, такую красоту не сразу увидишь, в нее надо всмотреться. Душой воспринять. Недаром же в прошлом веке в Таганрог так часто приезжали итальянские художники в поисках вот этих, еле уловимых оттенков.
- Слышишь, Петя, душой надо, а ты фотоаппарат выставил, - сказал я однокурснику, который снимал для стенной газеты все, что попадалось в пути.
Ребята засмеялись. И седая женщина тоже. Она немного помолчала и опять заговорила:
- Мне кажется, и Чехов не был бы таким тонким, таким ажурным художником слова, если б в детстве и юности не видел всегда перед собой этого моря. Азовское море и донецкая степь, наверно, сыграли немилую роль в том, что Чехов не терпел ничего кричащего ни в искусстве, ни в жизни и сам был очень скромным человеком.
- Нашему Яше Копнигоре полезно у этого моря пожить, - заметил фотолюбитель мне в отместку.
Седую женщину слушали не только мы, студенты, но и какая-то гражданка с желтым морщинистым лицом и тусклыми, явно крашеными волосами. Она слащаво улыбнулась и спросила:
- Вы, вероятно, давно живете в Таганроге?
- Я здесь родилась и здесь умру, - с гордостью сказала седая женщина. - Таганрог я не променяю ни на один город в мире.
- Как это приятно слышать! - замурлыкала крашеная. - Такой патриотизм!.. А я тоже в Таганрог еду, и мне так хочется узнать о нем поподробнее. Колорит, детали - это так меня интересует в каждом новом городе!
Между женщинами завязалась беседа, а мы принялись ожесточенно спорить, что главное в стиле Чехова - ажурность и тонкость или меткость и скульптурность.
- Нюансы чувств!.. Еле уловимые душевные движения!.. - кричали девушки.
- Резец!.. Резец!.. - перекрывали ребята их голоса. - Каждая фраза - в трех измерениях! Не фраза, а стереофраза!..
- Смотрите, смотрите! - с аппаратом протискивался к окну Петя Саврасов. - Вон уже трубы видны.
Действительно, слева от поезда поднимался к небу целый лес заводских труб. Из одних дым валил черный, из других ядовито-желтый, из третьих белый, как густой пар. Сверкали под солнцем стеклянные крыши заводских корпусов. А перед ними до самого полотна железной дороги раскинулась бахча, на которой золотились спелые дыни и прятались под желтеющими уже листьями рябые арбузы.
Кто-то затянул:
В Таганроге, в Таганроге
Да случилася беда:
Там убили, там убили
Молодого казака…
Петя сказал:
- Возвращайся, Яша: и тебя убьют.
- За что?! - возмутился я.
- За плагиат. Ты ведь не выдержишь и что-нибудь опишешь у Чехова, а в Таганроге всего Чехова знают наизусть: сразу разоблачат.
- Поздно, - сказал я, - мы уже въезжаем.
Да, мы не подъезжали к Таганрогу, а въезжали в него: дело в том, что Таганрог расположен на мысу и окружен с трех сторон морем. Поезд уперся в двухэтажное здание вокзала. Теперь, чтобы ехать дальше, поезд надо вытаскивать за хвост.
На перроне встречающих почти не было. Но за его деревянными перилами стояла толпа. Машут руками, кричат: "Миша!.. Миша!.. Да куда ты смотришь! Я здесь!.." "Николай, заворачивай в буфет - есть пиво холодное!.." Геннадий тоже в толпе. Он вытягивает шею и вертит головой. Завидя меня, он перемахивает через перила и бросается навстречу. Руки у меня заняты чемоданом и постелью. Этим пользуется рак: выползает из кармана и шлепается на перрон. Некоторое время он лежит, притворяясь дохлым, но, смекнув, что тут его раздавят, делает попытку отползти в сторону. Маленькая девочка в страхе визжит: "Мама, крокоди-ил!". Геннадий хватает рака, и мы выходим на привокзальную площадь.
Знакомство с тетушкой
- Пойдем пешком, - сказал Геннадий, - я тебе покажу Таганрог.
Мы пропустили переполненный трамвай и направились в город.
Геннадий, сгибаясь под тяжестью моего чемодана, добросовестно объяснял:
- Это вот Дворец культуры комбайнового завода. Это универмаг. Это парк культуры и отдыха.
Я поднял глаза кверху и опросил:
- А это, Геннадий, кажется, небо?
Пока мы шли, я успел заметить следующее. Во-первых, воздух чистый и свежий. Во-вторых, много зелени, некоторые улицы даже напоминают аллеи в парке. В-третьих, довольно часто можно увидеть новые дома; их сразу замечаешь в цепи одноэтажных и полутораэтажных особняков.
Но больше всего порадовал меня вид кремового с белыми колоннами здания, у парадного входа которого красовалась вывеска: "Факультет языка и литературы". В красивом здании и учиться приятнее.
Однако я все отвлекаюсь от того главного, о чем хотел здесь рассказать.
