Впрочем, если ты заодно с машиной, если ты сам в такие мгновения становишься ее частью, так же как она - твоей, ты никуда не улетишь, а пронесешься по дуге виража с такой скоростью, о которой до тебя никто и помыслить не мог. Ты уговоришь двигатель, чтобы он выложился, отдал все, на что способен. И он, заразившись твоей страстью, сделает все, как ты хочешь, захлебываясь, жадно всасывая забортный воздух и выбрасывая его, разогретый, в твое лицо под шлемом, уже и без того горящее от завладевшего всем твоим существом упоения. И все равно, где это произойдет - на специальной трассе или на обычном шоссе, где тебе захочется обойти какого-нибудь самодовольного хлыща на навороченной иномарке.
Если же все свести к одному знаменателю, то проще всего было бы сказать, что Егор был влюблен в скорость, в необыкновенное ощущение, которое всегда давало ему пребывание за баранкой хорошо отлаженного автомобиля - ощущение полета, мгновенно рождающейся легкости, невесомости, не принадлежности ни к земле, ник воздуху.
Французы, давно избалованные всякими экстремального рода зрелищами, тут же уловили и оценили эту страсть Егора, выделили его из всех новоприобретений "Маньярди". И настоящие болельщики, любящие посещать даже тренировки, и журналисты, едва увидев его манеру езды, прозвали новичка Русской петардой. Берцуллони тоже сразу оценил потенциал Егора и называл его про себя Русской чумой - ему совсем не нужны были конкуренты со стороны, хотя в национальных командах давно уже все перемешалось: немцы выступали за англичан, финны за немцев, итальянцы за французов. Не то чтобы Берцуллони был конкретно против конкретного русского, просто у него уже был фаворит - Хейтель, которого он раскручивал, в которого вложил собственные деньги и на которого делал ставку. А русский, что ж… Это всего лишь русский. Да> он талантлив, надо быть слепым, чтобы этого не видеть. Но сможет ли этот русский, этот Каляш, стать настоящим гонщиком, способным выстоять целый сезон. И сколько времени и сил на него должно уйти - Берцуллони не знал. Зато знал твердо, что времени у него самого может и не быть. Очень может статься, что прибытие Каляша - сигнал о начале кардинальных перемен в команде. А раз так, он, ведущий менеджер и бывший владелец "Маньярди", должен использовать отпущенное ему время с пользой для команды, то бишь для себя, а не для какого-то там русского, пусть и фантастически одаренного. А дальше… Дальше посмотрим…
Егор же был абсолютно уверен в себе и, как каждый, знает про себя, что у него получается лучше, что хуже, к чему лежит душа, к чему нет, Егор мог безупречно слиться с машиной, с движком, все равно каким, и гнать, гнать, гнать…
И, думая иногда о будущем, гонщик так себе его и представлял: он летит куда-то на мощной машине, вперед, все вперед… А рядом Селин.
Он был абсолютно счастлив сейчас в своем полете. И ведь совсем не случайно вспомнил о Селин - она, если разобраться, тоже часть его счастья, и еще какая часть! Он понял это уже довольно давно, но особенно ясно осознал, когда они с ней выбрались однажды за город вроде как на семейный пикник.
Конечно, Франция это не Россия, кругом частные владения, но все же они нашли для своей вылазки место, не очень близко к сельской дороге, где на лужайке, сразу за которой начинался огороженный проволочной сеткой виноградник, рос огромный старый дуб.
Они и расположились под этим дубом. Селин расстелила большую салфетку, на которую принялась выкладывать провизию, а он улегся, пристроив голову ей на колени. Где-то тарахтел трактор, вдалеке виднелись здания богатой фермы - большой каменный дом с башенками, хозяйственные постройки, тоже, как и дом, под черепицей.
Пели птицы, шебуршала в траве какая-то насекомая мелочь. А главное - так по-летнему, так знойно пахло ее тело под легким кокетливым комбинезончиком, который она надела для этой прогулки, что он, оглушенный счастьем, прижался лицом к ее бедрам и замер так на какое-то время, не желая ни шевелиться, ни говорить что-нибудь. Ему казалось, что и она чувствует то же самое - благодарную любовь к нему, ко всему этому славному, теплому миру.
