3
- Убили! Что творится-то!
- Человек был, эх!..
- Моего сынишку спас… Как глотошная схватила, а он спас…
- А что случилось?
- Доктора зарезали военного. Владимира Илларионовича…
- Убивцы, чтоб им!
Наверное, не менее полусотни обывателей - со всего квартала, не считая случайных, - толпилось во дворе, под аркой и возле дома на Саратовской улице. Посматривали на одноэтажный каменный особняк в глубине двора, вполголоса переговаривались, строили предположения, вспоминали добродетели убитого доктора, сетовали на лихое время. Иногда из малоподвижной, приглушенно галдящей толпы вырывался злой голос:
- До сих пор режут. Безобразие!
Или еще резче:
- А власти смотрят! Им что!
Плакала, утираясь концом платка, молодая женщина. Ее большой живот - видать, дохаживала последние недели - неприятно контрастировал с неестественно худыми руками и иссохшим лицом. Оживленно перешептывались, то и дело наклоняясь друг к другу, две одинаково пучеглазые, с одинаково поджатыми губами тетки - должно быть, сестры. Челноками сновали в толпе ребятишки.
Когда из особняка вышел Белов, передние, те, что толклись во дворе, приумолкли и выжидающе на него уставились. Однако спрашивать о чем-либо не решались, молча расступались, пропуская этого небольшого сосредоточенного человека. Но те, что стояли под аркой и за нею, на улице, не сразу среагировали на чекиста, и, проходя, Иван Степанович расслышал:
- Жестокость и зависть есть извечные качества человеческой натуры. Зло злом караем, зло и порождаем. Было так и будет вовек…
Ораторствовал хорошо одетый человек с коротким торсом и бородкой. Он стоял спиной к арке и никак не мог видеть приближавшегося Белова.
- А вот и не будет, папаша, - громко сказал Иван Степанович, пробираясь сквозь толпу. - Выкорчуем, дай только срок…
Вздрогнув, коротыш с бородкой, однако, сразу нашелся с ответом.
- Кривое дерево не выпрямить, пагубные страсти не вытравить, - пробормотал он, и Белов уловил в его речи ощутимый северный акцент - слишком отчетливо, без самарской растяжки произносил он звуки.
- Вот как? - Белов остановился. С жадным любопытством и боязливостью смотрели на него глаза зевак.
- Может, смирением попробовать? - жестко спросил Белов. - Ударившему по левой щеке подставить правую? Пусть бьют, пускай режут?
В толпе послышался заискивающий смех. Бородатый беспомощно оглядывался.
- Нет, почему же… только…
- Никаких только! - зло оборвал Белов. - Ни бандитам, ни другим врагам пощады не будет. Как там, в Евангелии, говорится? - Он заморгал, припоминая: - "Какою мерою меряете, такою, значит, и вам мерить будем…".
- Нет, ты ответь, товарищ, - схватил Белова за рукав заросший щетиной инвалид с костылем. - Долго так будет? Уж ежели докторов режут, это ж совсем пропадай…
- Недолго, солдат, - сказал серьезно Иван Степанович. - Выведем нечисть, скоро выведем… Слово тебе даю - этих тоже найдем.
Инвалид хмуро молчал. Очевидно, не слишком-то верил.
- Дай-то господь! - вздохнув, перекрестился коротенький с бородкой.
- Жди! Когда рак на горе…. - меняя голос, вякнул кто-то из толпы, но Белов, уже ни на кого не обращая внимания, направился к трамвайной остановке.
4
- Надо же, - досадовал Иван Степанович. - На учениях мажешь, а где не надо - в десятку!..
- Да не хотел я, - в который раз повторил Шабанов.
У себя в кабинете Белов перебирал вещи убитого Шабановым человека. Оглядел револьвер, отложил. Взял паспорт, прочитал вслух:
"Енин Андрей Викторович, 1889 года рождения. Из мещан…".
- Так, - сказал Белов спокойно. - Все, конечно, липа.
- А то! - поддакнул Шабанов.
Из паспорта выпал клочок бумаги.
