"ИЛ-62" с мистером Робинсоном на борту пролетал над Копенгагеном, когда зазвонил телефон в кабинете начальника одного из отделов МУРа полковника Ломакина. Выслушав доклад дежурного по отделению транспортной милиции в Шереметьевском аэропорту, Ломакин положил трубку на рычаг, встал, медленно прошелся по тесноватому, заставленному огромными разноцветными сейфами и потому казавшемуся еще меньше кабинету, распахнул форточку. В комнату ворвался свежий морозный воздух, в котором, однако, явственно ощущался запах отработанного бензина. Он посмотрел вниз. Солнце уже успело подняться высоко, и под его лучами ослепительно сверкали позолотой луковки старинной церквушки. Ломакин невольно залюбовался открывшейся картиной. Было в этой простой, исконно русской церквушке, приютившейся в тихом переулке возле шумной, забитой автомобилями Петровки, что-то бесконечно трогательное, беззащитное. "Им только дай волю, - с неожиданной злостью подумал полковник, вспомнив о недавнем звонке из Шереметьева, - они бы и эту церковь уволокли. По кирпичику. Коллекционеры. Сволочи".
Он набрал номер внутреннего телефона и коротко бросил:
- Алексей Васильевич, зайди.
Минут через пять в кабинет вошел высокий спортивного вида мужчина лет тридцати пяти в хорошо сшитом костюме. Майор Алексей Васильевич Голубев возглавлял в МУРе группу, в задачу которой входило расследование преступлений, связанных с хищениями произведений старинного искусства. Прежде чем возглавить группу антиквариата, как для краткости называли ее в МУРе, Голубев работал в следственном отделе, а еще раньше учился на юридическом факультете Московского университета.
Полковник сидел за письменным столом с большой табличкой "Просьба не курить" и, водрузив на нос очки, разглядывал икону Николая Угодника.
- Из Шереметьева, только что подкинули. Таможня у одного фирмача изъяла.
Голубев взял икону, чуть прищурился.
- Вроде бы обыкновенная доска. Впрочем… - Он повернул икону тыльной стороной. - Обработка не типична для поздних досок, да и выгнуться успела изрядно. А вообще я, Владимир Николаевич, не очень в этом тяну. На экспертизу нужно…
- Ладно, не скромничай, Алексей Васильевич.
Непосредственный начальник Голубева как никто другой знал, что майор за то время, что руководил группой антиквариата, приобрел весьма обширные познания не только в иконографии, но и вообще в искусстве и кое в чем мог дать форы даже специалистам-искусствоведам. Впрочем, "приобрел" - сказано не совсем точно; вернее - пополнил. Еще школьником Алексей, коренной москвич, выросший в интеллигентной семье, заинтересовался искусством. Он не пропускал ни одной мало-мальски интересной выставки, и даже сам пробовал рисовать, тщательно, впрочем, скрывая эти свои опыты от сослуживцев. Однако любовь к искусству Голубева ни для кого в отделе не была тайной, что и сыграло немаловажную роль в его назначении.
Полковник снял очки, протер стекла и повторил:
- Не скромничай, Алексей Васильевич. Давай рассуждать так: если доска рядовая, зачем этому фирмачу тащить ее в свою Англию?
- Ну, здесь вы не совсем правы, товарищ полковник. У коллекционеров своя логика. Быть может, он собирает именно иконы Николая Угодника. Где, кстати, куплена доска?
- В "Новоэкспорте…" К этому мы еще вернемся. Однако чует мое сердце, что с этой доской все не так просто. Того инспектора таможни я знаю, да и ты тоже. Опытнейший сотрудник. Нутром чует. Шестым чувством. Так, кажется, называют еще интуицию. Да и искусствовед-контролер с ним согласился. И ты как будто не исключаешь… В общем, в любом случае надо посылать доску на экспертизу… раз такая каша заварилась. Свяжись с ГИМом. А пока будет идти экспертиза, поинтересуйся сдатчиком доски.
