Дома я затеяла генеральную уборку своего закутка. Такое случалось со мной крайне редко, и бабушка отреагировала на это событие единственной фразой - "дуб в лесу повалится".
На самом деле дуб мог преспокойно оставаться на своем месте, потому что единственной причиной, которая подвигла меня на этот героический шаг, было желание отыскать старую записную книжку с телефоном Арсеньева.
Но когда я нашла ее, то поняла, что уборку можно было и не затевать: телефон я помнила абсолютно точно.
***
Трубку сняли так быстро, что я не успела придумать, с чего начать разговор. Голос Кирилла я узнала сразу, но на всякий случай сказала:
- Кирилл, это ты?
- Я, - ответил он без выражения. - А ты - это кто?
- Валентина Горностаева из "Искорки", помнишь такую?
- Валя?! - теперь в его голосе слышалось неподдельное изумление и разочарование. Пора детства прошла, и он не мог взять в толк, с чего это вдруг старая "вожатка" свалилась ему на голову по прошествии двух лет.
- Как твои дела? - продолжала я светским тоном. - Небось уже студент?
- Да нет, работаю в одном месте.
- А "шлепок" твой как? - продолжала спрашивать я.
- Отец сейчас в отъезде. - Разговор явно начинал тяготить Кирилла, но он старался быть вежливым. - А сама ты чем занимаешься? Вторым Белинским не стала еще?
- Белинский погиб во мне, так и не успев родиться. Я работаю в "Золотой пуле".
- В той самой? У Обнорского? - живо заинтересовался он. И тут же, не давая мне опомниться, заговорил скороговоркой:
- Валя, у тебя есть кассета с отцовским интервью. Ты хочешь ее вернуть, правда, Валь?
Я слушала взволнованный голос Кирилла и ловила себя на мысли, что этот подросший мальчик сохранил способность понимать меня без слов.
Мы договорились встретиться завтра в двенадцать часов на площади у Александрийского театра - там, откуда обычно уезжали автобусы в "Искорку".
Остаток вечера я провела необычайно плодотворно. Перегладила кучу белья, погуляла с Манюней и даже сочинила для Сашки обещанный реферат по культурологии. Правда, вместо Питирима Сорокина я писала о мире детства, о внутреннем ребенке, который живет в душе каждого человека. Сашке все равно, по чему зачет получать, а мне хотелось еще раз пережить свои лагерные впечатления.
Ночью мне снились лошади. Их было много. Сбившись в кучу, они плыли по реке. Это было красиво - синяя вода в реке, ярко-изумрудная трава по высоким берегам и лошади с блестящими мокрыми спинами.
Обычно я редко запоминаю сны, но этот запомнился мне до мельчайших подробностей. Я думала о нем все утро, а потом почему-то спросила у матери: "К чему снятся лошади?" "Ко лжи", - кратко ответила она. "Вечно вы, маменька, все испортите", - хотелось сказать мне словами Бальзаминова, но испортить мое настроение в то утро, казалось, не могло ничего.
На встречу с Кириллом я собиралась, как на любовное свидание.
Глядя, как я верчусь перед зеркалом, мать решила, что у меня наконец налаживается личная жизнь. Разочаровывать ее я не стала. В метро я пыталась читать строки английского стихотворения, напечатанного на окнах вагона в рекламных целях.
Иногда мне удавалось сложить их в рифму, и тогда я думала, что изучение английского - это не так уж плохо.
***
Кирилла я увидела еще издали. Он почти не изменился. Так, возмужал немного. Заметив меня, по старой лагерной привычке он вскинул правую руку вверх и легонько подпрыгнул. Мы перешли площадь и сели на скамейку в Катькином саду.
Кирилл достал сигареты и, глядя на меня, спросил:
- Куришь еще или бросила?
- Курю, - ответила я, вынимая из сумки свою пачку.
Сидевшие напротив нас старики играли в шахматы. Мы курили и молчали.