И от полноты чувств Егор вдруг осознал, что, наоборот, хочет сказать ей какие-то очень важные слова - слова эти сами так и рвались с его губ, но Егор все мешкал, все набирал воздуха в грудь… И значительный момент этот, увы, прошел. Селин, словно поняв это, вдруг пригнулась и поцеловала его в губы, - и вертящиеся у него на языке слова стали как бы и не нужны…
- Чудно, - сказал Егор, думая, что же он теперь должен предпринять, и жадно, словно в последний раз вдыхая деревенский воздух, насыщенный медвяным запахом разнотравья, произнес: - Пахнет совсем как у нас.
Она улыбнулась в ответ, будто зная, что он хотел сказать совсем не это или не только это, но, по своему обыкновению, не торопила его…
Потом начался дождь - влажное дыхание Атлантики донесло сюда отвесно кропящий все вокруг мел-кий-мелкий нерусский дождик..'. Они начали собираться, и он так ничего и не сказал.
Ладно, непоправима только смерть. Он еще скажет ей все, что хочет сказать!
Стыдно сказать, но за нахлынувшими воспоминаниями он не заметил отмашки, которую давал ему стоявший возле бокса Жан Пьер. "А ведь это он машет, что пора резину проверить", - сообразил Егор, уже уходя наследующий круг. Он гнал, по-прежнему ловя необыкновенный кайф от чудесной машины, не сравнимой с привычным ему "поршем", и еще гнал бы, но раз надо, значит - надо. Завершив круг, Егор покатил на пит-стоп, где его ждали механики и вся бригада обслуги - точно так же, как ждут они на настоящей трассе во время гонок, соревнуясь между собой, ставя рекорды времени заправки и смены резины….
- Ну как я, Петрович? - спросил он у Жан Пьера - Петровича, закатываясь на полозья домкратов.
- Дерьмо ты! - сквозь зубы громко, так что слышали все вокруг, прошипел Макс.
- Ты… Что? Ты что себе позволяешь? - опешил Егор.
Все же это было неслыханно! Нигде и никогда механик не смел так разговаривать с пилотом!
- Молчи! Молчи, Макс! Как ты смеешь! - Жан Пьер плечом отодвинул юнца от болида и торопливо заговорил: - О'кей, русский, отлично. - Механик показал большой палец.
Егор уже готов был тронуться, когда подошел Берцуллони. "Сейчас же потребую убрать Макса! - подумал Егор. - Это хамство переходит всякие границы!"
Но тренер затараторил пулеметной очередью, в которую невозможно было вставить ни слова:
- Бьен, бьен, Жорж! Попробуй резать покруче. И километрах на ста сорока. - Он вытащил блокнот, принялся рисовать схему вхождения в ближайший вираж. - Только резину разогрей сначала, понял? - Круглолицый, похожий на комика итальянец все молотил и молотил, словно не в силах был сам себя остановить. И Егор решил отложить разговор о Максе до окончания заезда.
- А в целом - бьен, Жорж, манифик! Ты, как это по-русски? Ты молодьец! Но на гонку я тебя пока не поставлю. Рано, Жорж, поверь старику, который на этом деле съел зубы.
