- Видишь ли, друг мой, - сказал Кручинин, - кто-то, помнится, назвал нас ассенизаторами общества. Это неверно, потому что наша задача вовсе не в том, чтобы вывезти на некую свалку гражданские нечистоты, мешающие обществу вести нормальную жизнь. Наша миссия значительно сложней и много гуманней. Мы, подобно врачу, должны найти поражённое место. А суд уже определит, поддаётся ли оно лечению. Если лечение невозможно, то, подобно хирургу, суд отделит больной орган от здорового организма общества. Это не случайная аналогия. Я глубоко убеждён в высокой гражданственности нашей профессии. Именно там, где встретятся в схватке обвинение и защита, будет выяснено, что мы, криминалисты и следователи, положили им на стол. И в этой схватке родится истина. Да, да, не смущайся, Сурен, именно в схватке. Путь к истине должны искать не равнодушные, а кровно заинтересованные люди. Он, этот путь, сложен и тяжёл, полон загадок и ловушек. Подчас их расставляет не только преступник. Пострадавший способен нагородить невесть чего. Он тоже может лгать; свидетели обеих сторон способны кривить душой…
Грачик слушал со вниманием, не отрывая взгляда от лица Кручинина.
- Сквозь все эти дебри суд должен выбраться на путь истины. А осветить его должны мы. Чего бы это нам ни стоило, мы должны рассказать суду всё, что только человек в силах узнать о делах и мыслях преступника и его жертвы. Это долг криминалиста, долг следователя. Этого требует от нас благо народа. Таков высший закон жизни для юриста… - Кручинин на минуту задумался. - Тебе теперь уже следует понять: только слепцы не хотят видеть того, что далеко не все в нашей жизни, в нашем обществе благополучно. Лечение язв, веками разъедавших общественный организм, оказалось куда более трудным делом, чем представлялось нам, взявшимся за это дело. Мы шли в уверенности, что несколько решительных ударов скальпеля - и с заражёнными местами будет покончено. Не вышло! Жизнь оказалась сложней и неподатливей. Очковтиратели - а их сколько угодно и в нашей области - любят болтать, будто все зло в пресловутом капиталистическом мире, из которого миазмы разложения заносятся к нам, подчас умышленно. Чепуха, Сурен! Теоретически дело, конечно, в тех пережитках рабского сознания, которые ещё крепко сидят в людях. Не думай, что я имею в виду мелких воришек, зарящихся на чужое добро вместо того, чтобы честным трудом добывать своё. Директор магазина, норовящий из-под полы продать товар с незаконной накидкой в свою пользу, хуже карманника. И во сто крат отвратительней такого директора бурбон, восседающий в мягком кресле уютного кабинета, воображающий себя настоящим вельможей, незаменимым и незыблемым хозяином жизни. Он по-настоящему свихнулся из-за того, что народ доверил ему высокий и ответственный пост, на котором он обязан блюсти интересы государства. А он вместо того превратился в бездельника - идеал членов могучей секты самообслуживания и чванного самодовольства.
- Ох, Нил Платонович! - В голосе Грачика звучало откровенное сомнение, какое он редко позволял себе высказывать, беседуя с Кручининым. - Это само пахнет уже опасным чванством. Эдакий пуризм с вашей стороны может увести очень далеко от реальной действительности, от жизни. Люди хотят жить…
Кручинин не дал ему договорить:
- Ты говоришь "жить"? Да, я за это, но жить нужно честно. Ты говоришь "жизнь"?.. Да, милый друг, я за жизнь. Я не чистоплюй, мнящий себя выше других рядовых людей; я не против принципа "живи и жить давай другим", я его сторонник и всю жизнь старался его осуществлять. Я за, я за! Но я решительно против людей, делающих этот принцип средством взимания благ земных с тех, кому они "жить дают".
- Ну, это уже из области мздоимства! - возразил Грачик. - Тут остаётся только хватать за руку.
- Не всегда, не всегда! - оживлённо воскликнул Кручинин. - К сожалению, наш аппарат правонадзора и правосудия иной раз считает, что его функции возникают лишь там, где нарушены писаные параграфы "правил". На мой взгляд, это неверно. Мы обязаны вмешиваться в суть этих самых "правил", если они отходят от правды жизни.
- Не слишком ли многое вы подвергаете критике, а значит, и сомнению? - покачал головою Грачик. - "Правила", как вы их называете, пишутся не с бухты-барахты… и достаточно высоко, чтобы быть вне критики.