- Где же мы сварим раков? - сказал Геннадий, когда мы, оставив вещи в институте, опять вышли на улицу. - Разве зайдем в столовую?
Поколебавшись, я спросил:
- Далеко отсюда улица Чехова?
- Совсем близко.
- Ну так веди на улицу Чехова: там у меня тетя живет. Кстати, передам ей письмо и привет от матери.
Через несколько минут мы уже продирались сквозь заросли крыжовника и сирени к маленькому флигельку, который стоял в глубине двора.
На наш стук долго никто не выходил. Наконец дверь чуть-чуть приоткрылась, и в щель высунулся тонкий с горбинкой нос.
- Вам кого? - спросил нос.
- Наталью Сергеевну Чернобаеву, - ответил я. - Здесь она живет?
- А вы кто? - уклонился от ответа нос.
- Я ее племянник, Яков Копнигора.
Звякнула дверная цепочка, и дверь раскрылась. На пороге стояла высокая, очень худая женщина, смуглая, с прядью седых волос в пышной прическе и с живыми черными глазами.
- Яшенька, да как же я тебя сразу не узнала! - вскрикнула она.
- А вы меня разве видели? - спросил я, целуя, как наказывала мне мама, тетину смуглую руку.
- Ох, да я ж тебя на руках носила, когда тебе и двух годиков не было! - сказала она, в свою очередь целуя меня в голову.
- Он подрос, - объяснил Геннадий.
Но тут тетя сделала шаг назад, оглядела меня с ног до головы и строго спросила:
- А паспорт у вас, молодой человек, есть?
Я полез было в карман за письмом, но тетино лицо так все и засветилось опять. И потом я уже часто замечал, с какой быстротой менялось это подвижное лицо.
- Ах, да зачем же паспорт, когда вот они, Манечкины губы! И нос, и подбородок!.. Ну, входите, входите!.. А это кто? Товарищ, наверно? Тоже из Новочеркасска?
- Тоже. Только он в Таганроге уже давно живет: он студент радиотехнического института, Геннадий Златогорский, брат… гм… брат… - запнулся я.
- Брат своей сестры, - объяснил Геннадий.
Через переднюю мы прошли в гостиную, которая мне показалась одновременно и большой и маленькой: большой потому, что в ней разместилось множество вещей, а маленькой потому, что из-за этих вещей негде было повернуться. Тут стояли: черное, тускло поблескивающее пианино с золоченой надписью "Шредер", плюшевые диван и кресла, круглый стол, накрытый бархатной фиолетовой скатертью, огромная керосиновая лампа на металлической подставке выше человеческого роста, шкаф из красного дерева, весь набитый книгами, кушетка, бархатные пуфики, часы в футляре от пола до потолка с огромным маятником, сверкавшим на солнце, тростниковая клетка с зеленым попугаем… Всего перечесть невозможно. А на полу, рядом с восточным ковром, растянулась тигровая шкура.
- Ну, садитесь, садитесь, - приглашала тетя Наташа, - вот сюда, на эти пуфики, а я против вас сяду, на козетку, на свою любимую козетку. Садитесь и рассказывайте. Ах, я так рада! Ну, рассказывайте же, рассказывайте!..
Когда все расселись, Геннадий сказал:
- Мы, собственно, насчет раков…
У тети вытянулось лицо:
- Ка… каких раков? - спросила она заикнувшись.
Я поспешил Геннадию на помощь и объяснил, какой мы принесли ей подарок. После этого мы стали выкладывать шевелящихся пленников из карманов на скатерть. Увидя их, попугай закатил глаза, будто собирался упасть в обморок, и крикнул:
- Брррому!..
Впоследствии я узнал, что раньше он жил у какого-то доктора и там выучился медицинскому языку.
Тетя вскочила с козетки и засуетилась.
- Скандал!.. - восклицала она. - Мальчики с дороги, голодные, а я их разговорами кормлю. Сейчас, сейчас!.. Сейчас будем кофе пить!..
Собрав раков в передник, она ушла в соседнюю комнату.
- Баронесса? - спросил Геннадий, нагнувшись и заглядывая тигру в пасть.
- Какая там баронесса! - обиделся я за тетю и за весь свой род. - Переводчица. Теперь на пенсии. А муж ее был геолог. Эту шкуру он, наверно, из Уссурийского края вывез.
Унесла тетя бурых раков, а вернулась с красными. Кроме них, на подносе расположились причудливой формы тарелочки с икрой, сыром и маслинами, а посредине возвышался серебряный кофейник в виде пузатого Будды.
Заметив на шее восточного бога кем-то выцарапанный дворянский герб, Геннадий подмигнул мне и, улучив момент, шепнул:
- А говоришь, не баронесса. Ну графиня, когда так.
