Сад был красивый, с высокой кипарисовой живой изгородью, дорожками, усыпанными гравием. Вдоль бордюра росли красивые, словно восковые, бегонии. Зато, мысленно отметил Гунарстранна, здешний садовник совершенно ничего не смыслит в розах. Посреди лужайки рос больной куст, на котором не было цветов. Между ветвями виднелся сильный, шипастый, светло-зеленый отросток, похожий на копье. Перед уродливым кустом стояла зеленая скамейка, вокруг которой скакали воробьи и подбирали с земли крошки печенья. Они сели. Для начала обсудили здешних сиделок и лекарства; разговор тек плавно. Буэнг насторожился, как только Гунарстранна произнес имя Хелене Локерт.
– Меня интересует ее дочь, – пояснил инспектор. – Катрине. Ее убили.
– Дочь, – задумчиво повторил Буэнг.
– Да, – кивнул Гунарстранна.
– Рождение уже не отменишь, – буркнул Буэнг и пробормотал: – Единственный сон, после которого просыпаешься и больше уже не засыпаешь.
Гунарстранна неуверенно хмыкнул в ответ, не зная, что отвечать.
– Говорите, она умерла? Значит, и дочка тоже… – проговорил старик.
Некоторое время оба молчали. Гунарстранне ужасно хотелось курить, но он стеснялся доставать свои сигареты.
– Мы с Хелене собирались пожениться, – продолжил наконец Буэнг. – Хотя из этого ничего не вышло.
– Да, – согласился инспектор.
Оба снова замолчали. Гунарстранна сунул руки в карманы и стал машинально нашаривать кисет, одновременно соображая, что делать дальше. На соседней скамейке сидели две старушки и ели кексы.
Спустя какое-то время они услышали скрип по гравию, и Буэнг поднял голову.
– Ничего ему не давайте, – негромко проговорил он. – Он ломает все, к чему прикасается. Позавчера взялся чинить ножницы для стрижки живой изгороди; как только он за них взялся, они развалились. Мастер называется! А потом он возился с новенькой газонокосилкой и довозился до того, что она сдохла…
– О ком вы говорите? – шепотом спросил Гунарстранна.
– Вон он идет – в берете. Опять у него руки чешутся что-нибудь починить – я по его походке вижу.
Проследив за направлением его взгляда, инспектор увидел старика в сером берете. Он быстро шагал по дорожке, выкидывая ноги в стороны. В руке он держал большой гаечный ключ и покачивал им из стороны в сторону.
– Буэнг, в те дни у вас, помимо Хелене Локерт, было еще много подруг, – решительно перебил его Гунарстранна. – Как говорится, с тех пор много воды утекло. Никого больше не интересуют прежние грехи… Пожалуйста, вспомните, с кем вы водили дружбу в те дни?
– Да, смерть… – философски заметил Буэнг. – Стоит только пройти по Карл-Юханс-гате, чтобы понять, насколько смерть бесплодна. Да и здесь, у нас, все сразу видно!
– Ладно. – Гунарстранна начал терять терпение. – У меня список… его еще тогда составили в полиции. Здесь говорится, что среди прочих на допрос вызывали неких Биргит Стенмо, Грете Рённинг, Оду-Беате Сёугстад, Конни Саксеволд… – Инспектор поднял голову и вздохнул. – Конни, – проворчал он. – Неужели родители дали своей дочери такое дурацкое имя?
– Конни была наполовину американка, – ответил Буэнг. – Обожала кофе с молоком и сахаром, хотя у нее был псориаз. Из-за псориаза у нее были ужасные комплексы… хотя причины были в основном у нее в голове. Кому какое дело, есть у женщины перхоть или нет? Видели бы вы ее ноги! Гладкие, как отполированный алюминий!
– Насколько я понял, все они считали себя вашими подругами, однако вы были помолвлены с Хелене Локерт?
– Очень трудно все время отказывать, – задумчиво ответил Буэнг. – Никого не хочется разочаровывать.
– Верно, – согласился Гунарстранна.
– Но, если много врать, в конце концов попадешься.
– Тоже верно, – сказал Гунарстранна.