- Нет, нет! Ничто не может быть вне критики, ничего не должна обходить чистая и справедливая мысль прокурора. Я имею в виду тот идеальный, высокий смысл термина, какой ему придавала революция. А мы, люди, ведущие расследование, должны давать в руки прокурора и судьи не перечень нарушенных статей кодекса, а социальный и моральный анализ дела, вскрывать его противоречие идеальному пониманию закона, иначе говоря - морали, народной морали, партийной морали, советской морали!
- Вот где могла бы сделать своё дело литература! - сказал Грачик, который никак не мог отрешиться от юношеских представлений о взаимодействии жизни и литературы и о высоком назначении писателя.
- К сожалению, кое-кто и в литературе представляет нашу функцию слишком примитивно. Что общество, по существу говоря, знает о нас? Где литература о нашей работе, о людях нашей нелёгкой профессии? Её же почти нет, - сказал Кручинин и развёл руками.
- Не так, совсем не так! - горячо возразил Грачик. - А так называемая "детективная" литература? Пожалуйста, целая библиотека! Я не говорю о том, что она заполняет эту брешь, но ведь некоторое представление она даёт - хотя бы о той стороне дела, которая называется раскрытием преступления.
Кручинин покачал головой.
- К сожалению, - сказал он, - искатели лёгкого заработка дискредитировали и этот жанр в буржуазной литературе. То действительно серьёзное и интересное, что в этом направлении сделала литература, относится ко временам довольно давним. По, Честертон, Дойль - они несколько приблизились к вопросу, приподняли завесу над сложной деятельностью сыщика в широком понимании его профессии. Там читатель может кое-что узнать если не об этической стороне вопроса, то хотя бы о технике профессии и технологических процессах расследования. Те авторы понимали, что пишут, и знали, как написать. Те писатели работали всерьёз. Но современная нам западная литература занята низкопробными пустяками, развлекательством тех, кому нечем заполнить досуг. Дело доходит подчас до идеализации гангстеризма в угоду примитивным вкусам примитивного читателя. Тут забыта даже функция служения своему обществу - всё на службу низким вкусам. Будь жив пресловутый Альфонс Капоне, он, начитавшись этих романов, наверно, вообразил бы себя подлинным героем и солью земли и с чистой совестью мог бы предложить свою кандидатуру в президенты. В подобного рода литературе - ни крошки поучительности, ни грана идеи.
- Чего-чего, а идеи-то там вполне хватает! - запротестовал Грачик. - Вы же сами сказали: все то, на чём зиждется современное буржуазное общество - "священное" право собственности, - отстаивается и утверждается этой литературой с завидной яростью.
- Друг мой, то, о чём ты говоришь, я не отношу к области "идей". "Идеи человеконенавистничества", "идеи эксплуатации себе подобных", "идеи наживы"? Как же можно называть это "идеями" вообще?! Это же просто духовный гангстеризм, порождённый моральным обнищанием. Когда я произношу слово "идея", я имею в виду подлинные духовные ценности. Их-то ты не найдёшь в литературе, которая должна была бы показать читателю высокие цели нашей борьбы, святое дело оздоровления общества. А ведь, на поверку, там ни на йоту воспитательности, ни на грош идейности.
С выражением лица, показывавшим его неподдельное огорчение, Кручинин продолжал:
- Разумеется, нам мало дела до того, как ведут своё идеологическое хозяйство они. Это их дело. Но я хочу сказать, что есть такие области в нашей работе, где отбор должен производиться с малых лет. И не по каким-то там методам психотехники, черт побери, а по принципу личной тяги, влечения, заражённости!
Чем дальше Кручинин говорил, тем взволнованней звучал его обычно такой ровный голос.