Обычно экспертиза занимала дня два-три. Но прошло уже целых пять, Голубев начинал проявлять признаки нетерпения, однако звонить Ольге Александровне Евстратовой, старшему научному сотруднику музея "Новодевичий монастырь" - филиала ГИМа - не стал. Евстратова считалась одним из самых квалифицированных знатоков иконографии и вообще древнего русского искусства, и майор догадывался, что Ольга Александровна, женщина деловая, энергичная и обязательная, не будет без веской причины затягивать работу.
Наконец раздался звонок.
- Заключение готово, Алексей Васильевич.
Голубев уловил в низком, прокуренном голосе Евстратовой некоторое волнение.
- Вы можете приехать прямо сейчас, не откладывая?
- Еду, дорогая Ольга Александровна, но почему такая спешка? - Ему невольно передалось волнение Евстратовой.
- Вот приедете - и поговорим, - эксперт положила трубку.
Голубеву повезло: разгонная "Волга" оказалась на месте. Вскоре она остановилась возле стены красного кирпича, за которой взметнулось к небу красно-белое стрельчатое здание Новодевичьего монастыря. Голубев пересек заполненный галдящими, возбужденными, увешанными фото- и кинотехникой итальянскими туристами двор и толкнул тяжелую дубовую дверь, ведущую в приземистое здание с маленькими оконцами. И хотя майор довольно часто бывал здесь, ему всегда странно было видеть в бывшей монашеской келье телефонный аппарат, массивный сейф (точно такой же, как в его кабинете) и другие приметы современной цивилизации.
Ольга Александровна сидела в комнате с низким сводчатым потолком за обшарпанным письменным столом и сосредоточенно курила. Голубева она приветствовала улыбкой, неожиданно легко для своей полной, даже грузной фигуры поднялась, извлекла из сейфа икону и подала майору. На ней был изображен какой-то святой со сложенными крыльями, как будто он только что спустился с небес на грешную землю, точнее - пустыню, ибо за спиной у святого простирались пески; на горизонте виднелись горы. Голубев невольно залюбовался чистыми, светлыми, золотистыми, насыщенными тонами, выразительным ритмическим рисунком, мастерской композицией. Но больше всего его поразило лицо святого: возвышенное, преисполненное огромной духовной силы и значительности. Это было лицо живого, смертного человека, а не бесплотного ангела.
Голубев перевел удивленный взгляд на Евстратову, которая с нескрываемым интересом наблюдала за выражением лица майора. Прикурив от большой мужской зажигалки новую сигарету, спросила:
- Что же вы молчите, Алексей Васильевич?
- Так это же совсем другая доска, ничего не понимаю, - растерянно пробормотал он.
- Ошибаетесь, милейший товарищ майор. Доска та же самая… Только…
- Та же самая? - удивленно повторил Голубев. - Значит…
Ольга Александровна не дала ему договорить:
- Вот именно! - Она глубоко затянулась. - Доска записана по-новой, и весьма профессионально. Этого художника бы к нам, сюда, отличный реставратор бы получился. Однако мне почему-то кажется, что МУР не разрешит.
- Если очень попросите, может, и разрешим, чего ради искусства не сделаешь, - в тон ей отвечал Голубев. - Однако этого художника надо еще разыскать. Имени своего он ведь не оставил.
- Это уже ваше дело - искать. Кто ищет, тот всегда найдет. Не так ли?
- Совершенно с вами согласен, уважаемая Ольга Александровна, а сейчас с нетерпением жду рассказа о вашем поиске этого ангела с крылышками.
- Что и говорить, задумано, да и выполнено, остроумно. Однако таможенники не зря, видно, свой хлеб едят. О МУРе я уж не говорю, - лукаво улыбнулась она. - Итак, начнем по порядку. Доска, и вы тоже обратили на это внимание, слишком легкая для современной иконы. Старые доски - они ведь высыхают. Во-вторых, тыльная сторона обработана не рубанком, а стамеской. Рубанков-то раньше не было. Это вы, надеюсь, знаете. В-третьих, шпоны. Они двусторонние, врезные. На более поздних иконах шпоны вставляются по краям на полях. И, обратите внимание, несмотря на шпоны, доска успела изрядно выгнуться. Наконец, левкас. Мы осторожненько так ковырнули его сбоку, не дай бог ошибиться, неприятностей не оберешься. Ведь икона иностранцу принадлежит, впрочем, теперь уже можно сказать принадлежала, - поправилась Евстратова. - Двойной левкас оказывается, как слоеный пирог. Остальное - дело техники. Удалили специальным раствором масляную запись - и пожалуйста… - Ольга Александровна посмотрела на икону так, будто не древний живописец, а она сама была ее автором. Темпера. Иоанн Предтеча, или Иоанн Креститель, он же - Ангел пустыни. Шестнадцатый век.