– Две любовницы одновременно – это прекрасно, – продолжал Буэнг. – Три – уже перебор. Надо все время помнить, кому и что ты говорил. И потом, вечно не хватает времени. Почти всем подружкам хочется залучить тебя по крайней мере на две ночи в неделю, а если подружек три, недели не хватает… трудно все успеть. Ложь сводит с ума.
– У вас их было пять, – напомнил Гунарстранна.
– Да, все должно было закончиться печально.
– Верно.
– Но две любовницы одновременно – в самый раз. Можно не запоминать, кому и что ты говорил. Конечно, у всех женщин разные вкусы. И целуются они по-разному.
– Да, действительно, – согласился Гунарстранна.
– Можно сразу определить, какой у женщины характер, по тому, как она целуется, – продолжал Буэнг.
– Вы, кажется, были гораздо старше ее… я имею в виду Хелене.
– Да, я был на двадцать с лишним лет старше, но возраст любви не помеха.
– У нее была дочь.
– Да. Вы говорите, она тоже умерла.
– Вы хорошо помните дочь Хелене Локерт?
– Нет, не слишком. Меня больше интересовала мать.
– Та, которую убили.
– Да. Печально! Мы с ней не успели пожениться. И я после нее так и не женился. Тогда я даже не представлял, что состарюсь в одиночестве.
– Дочь Хелене Локерт приезжала к вам?
Буэнг с трудом повернулся к нему всем корпусом.
Голова у него тряслась.
– Почему вы спрашиваете?
– У нас есть основания полагать, что она знала, кто ее родная мать…
– Дорогой мой, кто же не знает своей родной матери?
– Буэнг, в данном случае все несколько сложнее. Прошу вас ответить на вопрос. Дочь Хелене Локерт приезжала к вам?
– Нет. – Буэнг снова посмотрел вдаль. Порыв ветра взъерошил прядь седых волос у него на лбу. – Ни разу, – негромко повторил он. – Значит, мне судьбой предначертано умереть в одиночестве… Я даже не представлял…
– Вы решили не жениться после того, как Хелене погибла? – спросил инспектор.
– Хелене понимала, что в жизни не все просто.
– Она знала, что у нее есть соперницы?
– На самом деле никаких соперниц не было. Жениться я хотел только на Хелене.
– Однако в полиции предполагали, что кто-то из соперниц мог…
– Я не соглашался с тем, что предполагали в полиции.
– У вас имелись свои соображения относительно того, кто мог ее убить?
– По-моему, Хелене убил кто-то из ее бывших.
– Но свидетели – многочисленные свидетели – утверждали, что видели женщину, которая шла по улице, где жила Хелене. Та женщина очень странно себя вела. И было это приблизительно в то время, когда убили Хелене.
– Да, действительно, но из всех мужчин они проверяли только одного – отца девочки, а у него было алиби. Хелене была симпатичной женщиной…
– Но свидетели…
– А может, он переоделся? Мужчины, бывает, переодеваются в женское платье.
– С тех пор прошло много лет, – вздохнул Гунарстранна. – За прошедшие годы вы, наверное, часто думали о том, что случилось. Вы уверены, что…
– Вот вы напомнили мне о Конни, – перебил его Буэнг. – И об Оде-Беате…
– И о Грете Рённинг, – прочел инспектор. – И о Биргит Стенмо…
– Да… – отозвался Буэнг и замолчал. Видя, что полицейский не отвечает, он спросил: – И что?
– Других имен у меня в списке нет, – ответил Гунарстранна, кашлянув.
Буэнг снова развернулся к нему всем телом и заглянул прямо в глаза.
– Мне пора. – Он с трудом поднялся на ноги. – Я устал.
Гунарстранна смотрел вслед старику, ковылявшему по тропинке к дому престарелых. Буэнг совершенно не похож на убийцу. Но по опыту инспектор знал, что внешность часто бывает обманчивой.
Он достал сигарету, закурил, глубоко затянулся. Закинул ногу на ногу и задумался. Почему он не злится? Странно… Через секунду что-то заставило его повернуть голову. У входа стояла та самая милая женщина в длинной юбке и платке. Заметив, что он на нее смотрит, она смущенно взмахнула рукой и, зажав под мышкой какие-то бумаги, направилась к нему. Она остановилась у скамейки. Гунарстранна встал и непроизвольно улыбнулся, когда понял, что они с ней одного роста.