- А это что такое? - пробормотал себе под нос Белов. - Угу. Квитанция издательства газеты "Коммуна".
Он осмотрел ее так и сяк.
- Интересно… Нюся не знает, что за квиток?
- Молчит она, - буркнул Шабанов.
- Где она сейчас?
- Здесь, в камере.
- Ага. Давай ее сюда. А этим, - Белов протянул квитанцию, - займись. Сходи в "Коммуну" и вообще…
Шабанов ушел, а Иван Степанович прикрыл газеткой револьвер и паспорт убитого. Так, чтобы было и спрятано, и видно. Однако подумал, вздохнул и сбросил все в ящик стола.
- Можно?
Это Шабанов привел буфетчицу. Глазами приказав сотруднику: иди, мол, занимайся своим делом, Иван Степанович перевел взгляд на Нюсю.
- Садитесь.
Странно, но она не казалась ни взволнованной, ни подавленной. В лице нет и тени страха, только безразличие, усталое безразличие.
Нюся молча подошла к столу, молча села.
- Анна Владимировна! Допрашивать я вас не стану. Одно хочу уразуметь: чем вы им не угодили? Вроде бы рисковали, нам голову морочили. И вдруг… Не резонно.
Она не отвечала, и, судя по выражению лица, не собиралась отвечать.
Наклонившись над столом, Белов сказал тихонько, будто опасался, что его услышат:
- Собирались сами к нам прийти, да?
Пристальный взгляд его не произвел на Нюсю никакого впечатления. Но все же она наконец-то разжала губы.
- Не надо мне вашей палочки-выручалочки. Нет, не собиралась.
Голос ее звучал тускло, безжизненно.
- Почему же они так с вами?
Она машинально ответила:
- Не знаю. Наверное, стала не нужна.
- Ага… Пожалуй, это резонно, - подхватил Белов, довольный, что она хоть чуть разговорилась. Вероятно, Нюся это заметила.
- Кстати, я и вам не нужна, - бросила она резко. - Так что не стоило тратить время на спасение… моей недрагоценной жизни.
- Почему же, - пожал плечами Белов. - А я уверен, что стоило.
Она подняла голову, лицо ее передернулось.
- Смотрю я на вас, господин чекист… Вы, наверное, очень себе нравитесь. - Она с откровенным презрением засмеялась. - Ах, какой я умный и хитрый! Как прекрасно все получилось. Не арестовали, от лютой смерти спасли. Осталось только получить благодарность. - Она замолчала, сглотнула комок. - Только вы ошиблись. Ненавижу я вас! Вместе с вашей лживой добротой ненавижу! - с силой выговорила она, однако же в ее голосе Белов услышал больше отчаяния, чем ненависти.
Он внимательно рассматривал ее милое измученное лицо с темными полукружьями под глазами и скорбной складкой в уголках губ. Иван Степанович нимало не придавал значения горестному всплеску эмоций Анны Звягиной-Здановской и думал он сейчас о том, что следовало бы дать ей денек-другой на успокоение и раздумье, и тогда бы… Но нельзя, время торопит! Он скрутил папиросу, закурил, подошел к окну. На углу напротив губчека бородатый очкарик в коротких, совсем не по росту штанах наклеивал на тумбу свежую афишу. Белов сощурился и прочитал: "Лекция о пользе детских садов". Где она состоится и когда, он не рассмотрел.
"А ей-то, ей-то чего надо? - подумал он с раздражением о Нюсе. - Самое бы разлюбезное дело для нее - детскими садами заниматься…".
Белов отошел от окна.
- Анна Владимировна - сказал он мягко. - Не надо себя подогревать. Я все едино не верю, что вы Советскую власть от души ненавидите. Потому как не за что вам ее ненавидеть. Фабрик и поместий у вас сроду не было. Отец ваш всю жизнь работал, как…
Она поспешно перебила его:
- Отца не трогайте! Он здесь ни при чем. Он верой и правдой вам служит - и хватит о нем!
Попыталась язвительно усмехнуться, но усмешка не получилась. Губы ее дернулись, лицо стало по-бабьи жалким.