У Голубева не было оснований не верить эксперту, но он все-таки недоверчиво спросил:
- Но ведь на новой записи были кракелюры. Неужели и их можно подделать?
- Запросто! Сначала нагрели доску с новой записью, потом охладили вот вам и кракелюры. Только не те, что естественным путем получаются. А в общем, честно скажу, нелегкая была экспертиза. Сработано умело, ничего не скажешь. Вот посмотрите… - Евстратова полистала старую истрепанную книгу в красном сафьяновом переплете и передала ее майору.
Он перевернул лист тонкой бумаги, вроде папиросной, и увидел рисунок, в точности повторяющий изображение на иконе.
"Иоанн Предтеча, или Ангел пустыни, - прочитал Голубев, - изображен в виде крылатого ангела, предвестника Мессии, согласно пророческим о нем словам: "Ибо он тот, о котором написано: "Се, я посылаю ангела моего пред лицем твоим, который приготовит путь твой пред тобою". В левой руке у Предтечи - чаша, в ней спаситель-младенец, на которого Предтеча указывает правой рукой, как бы говоря: "Се ангел божий, который берет на себя грехи мира…" Изображение Предтечи с крыльями принадлежало исключительно византийской, а впоследствии и русской иконографии".
- Кажется, я уже читал об этом Иоанне Предтече, - задумчиво произнес Голубев. -Давно, еще в юности… "Саломея" Оскара Уайльда.
- Верно, - подтвердила Ольга Александровна. - Но не только Уайльда вдохновила эта легенда, а и Флобера, Тинторетто, Караваджо, Родена… Когда в последний раз в Третьяковке были, Алексей Васильевич? - неожиданно спросила Евстратова.
- Давненько, - смущенно ответил майор. - Некогда как-то…
- Ну так вот, когда пойдете, не забудьте посмотреть икону "Иоанн Предтеча, Ангел пустыни". Начало семнадцатого века. Прокопия Чирина работа. Великолепная доска.
Голубев поблагодарил Ольгу Александровну за интересный рассказ и уже другим, деловым тоном, произнес:
- Однако мы несколько отклонились… Сколько же может стоить этот "Ангел пустыни", разумеется, не тот, третьяковский, а наша доска?
- Как вам должно быть известно, Алексей Васильевич, - суховатым тоном отвечала Евстратова, которую, видимо, несколько покоробил меркантильный вопрос майора, - на иконы прейскуранта, к счастью, еще не существует. Истинное произведение искусства не имеет цены. Все зависит от того, кто покупает, с какой целью и так далее. Однако полагаю, что богатый коллекционер или крупный музей с радостью отдали бы тысяч тридцать.
- Тридцать тысяч рублей! - удивился Голубев.
- Долларов, товарищ майор, в конвертируемой валюте. Я же сказала богатый коллекционер, а у нас богатых нет, насколько я знаю.
- Так уж и нет, - улыбнулся он наивному утверждению Ольги Александровны, однако развивать эту тему не стал и, еще раз поблагодарив Евстратову, поспешил к себе.
На Петровке он первым делом просмотрел картотеку похищенных икон и только после этого отправился на доклад к начальству.
- Ну, что рисуется? - Ломакин оторвал от бумаг стриженную под машинку седую голову. - Как поживает наш Николай Угодник?
- Был Николай Угодник, да весь вышел, товарищ полковник. Сотворил очередное чудо и стал Иоанном Крестителем. Шестнадцатый век. На то он и святой, чтобы чудеса творить.