- Есть профессии, требующие от своих адептов призвания. Нельзя научить человека стать художником или писателем, ежели нет в нём искры божьей, ежели нет таланта. Учение должно вооружить его знаниями, необходимыми для использования таланта. Да. Но и тогда талант будет использован лишь при одном условии - при наличии непреодолимого влечения. Талант требует выхода - только тогда он даст плоды. А вовсе не обязательно, чтобы человек, обладающий даром зарисовывать видики, стал художником. Вовсе нет… - Вдруг Кручинин умолк, спохватившись. - О чем я, бишь? Ах, да, о призвании! И я считаю, что в нашем деле также невозможно без таланта и без призвания. Это не ремесло. Наше дело в родстве с искусством. И тут-то литература, раскрывающая все стороны нашего дела, должна была бы смолоду увлечь сюда тех, у кого есть шишка расследования. Только увлечённый может стать чем-то в нашем деле, не став чиновником или холодным ремесленником. Что говорить, наше дело немножко окрашено авантюризмом… в хорошем смысле этого слова. И почему литература не подхватывает его романтику, почему не показывает её читателю, особенно юному, - не понимаю! Ей-ей, не могу понять! Сколько отличных людей пришло к нам через увлечённость! К сожалению, был такой период, когда у нас считали, что преданным может быть только тот, кто "послан", а не тот, кто пошёл сам. Иными словами, "мобилизация", а не тяга…
- Если судить по американской литературе, - заметил Грачик, - именно в Штатах борьба с преступностью поставлена на научную базу. Федеральное бюро расследований, пресловутое ФБР, - это же кладезь современных достижений науки и техники в области криминалистики!
- Да, да, конечно. Медицина, биология, археология, все разделы современной науки, от механики до рентгенологии, все тонкости химии, органической и неорганической, гидродинамика и математика, - все, вплоть до нынешней кибернетики, пришло на службу криминалистики и впряжено в оглобли этого самого ФБР. Но беда в том, что вся эта наука и вся эта техника направлены совсем не туда, куда их следовало бы направить и куда направляем их мы, - сказал Кручинин. - Функции ФБР - антиобщественны, поскольку оно, это ФБР, находится во власти реакции целиком и полностью. Про аппарат их полиции и юстиции не скажешь, что он является установлением, предназначенным для оздоровления общества. Огромная опухоль преступности в буквальном смысле слова разъедает организм буржуазного общества, но ФБР и не думает удалять её. Оно борется с нею лишь постольку, поскольку того требует безопасность жизни и собственности верхушки общества. Там судья, криминалист, сыщик - слуги тех, кто им платит. Нашим людям даже трудно поверить, что гангстерскому синдикату можно просто заказать "убрать" нежелательнее лицо, и по таксе, существующей в этом синдикате, с ним покончат. Правда, такса эта высока. Ведь в неё входит оплата снисходительности полиции и правосудия.
- Да, мне казалось, что… - начал было Грачик, но Кручинин остановил его движением руки и продолжал:
- Вот ты спрашиваешь меня: можно ли, имея постоянное дело с преступлениями, аморальностью, с носителями правонарушения, часто отрицающими всё, что есть святого у человека, попирающими правила общежития и отбрасывающими мораль всюду, где она мешает удовлетворению их низменных стремлений, - можно ли в таких условиях сохранить веру в чистоту человека и оставаться чистым самому? А что же, по-твоему, хирург, удалив раковую опухоль, стал менее чист, чем был? Пустяки! Вид этой опухоли не сделал его противником красоты. Напротив, он, вероятно, только ещё больше захочет видеть красивое, верить в здоровое, наслаждаться жизнью во всей её полноте. - Кручинин на минуту задумался и, помолчав, поглядел на Грачика. - Разве ты, мой друг, не видишь благородства миссии освобождать жизнь для всего чистого, всего светлого, что растёт так целеустремлённо, так победоносно? - И тут, снова заметив желание Грачика заговорить, Кручинин сказал громче: - Можно подытожить эту мысль положением о служении делу переработки самих нравов, испорченных волчьими законами волчьей жизни, в которой столько веков барахталось человечество.
Взаимные симпатия и доверие, которые Грачик и Кручинин чувствовали друг к другу, привели к тому, что в дальнейшей жизни они много и плодотворно сотрудничали. Впрочем, слово "сотрудничали" неверно определяет их отношения. Нужно было бы сказать, что Нил Платонович с таким же увлечением вводил молодого друга в тонкости своего дела, с каким тот стремился их постичь.
Стоит сказать, что Нил Платонович был вовсе не лёгким учителем. Не очень лёгким - из-за своего природного упрямства - учеником был и Грачик. Но, так или иначе, к тому времени, когда полковник Кручинин временно оставил работу, он мог уже без натяжки сказать, что имеет вполне достойного преемника: кругозор и знания Грачика расширялись с каждым днём, интерес к делу неуклонно повышался. Возможно, что кого-нибудь другого на месте Кручинина испугала бы кажущаяся наивность ученика. Но Нил Платонович успел изучить его характер и знал, что эта простоватость - отчасти результат душевной чистоты, а отчасти и просто поза.