- Вы правы. Отец ваш верой и правдой служил трудовому народу, - тихо и твердо сказал Белов. - До самого своего последнего часа.
- Что это значит? - Широко расставленные глаза Нюси с ужасом уставились на Белова. - Что вы говорите?!
- Да, Анна Владимировна. Вашего отца, а нашего дорогого товарища Владимира Илларионовича убили враги.
Как ни трудно это ему было, Иван Степанович смотрел на Нюсю, боялся, как бы чего плохого не стало.
- Убили, - с отсутствующим видом повторила Нюся. - Убили… Как это - убили?..
Она вдруг встала, начала осматривать кабинет, будто забыла, где и зачем находится, Сказала деловито, со странным спокойствием:
- Я пойду. Мне надо идти.
Направилась к двери, но, сделав два шага, обернулась. Растерянно уставилась на Белова.
- Извините… - пробормотала едва слышно. - Я забыла…
- Нет, я вас не задерживаю, - быстро ответил Иван Степанович. - Идите, поговорим позднее, идите. Только… будьте осторожны, Анна Владимировна.
- Да, - повторила Нюся безо всякого выражения. - Буду осторожна…
Белов черкнул на листке несколько слов.
- Возьмите пропуск!
Она взяла со стола бумажку, повернулась, пошла к двери. Движения ее были замедлены, как у сомнамбулы.
"Сломалась, - подумал Иван Степанович. - Не надо бы ее пускать".
Он подошел к телефону, покрутил ручку, назвал номер.
- Евгения? Быстро ко мне, - сказал озабоченно.
5
От губчека до дома, а котором снимала комнату Нюся, было чуть больше пяти кварталов, четверть часа неспешной ходьбы. Женя Сурикова, шедшая позади шагах в сорока, могла бы совсем не таиться: за всю дорогу Нюся так ни разу не обернулась, не остановилась. Только однажды, когда поравнялась с местом, где нынче утром на нее напал гаюсовский связной, всем телом вздрогнула и чуть замедлила шаг. Но только на секунду. Свернув на Крестьянской направо, она прошла еще с полквартала и скрылась в парадном дощатого двухэтажного дома с висящей над тротуаром верандой, сплошь увитой диким виноградом. Женя остановилась на другой стороне улицы, возле церковной ограды. Отсюда хорошо просматривалась вся улица, и в частности дом, куда зашла Нюся. Следовать за ней дальше не было смысла: и без того было известно, в какую именно квартиру вошла вдова поручика Звягина, в девичестве Здановская.
А та поднималась по визгливой лестнице так же отрешенно, как и шла, мертвенным, ничего не выражающим взглядом встретила открывшую ей дверь соседку и, не сказав ей и "спасибо", прошла в свою комнату. Похоже, Нюся забыла, зачем явилась домой: застыв у дверей, она силилась что-то вспомнить, но никак не могла, и страдание отражалось на ее лице. Со двора доносились визг пилы, грубый смех, голоса. Она обхватила руками голову, зажала уши и постояла еще и так.
Но вот она, видно, вспомнила. Опустила руки, подошла к комоду и выдвинула ящичек. Из-под кипы кружевных воротничков, манжет, вышитых батистовых платочков достала маленький никелированный браунинг. Села за стол. Сдвинула предохранитель, передернула ствол, досылая патрон. Подняла голову: с фотографии на стене смотрела пышноволосая девочка в гимназической форме. Она сидела на стуле с высокой спинкой, скрестя туфельки и опершись локтем на круглый подцветочник. Глаза у девочки были веселые, казалось, она едва сдерживалась, чтоб не рассмеяться.
Зато лицо Нюси вдруг стало злым. Она торопливо сунула браунинг в карман жакетки и, забыв на столе ключи, выбежала из комнаты. Увидев Нюсю, вышедшую из парадного и быстро удаляющуюся по Крестьянской от церкви, Сурикова пересекла улицу и, придерживаясь прежней дистанции, последовала за ней. Когда та свернула на Петроградскую, Женя с облегчением перевела дух: на этой богатой магазинами улице она могла держаться с Нюсей хоть рядом, не рискуя быть замеченной. С приходом НЭПа Петроградская улица стала мало чем отличаться от прежней Панской - главной торговой артерии Самары.