- Чудо, говоришь? Значит, все-таки перекрестили Николая в Иоанна, записали по-новой. Картотеку уже проверил?
- Естественно, Владимир Николаевич. Не значится доска в списке краденых.
- Странно… Мы должны были бы иметь информацию. Сам же говоришь шестнадцатый век. Такие доски на улице не валяются. Ладно, поживем увидим, хозяин должен объявиться. - Полковник помолчал, собираясь с мыслями. - А доска действительно куплена этим… как его… ну мистером иксом в "Новоэкспорте"? Или бумаги липовые?
- Все правильно оформлено, Владимир Николаевич, бумаги в порядке. А икона сдана на комиссию по паспорту некой Боровиковой Анны Ивановны, прописанной по Второму Брестскому переулку, дом 31, квартира 12. Я выяснил, пока экспертиза шла.
- Что значит - по паспорту? Выражайтесь, пожалуйста, яснее, полковник перешел на "вы". Была у него такая привычка - говорить "вы" в минуты недовольства. - Кто именно сдал икону на комиссию?
- Это мы и выясняем, товарищ полковник, - Голубев тоже перешел на официальный тон. - Пока удалось установить, что у этой Боровиковой с полгода назад пропал паспорт. То ли утеряла, то ли украли, она и сама толком не знает. Мы ее основательно проверили. Почтенная женщина, мать семейства. Компров никаких.
- А паспорт посеяла, растяпа. В паспортном столе утрата документа зарегистрирована?
- Проверили и это. Так точно, зарегистрирована. И штраф она уплатила, и новый паспорт уже получила.
- Ну хорошо. - Ломакин поостыл. - На всякий случай присмотри за этой Боровиковой, - перешел он на "ты", - хотя только круглая дура понесет сдавать темную доску. Куда проще переклеить фотографию, а может, и без этого обошлось, если есть внешнее сходство. Там, в этом "Новоэкспорте", видать, не очень присматриваются. Сидит какая-нибудь фифочка, избежавшая распределения. Ис-кус-ство-веды, - по слогам произнес полковник. - Кто допрашивал приемщицу?
- Пока никто. В командировке она, в Суздале… А насчет искусствоведов, Владимир Николаевич, вы не совсем правы. Дьявольски хитро было задумано и сработано артистически с этой доской. Не мудрено, что и пропустили.
- Не должны были пропустить, - стоял на своем полковник. - Этак мистеры иксы все, что еще осталось, растащат.
Они еще какое-то время обсуждали план действий, и полковник отпустил своего сотрудника. Прощаясь, Голубев сказал:
- Между прочим, Владимир Николаевич, двойной левкас-то раскопали искусствоведы.
- Ну ладно, ладно, знаю, что с ними дружбу водишь, - проворчал полковник. - И правильно делаешь. Интересный народ.
"ХРИСТОСЛАВЦЫ"
В косых струях холодного зимнего дождя, смешанного со снегом, смутно темнело длинное приземистое здание. Тусклая лампочка под стеклянным колпаком, вздрагивая от порывов ветра, бросала блики на массивную дверь листового железа с огромным висячим замком. Две фигуры, вынырнувшие откуда-то из темноты, почти сливались с фоном этой двери. Один - коренастый, плотный, сняв перчатку, притронулся толстыми короткими пальцами к шершавому, обжигающе холодному металлу, и тотчас отдернул руку.
- Здоровенный, - недовольно пробурчал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к спутнику - высокому, худому, в длинном, не по росту пальто, явно с чужого плеча. - Его просто так не возьмешь…
Его спутник ничего не ответил, опустил руку в карман своего поношенного пальто и извлек большую связку ключей. В ночной тишине ключи издавали тихое, но довольно отчетливое металлическое позвякивание. Он придержал связку рукой и испуганно оглянулся. Ночная улица была безлюдна и тиха. Нащупал один из ключей, вставил в прорезь замка, осторожно повернул. Замок не поддавался. Он подбирал ключи до тех пор, пока замок, издав слабый, будто недовольный скрип, не открылся. Тяжелые двери на хорошо смазанных петлях бесшумно и легко отворились.