- Слушай, Валь, - наконец сказал Кирилл, - не спрашивай меня об отце. Все равно ничего объяснить я сейчас не сумею. Все так запуталось.
Я посмотрела на него и подумала, что что-то в нем все-таки изменилось. Прежний Кирилл доверял мне чуточку больше. Поэтому я не стала ничего говорить, а просто достала кассету и протянула ему.
- Спасибо, - обрадовался он. - Ты даже не представляешь, как здорово ты нам помогла.
Я отметила про себя это его "нам" и вспомнила свой сон. Все-таки мама была права: лошади точно снятся ко лжи. Сидеть дальше не имело смысла, Кирилл уже явно скучал.
- Пойдем, - сказала я, поднимаясь со скамейки. - Мне домой надо.
- Я отвезу, - отозвался он. - Там, на Зодчего Росси, машина припаркована.
Припаркованную машину я узнала тотчас же. Это был тот самый "крайслер", на котором я уезжала из лагеря. Садиться в него теперь мне не хотелось. Словно карты в пасьянсе, мысли перемещались в моей голове, занимая свободную ячейку.
- Ты что, теперь вместе со "шлепком" под крутого косишь или уже в братву подался? - со злостью выговорила я. - Может, у тебя и ствол теперь имеется? Под кем ходишь?… - я пыталась вспомнить имена криминальных авторитетов, но как назло они разом вылетели из памяти.
- Ого, как ты поднаторела у Обнорского, - вдруг улыбнулся Кирилл и спросил очень серьезно:
- А как ты объяснишь у себя в агентстве отсутствие кассеты?
- Скажу, что двое неизвестных в шапочках и под угрозой предмета, похожего на пистолет, вынудили меня это сделать, - предательские слезы уже текли по моим щекам.
Кирилл как-то странно посмотрел на меня.
- Валь, знаешь что…
- Ничего я не знаю и знать не хочу! - я почти кричала.
- Держи, - неожиданно сказал он, протягивая мне кассету. - Сохрани это на память о встрече с любимым пионером. Отцу не впервой в передряги попадать, выкрутится как-нибудь.
С этими словами Кирилл вложил мне в руки кассету, быстро пошел к машине, сел в свой "крайслер" и резко рванул с места.
***
"Крайслер" проехал всего несколько метров, когда я услышала странные хлопки. Машина Кирилла слегка вильнула и остановилась.
Я ничего не понимала. К ней уже бежали люди, кто-то просил вызвать милицию и "скорую", а я по-прежнему стояла на месте.
И только когда над моим ухом протяжно завыла милицейская сирена, я наконец очнулась и побежала туда, где уже собралась толпа любопытных.
- Сюда нельзя, - преградил мне дорогу человек в милицейской форме.
Но способность соображать уже вернулась ко мне. Я вспомнила о том, что у меня имеется вполне законное удостоверение корреспондента агентства, которое дает мне право посещать "специально охраняемые места стихийных бедствий и массовых беспорядков". Потрясая им, я пробилась-таки через кордон милиции.
- А, журналистка, - рассматривая мое удостоверение, сказал пожилой опер. - Так вот, девушка, ничего определенного сказать пока не могу.
Можете написать, что сегодня на Зодчего Росси убит Кирилл Арсеньев, лидер бандитской группировки.
Кирилл был мертв. Пуля попала в голову. Еще не успевшая свернуться кровь стекала по его виску тоненькой струйкой.
Милиция записывала показания свидетелей и призывала не скапливаться. В толпе раздавались возмущенные голоса: "Совсем обалдели.
Среди бела дня стреляют".
Граждане, расходитесь. Ничего интересного здесь нет. Обычная бандитская разборка, - увещевал собравшихся омоновец и, обращаясь к кому-то из своих, вполголоса добавил:
- Проверь оружие у него.
Странно, что Арсен один, без охраны, на "стрелку" приехал, обычно за ним такое не водится.