…Тем временем в нескольких кварталах от них, в помещении аптеки № 3 продолжался бестолковый спор на медицинскую тему. Огромный мужик в черной рубахе, галифе и лаптях бубнил очкастому продавцу:
- Ты пойми, мил человек, не с руки мне нынче хворать. Самый извоз. Ты мне дай такого, чтоб враз внутрях полегшало…
- Ты пойми, садовая голова, я же не знаю, что с тобой, - нетерпеливо пояснял продавец. - Покажись врачу, возьми рецепт.
- Да некогда мне по больницам мотаться! - гудел мужик.
- Но лечить-то от чего?
- Я ж толкую: так нутро и ломает, а ты смекай. Вам за это деньги плотють…
Женщины в очереди пересмеивались, лишь одна старушенция в черном платке бурчала:
- Бестолочь, у людей все время отнял, жди тут его…
- На тот свет небось успеешь, - оглянувшись на нее, серьезно пробасил лапотник и продолжал: - Давай какое есть лекарствие. Только бы полегшало.
Продавец зло ухмыльнулся.
- Ну хорошо. Плати шестьсот тридцать рублей. - Он поставил перед невежественным пациентом бутылку с микстурой. - Три раза в день по столовой ложке перед едой.
- То-то… - удовлетворенно пропыхтел мужик и шмякнул о прилавок дензнаками, Продавец, не считая, небрежно смахнул пачку в ящик: сотней больше, сотней меньше - не все ли равно? Если на базаре подержанные ботинки стоят сорок тысяч, а новые - все сто пятьдесят.
- Простите, вы куда? - Это он повернулся уже к другому посетителю - высоколобому подтянутому мужчине лет сорока, взявшемуся за крышку барьерчика-прилавка.
- На консультацию к провизору, - приглушенной скороговоркой отвечал тот. - По поводу глицериновой мази.
- Пожалуйста. Прошу. Вас ждут.
Голос продавца был будничен, движение, каким он поднял крышку, небрежно. Высоколобый торопливо прошел внутрь аптеки. Его проводил внимательнейшим взглядом старичок с бородкой клинышком, сидящий на деревянном диване невдалеке от дверей. Он уже давно прилежно листал толстенный журнал в хорошем, довоенном переплете.
Продавец перехватил его взгляд.
- Гражданин, вы задерживаете каталог. Что-нибудь выбрали? Имейте в виду: почти ничего, что в нем, у нас нет.
Старичок ехидно улыбнулся.
- Молодой человек, нехорошо посетителя торопить. Когда я выберу, тогда и отдам. Или в вашей аптеке другие порядки?
Продавец с пренебрежением пожал плечами.
- Извините, конечно. Просто каталог мне нужен.
- Мне тоже, - спокойно отпарировал старик с бородкой и неторопливо перелистнул страницу.
В аптеку вошла Нюся. Минуя очередь, она стремительно направилась к прилавку, подняла крышку. Продавец успел загородить ей дорогу.
- Пардон! Сюда нельзя посторонним!
- Я на консультацию к провизору, - запыхавшись, пробормотала Нюся. - Насчет… глицериновой мази…
На лице у продавца отразилась неуверенность.
- A-а… Это другое дело. Прошу вас, - все-таки сказал он, неохотно пропуская женщину и, к своему неудовольствию, опять поймал взгляд настырного старичка.
Снова звякнула дверь: вошла Женя. Сразу увидев, что Звягиной-Здановской в аптечном зале нет, она не стала подходить к прилавку: остановилась, удивленно расширив глаза - обозналась, мол, не туда зашла. На улице она растерянно огляделась: где телефон? Через улицу, наискосок от аптеки, высилось здание бывшего "Националя", ныне гостиницы Заволжского военного округа. Чуть не угодив под трамвай - вожатый аж голову втянул в плечи, - Сурикова перебежала рельсы и нырнула в прохладный вестибюль.