Как ни тихо сказал он это, тетя услышала и рассмеялась. Вволю насмеявшись, она вытерла шелковым с бахромой платочком глаза и сказала:
- Милый мой, я такая же графиня, как вы принц. Просто я люблю редкие вещи, вещи-уникумы, как говорят. Этот кофейник я купила в комиссионном магазине. Но есть у меня кое-что и поинтересней. Вот подождите. - Она поднялась с козетки и направилась к двери, но тут же вернулась и испытующе оглядела Геннадия и меня. - Вам можно доверять? Вы никому не скажете?
- Могила!.. - поднял я руку вверх.
- Могила!.. - повторил Геннадий.
- Гм… Странная клятва, - удивилась тетя. - Однако я принимаю ее как торжественное обещание хранить тайну свято. Подождите, я сейчас… - и она вышла в другую комнату.
Оттуда послышались протяжные звуки, будто лопнула туго натянутая струна. Так дребезжал у нас в доме замок старинного сундука, когда мама открывала его большим заржавленным ключам.
Наконец тетя вернулась. На ладони у нее лежал хрустальный шарик величиной с куриное яйцо. В другой руке она держала лупу, какою пользуются часовщики.
- Вот, - сказала тетя, - смотрите по очереди.
Тут мы с Геннадием словно забыли о том, что мы уже студенты второго курса: как первоклассники, разинув рот, мы разглядывали чудо-хрусталик, с нетерпением вырывая друг у друга лупу в черном ободке. В хрусталь был вправлен весь земной шар - с материками и океанами, с лесами и пустынями, с огромными городами и заброшенными в снегах деревеньками… Да что города и деревеньки! Что леса и реки! Мы видели нью-йоркские небоскребы и киргизские юрты, явственно различали гигантские эвкалипты и наши, веселящие душу березы, степного беркута и миниатюрную колибри, мы видели медведя в берлоге, белку на сосне, дятла на стволе дуба.
- Воробей!.. - кричал я. - Самый настоящий воробей!..
- Пчела!.. - вскрикивал Геннадий. - Вот, вот, на розе сидит!
- Пи-ра-мидон! - орал попугай, перепуганный нашими криками.
Когда мы вдоволь насмотрелись, Геннадий спросил:
- А что у вас еще есть?
Тетя комически развела руками:
- Так ему все и покажи! Ничего больше у меня нет. Я бедная вдова и, кроме земного шара, ничем не владею. Давайте-ка лучше кофе пить.
Когда мы наконец вышли из флигелька, Геннадий сказал:
- Нет, тетя у тебя занятная. Только зачем она нас кофе поила? К ракам пиво надо. А эти вот… маслины… Какая-то горько-соленая чепуха… Если б мне дали такое в столовой, я б жалобную книгу потребовал. - Он подумал и недоуменно спросил: - И почему она запретила рассказывать об этом хрустальном шарике? Может, он краденый?
- Геннадий! - возмутился я. - То моя тетушка графиня, то воровка!.. Просто она жуликов боится и попросила не болтать.
- Что ж, может и так, - согласился мой приятель. - Жулики на такие редкости падки.
Красный шкаф
Прошло недели две. За это время я часто бывал у тетушки, и с каждым разом она встречала меня все радушнее. Хотя занятия в институте шли уже полным ходом, я выкраивал все же время, чтобы знакомиться с городом. И, надо сказать, тетушка помогала мне в этом с большим усердием. Она, как и седая женщина, с которой мы ехали в одном вагоне, была влюблена в свой родной город. Как-то она повела меня на одну из приморских улиц и показала длинное здание старинной постройки. Объяснив, что здесь, в доме градоначальника, некогда останавливался проездом на Кавказ сам Александр Сергеевич Пушкин и что в этом же доме умер император Александр I, она оказала: "Не в каждом городе умирали цари".
В другой раз, показывая мне порт, она с не меньшей гордостью сообщила, что здесь побывал Джузеппе Гарибальди и в этом месте он дал клятву освободить Италию от австрийского владычества. Говорила она и про других знаменитых земляков, про "самого" Николая Федоровича Щербину, автора сборника "Греческие стихотворения", про Георгия Яковлевича Седова, неустрашимого мореплавателя и исследователя Арктики. "Сколько бы там одесситы ни хвастались своей Каменной лестницей, - с задором заключила тетя один из своих рассказов, - а наша Каменная лестница с ее ста пятьюдесятью пятью ступеньками, ведущими прямо к морю, несравненно уютней и милей одесской".
На мое замечание, что и таганрожцы любят похвастать, тетя сначала обидчиво поджала губы, но потом рассмеялась и рассказала мне следующий случай.
Жил в Таганроге бедный жестянщик по имени Елизар Аснес. Чинил он старые ведра, делал совки для бакалейных лавок и терки для хозяек. И, между прочим, смастерил из жести и парусины незамысловатую штуковину, чтоб горожане могли раздувать свои самовары не голенищем сапога, а специальной машиной. Ну и пошла по Таганрогу про Аснеса молва: "Изобретатель! Эдисон!" И, раздувая свои самовары этой машиной, хвастливые таганрожцы до того раздули Аснесову славу, что дошла она до Петербурга.