Ну до стариков, положим, ему еще было далеко, а вот что он его не поставит - это Егору было и так понятно. Слава богу, хоть надумал выпустить его сегодня в спарке с запасными пилотами: потренируйся, мол, с живым соперником. А то вроде как на компьютере играешь…
И снова сладостное ощущение мощи изукрашенного знаками команды и спонсоров болида. Он не стал сразу разгоняться, подождал, когда появится из-за поворота выехавший раньше молодой француз Симон, которого Берцуллони втихаря от всех готовил даже не на завтрашнюю - на послезавтрашнюю перспективу. Симон сразу ушел в отрыв, но Егор и тут не стал сильно торопиться, - действительно, пусть его "лошадка" чуток разогреется, пусть "примется" резина… Догнал он кандидата в чемпионы только на третьем круге, но и тут не показал вида, что идет на обгон. Лишь выходя на вираж, поравнялся, опасно притормозил, и соперник, чтобы не врезаться в него, вынужден был его пропустить. Егор, круто срезав дугу и очень рискованно добавив газа, проскочил поворот с "холодной" еще скоростью - на спидометре у него было "всего" сто десять километров… Да уж, брат, мысленно сказал он французу, гонки дело такое. Тут уж кто решительнее, тот и сильнее… Он еще раз обогнал Симона, а потом и второго спарщика, не переставая мысленно спорить то со своими молодыми соперниками, то с менеджером. "Ты что ж думаешь, - словно в каком-то опьянении бормотал он в забрало своего шлема, - раз я русский, значит, ни хрена не стою? А твой Симон может, к примеру, вот так? А Фридрих твой любимый, Фриц то есть? А вот так он может? То-то и оно!"
Он резал и резал повороты, разгоняя на прямой послушную его воле машину до трехсот километров, и никто больше не смел ничего ему говорить, когда он время от времени подкатывал к боксам, чтобы механики сняли показатели с агрегатов болида. Машина была чудо! Эх, жаль, что его не видит сейчас Селин, оценила бы, какой ей достался лихой парень!
Наконец-то он на полную катушку почувствовал себя при деле! Его необыкновенно радовало все: и разогревшееся как следует солнце, и одобрительные крики механиков, и восторженно поднятая вверх рука Жан Пьера с оттопыренным большим пальцем, и даже густое облако выхлопных газов, заполнившее колпак его болида. Пролетая мимо старта очередной раз, он поймал себя на мысли, что самым ревнивым образом следит за реакцией публики. Вот сейчас, увидев, как восторженно говорит что-то старый механик итальянцу и как тот согласно кивает головой, не отводя взгляда от его болида, Егор подумал: "Одобряет, стало быть, старый лис! А что, если разогнаться сейчас километров до трехсот, по максимуму, - да прямиком в отбойную стенку? - весело мелькнула вдруг в голове шалая мысль. - И с улыбкой сдохнуть - ведь счастливей минуты у меня, наверно, все равно не будет…"
Но конечно, это была вроде как шутка. Хмель скорости. Пьянящий хмель скорости.
Да и никакая смерть его сейчас не возьмет, не по зубам ей это.
Нет, все-таки здорово, что именно на него упал глаз Соболевского, - иначе вряд ли так скоро дождаться ему таких полных, таких всеобъемлющих мгновений счастья. Эх, и хорошо жить на свете!
Глава 9
ВОПРОСЫ
Турецкий стоял на трибуне автодрома, рассматривая серую, петляющую асфальтовую полосу. Сегодня здесь было пустынно: команды разъехались, зрители отсутствовали. Ветер гонял по трибунам флажки, целлофановые пакеты из-под чипсов, пивные банки.
Он приехал сюда, чтобы собственными глазами увидеть место, где погиб Егор Калашников. Следователь уже знал, что каждый поворот трассы имел свое название. Тот, на котором погиб гонщик, именовали "зет". Добравшись до него, Турецкий осмотрелся. На экране телевизора этот поворот казался довольно широким, на самом же деле был он очень узок, и гонщика, не сумевшего сбросить скорость и резко свернуть влево, ждала впереди бетонная стена. В материалах дела фигурировали точные цифры: Калашников врезался в стену на скорости триста десять километров в час. На бетонной стене остались две глубокие борозды, а ниже надпись красной краской: "Калаш навсегда!"
"А ведь действительно навсегда", - подумал Турецкий.
Он направился к бетонным боксам, из которых болиды выезжают на трассу. Во время гонок в каждом таком боксе кипит бурная деятельность: механики суетятся вокруг машин, пилоты изучают на мониторах результаты предыдущих заездов, шныряют журналисты, иногда можно увидеть и знаменитую фотомодель - подругу кого-либо из спортсменов.