– Вы хорошо знаете Буэнга? – спросила женщина после того, как они сели.
– Я полицейский. – Гунарстранна вздохнул и покачал головой. Его собеседница молча смотрела на него, ожидая продолжения. – И приехал расспросить его об одном старом деле.
– К нему почти никогда никто не приходит, – сказала она.
Гунарстранна с трудом улыбнулся.
– Моего визита он тоже не ждал. – Инспектор покосился на свою собеседницу. Прочел ее имя на табличке, прикрепленной к платку: Туве Гранос. Она напустила на себя серьезный вид, но вскоре снова улыбнулась своей обезоруживающей кривоватой улыбкой.
– Обычно он словоохотливый, любит с кем-нибудь поговорить.
– Но наверное, не о себе, – заметил Гунарстранна.
– Верно. – Туве Гранос улыбнулась.
Гунарстранне не хотелось прекращать разговор.
– Здесь хороший сад, – заметил он. – Красивые бегонии.
– Да. – Она показала на уродливый розовый куст перед ними. – Но с ним мы уже ничего не можем поделать.
– Розы нужно подрезать у корневища. – Гунарстранна кивком указал на бледно-зеленый, шипастый отросток. – Когда такое происходит, значит, куст пошел в рост.
– Да что вы! – заволновалась Туве. – Наконец-то встретила человека, который понимает, в чем дело. Полицейский, который разбирается в цветоводстве!
– Я просто люблю цветы… это мое хобби.
– Представляю, какой у вас красивый сад.
– Нет. – Он покачал головой. – Но у меня есть домик в горах… – Заметив, что она с интересом склонила голову, он продолжал: – О чем он любит говорить?
– Что?
– Буэнг… вы назвали его словоохотливым. О чем он любит говорить?
– Вы хотите еще раз попробовать? – спросила Туве.
– Нет… не уверен, что дело того стоит. – Он убрал окурок в спичечный коробок и осторожно закрыл его. – Он свидетель по одному очень старому делу… более чем двадцатилетней давности. Я даже не знаю, хорошо ли он помнит все, что тогда случилось.
– Мы называем его Элвисом, – вдруг сказала Туве.
– Почему?
– Он поет, как Элвис. И может быть, немного похож на Элвиса Пресли. – Она хихикнула. – Хотя вряд ли сможет так двигаться.
Гунарстранна кивнул:
– У него болезнь Паркинсона, да?
– Да.
Оба замолчали. Она как будто о чем-то задумалась.
– Скажите, у вас есть какое-нибудь удостоверение? – вдруг спросила Туве, снова очаровав его своей улыбкой.
Гунарстранна достал бумажник и показал ей удостоверение.
– Красивая фамилия, – заметила она.
– Главное, редкая, – ответил Гунарстранна.
– Он немножко соблазнитель, – сказала она. – Элвис… то есть Буэнг.
– Представляю себе.
– Поэтому он никогда не рассказывает о себе.
Инспектор кивнул:
– В последнее время у него было много посетителей?
– К нему редко кто-нибудь приходит, – вздохнула Туве. – Вот почему я так обрадовалась, когда сегодня увидела вас. Все-таки событие!
– Когда к нему в последний раз кто-то приходил?
– Понятия не имею, но, наверное, давно.
– Вы совершенно уверены, что за последние две недели к нему никто не приходил?
– Точно сказать не могу.
– Почему?
– Потому что я работаю здесь не каждый день и не круглые сутки.
– А вы не могли бы выяснить?.. – вырвалось у Гунарстранны. Он чуть не добавил: "Тогда у меня появится повод вам позвонить", но он промолчал, боясь показаться ей смешным.
Она улыбнулась:
– Может, что-то и получится.
Они встали.
– Надежда есть? – спросила она. Гунарстранна не понял, что она имела в виду.
– Для розы. – Она показала на куст посреди лужайки.
Инспектор пожал плечами:
– Обрежьте отросток у самой земли. Если вылезет снова, выкопайте куст и выкиньте его.