Я выбралась из толпы и медленно побрела к Фонтанке. Реакция на происшедшее еще не наступила, поэтому ни плакать, ни думать я была просто не в состоянии. "Лучше бы мне родиться слепою", - повторяла я вслух ахматовские строки.
На Банковском мосту я вынула из сумки кассету и бросила ее в Фонтанку. "Свободная ячейка" вновь сошлась.
***
Утром в понедельник я подумала, что на работу сегодня можно и не ходить. Оправданий моему поступку не было. Рассчитывать на то, что Спозаранник с пониманием отнесется к тому, что я сотворила, могла только клиническая идиотка. Да и что я могла ему рассказать? Историю про любимого пионера, ради которого я украла кассету? Это, безусловно, добавит несколько выразительных черточек к образу законченного придурка, который я успела создать себе в агентстве.
Но потом я решила, что пойти в агентство все-таки следует. Уж лучше быть придурком, чем последней свиньей, и слинять вот так, без всяких объяснений. По счастью, Спозаранник в то утро был один в нашей комнате.
- Глеб, - начала я без всяких предисловий, - можешь думать обо мне все, что хочешь, но твою кассету я утопила.
- Эту, что ли? - невозмутимо произнес он, вынимая из стола прозрачную коробочку.
- Да нет, другую, ту, что была в сейфе с интервью.
- Так это она и есть, - сказал Глеб и, глядя на мое недоумевающее лицо, вдруг взорвался: Слушай, Горностаева, то, что я о тебе думаю, - это отдельный разговор. А ключи в пятницу я оставил специально для того, чтобы дать тебе совершить свой героический поступок. Ты что думаешь, я не видел, как ты тут металась, изображая из себя борца за права не праведно обиженных бандитов? Металась два дня, как затравленная лань, вместо того чтобы делом заниматься.
- А что же тогда я выкинула в Фонтанку? - спросила я, заикаясь.
- Молдавские песни, - с усмешкой сказал Спозаранник. - Пришлось пожертвовать своей любимой кассетой, чтобы спасти тебя от действия, порочащего звание расследователя.
Я не знала, как мне следует относиться к словам Глеба. Мне хотелось сказать ему, что вообще-то это подло и я не подопытный кролик для проверки его психологических теорий. Но вместо этого я сумела выдавить из себя одну только фразу:
- Кирилла убили в воскресенье.
- Арсена?! - встрепенулся Спозаранник. - Ты его знала? Я так и предполагал, что здесь какая-нибудь романтическая история в твоем стиле. Убийство Арсеньева стоит в сегодняшней сводке. Коль ты была свидетелем - тебе и карты в руки, отписывай эксклюзив. Только без лишних эмоций. На все про все даю тебе ровно час. А сейчас иди к Обнорскому, - Глеб перехватил мой встревоженный взгляд, - тебя там Скрипка дожидается. По следующему заданию будете работать с ним.
Скрипка ждал меня в коридоре.
Перспектива работать в паре со мной его явно не радовала.
- Имей в виду, Горностаева, - начал он, - если ты, по обыкновению, будешь лезть, куда тебя не просят, а равно травить меня своим дымом, я заранее отказываюсь от такого сотрудничества.
- Не нуди, Лешенька, - ответила ему я, встряхивая волосами. - Клянусь курить самые легкие сигареты в строго отведенном месте. А также обещаю не мешать твоему расследованию в том случае, если оно не будет вредить моему.
Скрипка посмотрел на меня ошарашенно.
ДЕЛО О ЛОПНУВШИХ АГЕНТСТВАХ
Рассказывает Глеб Спозаранник
"Спозаранник Глеб Егорович - один из самых квалифицированных сотрудников АЖР.
В прошлом кандидат физико-математических наук. Прежние навыки - строгое следование логике, педантизм, дисциплинированность - пытается привить подчиненным в творческом процессе. Жесткий и требовательный к себе и другим человек. Отношения в коллективе сложные в силу перечисленных выше особенностей его характера…"
Из служебной характеристики
Двухметровый громила Зурабик дожидался меня в офисе с приветливой, но настороженной улыбкой.