Александр нашел Тетерина - крепко сбитого мужика лет под шестьдесят с крестьянским лицом, носом картошкой, темными от въевшейся металлической пыли короткими пальцами и широкими ладонями.
- Здравствуйте, Константин Сергеевич! Моя фамилия Турецкий. - Генерал протянул удостоверение. Старший механик команды "ЮМС" внимательно рассмотрел его, перевел колючий взгляд на следователя.
- Ну? - лаконично проронил он.
- Я хотел поговорить с вами о Егоре Калашникове.
- А что теперь говорить? Говори не говори - парня не вернешь.
- Это верно. Но Генпрокуратурой возбуждено уголовное дело. Так что поговорить придется.
- Ну валяй спрашивай.
Тон был фамильярный и весьма недружелюбный. Турецкий соображал, как наладить контакт.
- Вы работу закончили?
- У меня день ненормированный. Я здесь днюю и ночую.
- Мы можем отойти на часок?
- Куда?
- Да я здесь харчевню одну заприметил. Ужас как жрать хочется. Компанию не составите?
- Чего же? Можно. Я еще не обедал. Харчевен здесь до дури настроили. Ну пойдем, следак, я тебе свою покажу.
Они разместились за столиком небольшого чистенького, полупустого кафе. Тетерина здесь знали. Тут же подскочил официант с вопросом:
- Вам, Константин Сергеич, как обычно? - и, услышав короткое "да", вопросительно поднял брови на Турецкого: - А вам?
Александр Борисович изучал меню.
- Бери солянку, они ее здесь классно готовят, - посоветовал механик. - Первое и второе водном флаконе.
- Отлично. Давайте солянку, - тут же согласился Турецкий.
Увидев на столе пепельницу, он достал пачку. Те-терин вытащил свою.
- Никак от этой заразы не отвыкну, - вздохнул он. - Только соберешься бросить, что-нибудь да случается. Вот две недели не курил - и что? Калаш погиб. Разве здесь бросишь?
- А какой он был, Егор?
- Какой? Не знаю, как сказать… - Тетерин затянулся. - Отличный парень был, ну то есть настоящий гонщик.
- Друзья у него были?
- Среди гонщиков? Да не сказал бы. Здесь все друг друга знают, но не все друг друга любят. А Егору к тому же завидовали.
- Чему?
- Тому, что он Соболевскому глянулся. Некоторые считали, что ворожила ему судьба, что был он везунчиком: попал во Францию, в "Маньярди". Там, мол, и слона танцевать научат. Только лажа все это! Это такой спорт: на везении не проедешь. Егор был рожден, чтобы стать чемпионом! Родился бы он за буфом, был бы покруче Шумми. Да он и так состоялся на все сто! Выиграл этап "Формулы-1" - это с ним навсегда останется, что бы ни говорили!
- А что за характер у него был? Веселый или наоборот? Вы ж его хорошо знали.
- Я его много лет знал, еще с тех пор, когда он только начинал, - это правда. А хорошо или нет - не знаю. Каждый человек - вещь в себе. Про веселость… не скажу, чтобы был он такой уж компанейский. Скорее наоборот. Просто с машинами ему интереснее было, чем с людьми, вот и все. Кто так же был на этом деле повернут, тот с ним общий язык находил.
- То есть разбирался он в них хорошо?
- В болидах? Да не хуже меня. Он машину чувствовал как свою шкуру. Мог в незнакомый болид сесть, круг проехать и тут же сказать, что в нем не так. Его даже итальяшка этот, Берцуллони, заценил на все сто.
- Значит, машина не могла выйти на трассу неисправной? - как бы между прочим спросил Турецкий, прихлебывая горячую и действительно очень вкусную солянку.
Механик глянул на него острым, недобрым взглядом.
- Ты чего, мужик? Соображаешь, что говоришь? - Тетерин даже есть перестал. - Я лично его машину готовил! А я за него, за Калаша, душу черту продам, понял?