– Калфатрус, он на что-то намекал… Я чувствую, – бормотал Гунарстранна, очищая стенки аквариума ватной палочкой. Он посмотрел на своего питомца. Калфатрус лежал без движения в пятисантиметровом слое воды. – Придется купить какое-нибудь приспособление, чтобы твой дурацкий аквариум не пачкался так быстро, – продолжал он, сдвигая очки на переносицу и с задумчивым видом продолжал: – Либо старый козел заметил, что в списке недостает какого-то имени, либо он на что-то мне намекал. И все-таки он не производит впечатления убийцы… Слишком он хилый и слабый. А если он на что-то намекал, то с какой целью?
Он положил ватную палочку на полку и пошел за новой. Крикнул Калфатрусу:
– Это было бы слишком невероятно, да? Криминальная полиция много месяцев не могла раскрыть дело, проходит двадцать лет, я еду в дом престарелых, и вдруг старый Казанова вспоминает что-то важное! – Размышляя, он искал емкость, куда можно было бы перелить воду. – А может, речь о другом – о какой-то подробности. Он ведь не обязательно имел в виду кого-то конкретно… – Он нашел маленькую мерную кружку, налил в нее воды и потянулся за градусником. – И потом, – бормотал он, – ну, допустим, я наткнусь на нечто важное, способное пролить свет на дело Локерт, что с того? Все произошло больше двадцати лет назад. Два дела никак не связаны между собой. Катрине Браттеруд выросла в другом месте, в нескольких сотнях километров от Лиллехаммера… – Он доливал в кружку то горячей, то холодной воды, пока она не стала нужной температуры. Потом очень осторожно полил водой Калфатруса. Рыбка в ответ радостно забила хвостом. – Теперь ты доволен, да? Ты любишь, когда вокруг тебя вода; любишь, когда ты в привычном окружении. А представь, что было бы, если бы ты очутился на полу или в соленой воде. Ты бы задохнулся, как бедная Катрине. Задохнулся нумер. – Он задумался, а потом снова обратился к рыбке: – Может быть, так и случилось, а? Ее вырвали из ее привычной среды. Хотя что для нее было привычной средой обитания и что – непривычной?
Глава 38
Незанятый стул
Они сидели у нее на кухне, в просторной обеденной нише. Юли была у отца, поэтому стул в конце стола оставался незанятым. Ева-Бритт положила голову на руки. Поев, она налила себе еще красного вина. Когда он положил себе добавки, она широко улыбнулась.
– Думаешь, ты победила, да? – спросил он.
– О чем ты?
– Сам знаю, что я толстый, – сказал Фрёлик, добавляя соуса.
Ева-Бритт снова улыбнулась:
– Я этого не говорила.
– Не говорила, но думала! – Он выскреб сковородку, поставил ее на стол и взял себе еще картофелину. – Ты все время намекаешь на то, что я толстый! Вот и сейчас тебя так и подмывало сказать: "Береги фигуру! Я положила в соус много сливок".
– Ну, тут ты ошибаешься, – возразила она. – Мне нравится, что у тебя есть за что подержаться. – Она похлопала его ладонью по груди. – Люблю мужчин, у которых есть за что подержаться.
– Ты любишь меня, – возразил Франк. – И нарочно говоришь, что любишь мужчин, у которых есть за что подержаться, потому что я толстый. Если ты спросишь психолога…
– Я хожу к психологу каждую неделю, и потом, у психологов невозможно ничего спросить: они сами спрашивают.
– Ну вот, когда пойдешь к психологу в следующий раз, обсуди с ним наши отношения…
– Как по-твоему, что мы с психологом все время обсуждаем? Кроме наших отношений – практически ничего!
– Можешь спросить, почему ты меня до сих пор терпишь, хотя я отказываюсь жить с тобой вместе. И он тебе ответит…
– Она. Мой психолог – женщина.
– И она ответит, что твое подсознание обманывает тебя. Тебе только кажется, что ты меня любишь, потому что у тебя сформировалась привязанность ко мне – психологическая привязанность. Так утенок идет за козой, если рядом с яйцом, когда утенок вылуплялся, стояла коза… Мы с тобой вместе уже много лет, и ты просто психологически привязалась ко мне. Вот почему твое подсознание убеждает тебя в том, что именно я – тот, кто тебе нужен.