На моем столе кипа листов. Сейчас мне предстояло увлекательное чтение - Зурабик наверняка работал всю ночь. Споткнулся я на первой же странице:
"К концу рабочего дня, руководствуясь самыми злостными намерениями, в офис фирмы "Антарис" ворвались неустановленные лица (группа омерзительных лиц) с угрозами и предметом, похожим на пистолет…"
- Зураб Иосифович, - поправляю я очки, - откуда вы знаете, что эти лица омерзительные, если они не установлены?
Потомок грузинского князя и внук чекиста, бывший майор-десантник возмущенно разводит руками:
- Глеб Егорыч! Дальше читайте - учинили погром, изнасиловали секретаршу… Это что, разве не омерзительно? Над молодой девушкой надругаться! В чем она виновата? Почему должна за хозяина отвечать?…
Если у Зурабика появился грузинский акцент - значит, дело серьезное. Значит, моя логика окажется бессильной перед его кавказским темпераментом. Интересно: если дедушка Гвичия и вправду служил в НКВД, то каких бы эпитетов он удостоился от своего внука - правдолюбца и гуманиста?
Через полчаса демонстрирую Зурабу нещадно исчирканные листы.
Над его текстом я надругался не менее цинично, чем злоумышленники над девушкой-секретаршей. Он вчитывается, хмыкает, бледнеет, наливается кровью…
- Согласны с моей правкой, Зураб Иосифович? Нет возражений?
- Нет, - вздыхает Гвичия. - Какие возражения, Глеб Егорыч? Только смысл весь перевернули, а в остальном все нормально…
Полтора часа пытаюсь выяснить, что именно я исказил, по мнению Зураба, в его нетленке. Переделываю пару-тройку своих же фраз. Когда обессиленный автор готов согласиться со всем на свете, а я в очередной раз проклинаю тот день, когда стал начальником отдела, в кабинет с криком:
"Глеб, бля, где текст - мне из "Вечерки" уже час звонят!" врывается пышноусый Коля Повзло и выхватывает у меня из рук наш совместный шедевр. Так ставится окончательная примирительная точка в моем противостоянии с майором-десантником.
Уф- ф… Прошло полдня, но ведь впереди еще важная встреча с риэлтером Брызгаловым.
- Не пора ли ввести в организм пищу, Зураб Иосифович? - смотрю я на часы. Зурабик охотно соглашается. По пути в бистро "Рио" слушаю вполуха его рассуждения о том, как одним махом покончить со всей оргпреступностью.
Жена всегда говорила, что быть начальником мне противопоказано, поскольку будто бы мне нравится морально истязать людей. Я и не рвался в начальники - мне нравилось быть рядовым журналистом. Но должность - это дополнительные дензнаки, а они нам с Надеждой крайне необходимы для расширения жилплощади. Как бы ни был уютен наш однокомнатный рай, жить там впятером немножко дискомфортно.
Потому я не смог отказаться от предложения своего шефа, Обнорского, и возглавил отдел. Несмотря на зрелый возраст моих "орлов"
(бывшему оперу Зудинцеву, например, уже за сорок), хлопот они мне доставляют не меньше, чем мои собственные дети. Вот и Зурабик - несмотря на массу ценных для криминального журналиста качеств, он явно не в ладах с русским языком.
По мнению Обнорского, этот крошечный недостаток обязан исправить непосредственный начальник Зураба, то есть я.
Или вот Конан-варвар, он же Безумный Макс. Тот еще фрукт. Тексты пишет вполне связные, грамотные и даже изящные. Правда, с налетом желтизны, но это легко устранимо.
Однако любит похмеляться по утрам - куда это годится? А еще меня смущает в Кононове то, что он бывший торгаш. Коммерсант, разорившийся после семнадцатого августа. Не возникает ли у него соблазн вступить в рыночные отношения с героями наших журналистских расследований?
С этими двумя орлами мне и предстоит сегодня работать.