- Разве я говорю о вас? - не обиделся Турецкий. - Может, кто-то со стороны…
- С какой стороны? С левой, с правой? - окрысился Тетерин. - Во время гонки в боксы муха не залетит!
- Да вы не сердитесь! Я свое дело делаю. А мое дело - выяснить причину гибели Калашникова. К делу приобщен документ, из которого следует, что перед стартом машина Егора подвергалась какой-то переделке…
- "Переделке…" - презрительно передразнил механик. - Подгоняли рулевую колонку. Перед гонкой болид пригоняется под первого пилота, это общее правило, понял? Техническую экспертизу машины проводили после катастрофы, так? Небось в деле есть заключение?
- Есть.
- Так я думаю, если бы мы что-то не так приварили, вы бы со мной не здесь сидели и не так разговаривали, верно?
- Верно. Но вы-то сами как думаете, что произошло? Несчастный случай?
- А хрен его знает, - вздохнул механик. - Главное - уже после финиша! Ему тормозить нужно было, а он на полной скорости дальше - и в поворот!
Механик снова закурил, уставился в окно.
- Вообще он из этой Франции какой-то чумной приехал…
- Когда?
- Да за день до гонки. Он же последнее время мотался туда-сюда… Кто-то у него там был.
- Кто?
- Не знаю. Сам не рассказывал, а я не лез. Кто я ему? Душеприказчик? Видел, что парень в напряге, это да. А почему - не мой вопрос. Всяк сверчок знай свой шесток.
- А что за история была у Калашникова во Франции?
- Так я по газетам знаю, как и вы. Сам-то он не рассказывал. Говорю ж, неболтлив он был, Калаш. В общем, дело было с полгода назад. Он тогда впервые участвовал в "Формуле", хорошо выступил. А потом на Егора какие-то гопники напали, ножом пырнули, чудом жив остался. Что-то с ногами было. Мы все на нем крест поставили. А он поднялся и вернулся в спорт. Нет, Калаш могучий парень был! Как Маресьев, ей-богу!
- Может, он после этого на здоровье жаловался?
- Это не ко мне вопрос, это к доктору. Если бы жаловался, на трассу бы его не выпустили. Их же проверяют по всем показателям. Биохимия там всякая и прочее… Правда, медик наш говорит, что он мог на секунду сознание потерять - и управление соответственно.
- Почему?
- Ну так там перегрузки на поворотах до четырех с половиной "§". Если в этот момент неправильно вдохнуть-выдохнуть, можно на пару секунд отключиться - больше чем достаточно, чтобы на тот свет отправиться. Но вы об этом лучше с врачом команды потолкуйте… И вообще, пора мне возвращаться… - наскоро доев, стал подниматься механик.
Они вернулись на автодром вместе. Турецкий поговорил и с врачом (тот, в сущности, повторил слова Тетерина), и с другими механиками, с пилотами из команды. Все говорили примерно одно и то же. И от каждого разговора оставалось ощущение недоговоренности.
Турецкий слушал, делал записи в блокноте и думал, что во всей этой истории есть какая-то скрытая пружина, которую пока никак не удается прощупать: для чего она, из чего сделана.
С одной стороны, собственный опыт Турецкого, опыт "важняка", съевшего пуд соли на расследовании преступлений, говорил за то, что данное дело - пустышка. С другой - явное "сопротивление материала", некая скрытая пружина утверждала Турецкого в обратном: есть что-то "за кадром", что-то, чего он пока не знает, но непременно должен выяснить. Если, конечно, не утонет в обилии подробностей, которые будут появляться все в большем количестве. Увы, это количество далеко не всегда переходит в качество…
Зачем же Калашников, миновав финишную черту, на полной скорости ринулся дальше, к роковому повороту? Повороту, который успешно преодолел за время гонки множество раз?! Зачем он "мотался туда-сюда" во Францию? Что за нападение было на него совершено во Франции? Случайная уличная драка или что-то другое?
Пока одни вопросы.