– Франки, какую ерунду ты несешь! – сказала Ева-Бритт, убирая со стола свою тарелку.
– А в конце концов ты назовешь меня трусом, потому что мы с тобой уже сто лет спим вместе, но я по-прежнему не хочу переезжать к тебе насовсем…
– Отказываюсь слушать твой бред! – Она скрестила руки на груди и посмотрела на свое отражение в большом окне справа.
– Ну и ладно, – раздраженно ответил Франк. – И через это мы тоже уже сто раз проходили.
– Так и я о том же, – улыбнулась Ева-Бритт. – Ты заметил, что мы все время ругаемся, как будто сто лет женаты.
– Согласен.
– Ты согласен?
– Конечно согласен!
– Так почему же возражаешь всякий раз, как мы говорим о таких вещах?
– Тут ты ошибаешься, – улыбнулся Франк. – Думаешь, мы бы давно поженились, если бы не мое упрямство? Подожди, – продолжал он, не давая ей перебить себя. – Кстати, ты и это можешь обсудить с психологом, потому что сейчас я скажу вслух все, что думаю. В глубине души мы оба давным-давно поняли нечто другое: ты сама не хочешь, чтобы мы поженились! Ты не хочешь жить со мной. Ты всегда делаешь вид, будто нежелание исходит от меня. А мы с тобой до сих пор живем раздельно исключительно потому, что ты не хочешь съезжаться, хотя и притворяешься, что все из-за меня! Я излагаю тебе самые азы психологии! Это так же верно, как и то, что члены Общества защиты животных – на самом деле извращенцы, которые в детстве обожали мучить котят, а скинхеды и неонацисты в глубине души скрытые гомосексуалисты, которые надевают женские трусики и чулки в сеточку, когда остаются в ванной одни.
Ева-Бритт покачала головой.
– Давай сравним, – продолжал Франк. – Давай сравним наши мысли. Вот скажи, о чем я сейчас думаю?
– Не знаю.
– Зато я точно знаю, о чем, вернее, о ком думаешь ты.
– Правда?
– Ты думаешь о Юли. В первый раз мы с тобой обсуждаем совместную жизнь без участия Юли.
– Верно. – Она улыбнулась.
– Хоть в чем-то согласились. – Фрёлик потянулся к ней и погладил ее по щеке.
Они долго смотрели друг на друга.
– Франки, она тебя любит, – сказала Ева-Бритт. – В ее жизни ты занимаешь такое же важное место, как и я.
Он промолчал.
– Ты ведь и сам знаешь, верно?
Он кивнул и продолжал наблюдать за ней, прикрыв глаза.
Ева-Бритт приложила его ладонь к своей.
– Если мы будем жить вместе, нам придется научиться вместе молчать. – Она опустила голову. – Нет, не надо мериться руками. – Она положила руку ему на плечо. – Моя бабушка всегда говорила, что это к несчастью.
Он молча кивнул. Она подняла голову.
– Что мы станем делать, когда нам нечего будет сказать друг другу?
– Поступим, как поступают герои американских фильмов, – тихо ответил Франк.
Она нежно улыбнулась. Они вместе встали. Она обняла его за шею и поднялась на цыпочки. Поцелуй затянулся. Он провел пальцами по ее спине, раз, потом еще. Когда она мягко высвободилась, он залюбовался ее податливым телом. Покачивая бедрами, она отошла к окну. Они переглянулись в отражении. Когда она потянулась к веревке, чтобы опустить жалюзи, у нее под платьем напряглись мышцы.
Фрёлик проснулся и посмотрел в потолок. Какой мерзкий звук – как будто кто-то исполняет Сороковую симфонию Моцарта на шарманке. Не сразу он сообразил, что слышит звонок своего мобильника. Трубка валялась на полу. Он не сразу нашарил нужную кнопку и сонным голосом произнес:
– Привет!
– Угадай кто, – ответил голос Гунарстранны.
– Сейчас. – Фрёлик покосился на Еву-Бритт, которая голая лежала на спине.