Через полминуты у Белова задребезжал телефон. Начальник секретно-оперативного отдела снял трубку.
- Иван Степанович! Она была у себя дома четверть часа. Только что забежала в аптеку номер три, бывшая Гутмана, на Саратовской.
- А ты почему не зашла за ней? Что она там покупает?!
- Нет ее в аптеке, нет! Я зашла, а ее нет!
- Смотри во все глаза! Сейчас будем!
Он повесил трубку, дал отбой и тотчас снова торопливо позвонил:
- Алло! Дежурный? Автомашину! И всех, кто есть в отделе, - со мной.
6
В самой дальней комнатке аптеки, заставленной банками, бутылями, коробочками и бумажными кулями, Гаюсов инструктировал руководителей ударных пятерок. Пока подошли только трое: кряжистый железнодорожный инженер с висячими усами, рослый хлыщеватый красавец с очень высоким от залысин лбом и скромный рябенький человечек в обмотках, с темными следами отпоротых карманов на гимнастерке. У каждой пятерки была своя локальная задача, и Гаюсов считал, что чем меньше боевики будут знать друг о друге, тем незначительней будут потери в случае провала.
Однако же ограничиться только сухим инструктажем Борис Аркадьевич, естественно, не мог: позер по натуре, он нуждался в театральщине, в эффектах. Стоя с вытянутой рукой возле батареи разноцветных банок и опираясь костяшками согнутых пальцев о столик, он говорил, обегая взглядом лица слушателей:
- Поздравляю вас, господа! Пора бездействия кончилась. Отныне мы уже не вправе распоряжаться собой - теперь наш ум, наши сердца, каждая минута жизни должны быть подчинены руководству Самарского освободительного центра. От его имени я и уполномочен с вами говорить.
Видимо, он все же перехватил с патетикой: породистое лицо хлыща поморщилось, железнодорожник напряженно смотрел в угол. Только человек в обмотках с восторгом пялил на него светлые свои глазки.
- Вы знаете, что именно вашим пятеркам придется особенно нелегко. - В голосе Гаюсова прозвучали драматические нотки. - Захват и уничтожение архивов ЧК потребуют от вас не только отчаянной смелости, но и невероятной быстроты действий… Я познакомлю вас с подробным планом операции, и мы вместе уточним боевые задачи каждой пятерки. А несколько позднее вы встретитесь с одним из руководителей нашего освободительного движения. Этот человек обладает всей полнотой власти…
Дверь распахнулась. На пороге стояла Нюся. При виде Гаюсова лицо ее вспыхнуло радостью, в которой, впрочем, было что-то от безумия.
- Ты!.. - с горечью и болью выкрикнула она с порога. - Ты! Подлец!
Изумленный, Гаюсов не успел и слова сказать: застыв в своей античной позе, он смотрел, как Нюся вынула из кармана браунинг, как медленно подняла руку с оружием и выстрелила ему в лицо. Но нажала она на спусковой крючок слишком резко, ствол нырнул, и пуля, выпущенная с расстояния пяти шагов, не задела Гаюсова.
Звуки двух выстрелов почти слились: сидевший возле двери белоглазый человек в обмотках не промахнулся. Дернувшись, как от толчка, Нюся выронила блестящий браунинг. Опустилась на колени, прижимая руку к груди, и мягко ткнулась лицом в какой-то мешок.
Гаюсов бросился к двери и щелкнул задвижкой.
- Быстро! - скомандовал он, засовывая в карман бумажки, которые минутой раньше разложил на столе. Он подбежал к окну, выдернул шпингалет из гнезда, толкнул раму. - Уходим через дворы! О следующей встрече известим, как обычно. Быстро! Сейчас здесь начнется.
Первым выскочил на подоконник лысоватый хлыщ. За ним, мешая друг другу, выбрались железнодорожник и мужичонка. Гаюсов носком штиблеты повернул голову Нюси. Лицо ее уже стало изжелта-бледным, из уголка рта и носа стекали темно-красные струйки, впитываясь в мешковину.
- Да-а… - Гаюсов скрипнул зубами, отвернулся и взялся за оконную раму…