- Видал-миндал? Во как надо работать. Чисто. И дверь без нужды лапаешь, следы оставляешь. Пора уж профессионалом стать. А ты, кроме блатной музыки, так ничему и не научился. Босс предупреждал, и правильно, между прочим, - никакой блатной музыки. На ней и погореть недолго.
- "Босс", "предупреждал", - передразнил своего товарища коренастый. Умный больно босс. Сидит в тепле, хлещет свой чифир, нас сюда погнал, а у самого "Жигуль" во дворе стоит.
- Поломался "Жигуль", сам знаешь… На последнем деле. Да и пора транспорт сменить. Примелькался "Жигуль".
В гараже царила абсолютная темнота. Высокий достал из кармана электрический фонарик. Тонкий луч света выхватил поочередно из темноты "газик", "Москвич", "Волгу".
- Широкий выбор, прямо как в международном автосалоне. - Высокий ухмыльнулся. Я лично выбираю "Волгу"-матушку. Если, конечно…
Он не договорил, открыл дверцу машины, осветил панель и радостно воскликнул:
- Ключ на месте! Порядок. Поехали!
- Да не ори ты, - шепотом остановил его напарник. - А стоит ли "Волгу" брать, заметная машина, подзалететь запросто можем…
- Не узнаю я что-то тебя, Иван, сегодня. На "Волге" - в самый раз. Внушает доверие. Солидная тачка. Давай толканем…
Не включая мотора, они вытолкали машину на улицу, прикрыли двери, навесили замок (не запирая, впрочем, его на ключ), и только когда машина оказалась метрах в двадцати от гаража, включили мотор. За руль сел Иван, и серая "Волга" без огней, едва различимая на снежном фоне, мягко урча, помчалась по безлюдным ночным улицам, чтобы вскоре остановиться возле неказистого домика на окраине. Одно из его маленьких, задернутых кисейными занавесками окон, слабо светилось.
Водитель не успел еще выключить мотор, как из дому вышел человек в накинутом на узкие сутулые плечи полушубке.
- Принимай тачку, Луи.
Сутулый коротко бросил:
- Молодчики! Все чисто прошло?
- На высшем уровне, шеф! Как обычно, полный хоккей.
- Кончай трепаться. Заходите, да по-быстрому.
В маленькой комнате за столом, покрытым цветастой плюшевой скатертью, сидел парень лет тридцати с грубыми чертами смуглого лица и иссиня-черными курчавыми волосами. Он молча встал, открыл шкафчик и поставил на стол бутылку водки и тарелку с нехитрой закуской. Сутулый потянулся к бутылке, стал разливать водку в граненые стаканы. Было видно, как дрожала его худая рука. Наполнив стаканы до краев, он небрежно придвинул их сидевшим за столом.
- А себе, Луи? - смуглый вопросительно взглянул на шефа. - Неужто и перед делом не примешь?
По бледному нездоровому лицу сутулого скользнуло подобие улыбки.
- Я уже свое принял, Сава, ты же знаешь. Так что не обижайтесь. Я чайку выпью.
Он взял стоящий на столе чайник. Стакан наполнился густой темно-коричневой, почти черной жидкостью.
- Ну, с божьей помощью! - хрипловатым голосом произнес шеф, поднимая стакан, и криво ухмыльнулся.
Тон, каким были сказаны эти слова, и ухмылка придавали им зловещий, дурной смысл, понятный, однако, сидящим за столом. Они переглянулись и мигом осушили свои стаканы. Сутулый же не спеша, с наслаждением потягивал крепкий, словно деготь, чифир, и глаза его, и без того отдающие нездоровым лихорадочным блеском, словно бы стекленели.
Все молча ждали, когда шеф закончит "ловить кайф". Наконец он, очнувшись, взглянул на старые стенные часы:
- Поехали! Иван, портфель не забудь.
Коренастый малый полез под диван и вытащил туго набитый объемистый черный портфель.
Машина уже успела покрыться слоем вязкого мокрого снега.