Нужно ли тут говорить о той стороне жизни героев, которая находится за рамками их служебной и общественной деятельности, составляющих суть настоящих записок? Эту вторую жизнь всякого человека у нас принято называть личной, как будто его общественная деятельность является для него чужой. Разумеется, и такая личная жизнь была у Кручинина, как у всякого любящего жизнь и людей человека. Но, несмотря на дружбу, крепнувшую между ними, эта сторона жизни Кручинина никогда не бывала предметом их бесед.
"Анна" идёт, к архипелагу
Завтрак, приготовленный фру Эдой, не был особенно изысканным, но все же это не были и плоды кулинарных усилий Оле: разогретые на спиртовке консервы с хлебом, немного подрумяненным в маргарине.
При всем том, что Кручинин не считал себя гурманом, он с нескрываемым удовольствием отведал каждого из шести рыбных блюд, каждого из трех сортов сыра и обеих колбас. Овсяная каша могла бы уже завершить этот обильный завтрак, но невозможно было отказаться и от внесённого Эдой румяного омлета с клубничным вареньем, - его шипение и аромат соблазнили бы хоть кого.
Отхлёбывая кофе со сливками, Кручинин хмурился на залитое солнцем окно и лениво отвечал на оживлённую болтовню Грачика, которого не уходил даже пышный завтрак Эды.
Они ещё сидели за столом, когда явился Оле Ансен. Он был прислан шкипером, чтобы показать друзьям дорогу к пристани и принести на "Анну" продукты, приготовленные хозяйкой для их морского путешествия.
- Решили стать моряком? - спросил Грачик у Оле.
Ансен беззаботно рассмеялся.
- Теперь я матрос на "Анне". Но ведь у нас тут все моряки. Рыбу не ловят в горах!
Трудно было совместить то, что вчера тут говорилось об Оле, с ясным и, как казалось Грачику, чистым образом этого добродушного малого. Глядя на проводника, Грачик не мог найти объяснения злым россказням.
Кручинин же, как казалось, и не задумывался над такими пустяками. Он продолжал с хозяйкой беседу о местных песнях, которые его очень интересовали. Даже заставил её спеть своим надтреснутым голосом две-три из них.
Кручинин спросил и у Оле, не знает ли он каких-либо песен. Парень на минуту сдвинул брови, соображая, по-видимому, что лучше всего исполнить, и запел неожиданно чистым и лёгким, как звон горного потока, баритоном. Он пел о горах, о девушках с толстыми золотыми косами, живущих в горах у самого синего моря.
- Вы любите песни? - спросил он, окончив.
- Да, - сказал Кручинин. - Я собираю их везде, где бываю.
- Наш пастор тоже собирает песни и сказания, - заметил хозяин гостиницы, до сих пор молча стоявший, прислонившись плечом к стене и покуривая трубку. - Он даже записывает их на этакий аппарат. Я забыл, как он называется. Что ты скажешь, Эда?
- Эта машинка здесь, - ответила хозяйка. - Я её спрятала. Думала - может быть, из-за неё могут быть неприятности.
- Неси-ка, неси её. Пускай гости посмотрят, - сказал хозяин.
Хозяйка вынесла портативный магнитофон вполне современной конструкции с приделанным к нему футляром для запасных лент. Запись велась на плёнку и позволяла тут же воспроизводить её простым переключением рычажка.
- Умная штука! - восхитился хозяин. - Сам поешь, сам слушаешь.
- Да, наверно, дорогая вещь, - уважительно согласилась хозяйка и фартуком смахнула с футляра пыль.
Кручинин одну за другой поставил несколько лент, прослушивая записи, сделанные пастором.
- Нужно будет попросить разрешения воспользоваться этим аппаратом, - сказал он.
- Пастор, наверное, уже на "Анне", - сказал Оле.
- На "Анне"? - удивился Кручинин.
- Он тоже решил пойти с этим рейсом, - хочет побывать на островах.
- Ах, вот что! Подбирается приятная компания.
- Если не считать дяди Видкуна, - пробормотал Оле.
- Как, и кассир тоже?!
- Кажется, да.
К пристани друзья шли тихими уличками городка. Как все прибрежные города этой страны, и этот городок пропах морем и рыбой. Рыбой, казалось, отдавало все - даже стены домов и камни мостовой; рыбой пахло всюду, вплоть до аптеки и почты. Но здесь этот запах не был отталкивающим. Напротив того, он казался таким же непременным, как крахмальные занавески на окнах или начищенная медь планок на дверях. Здесь все было подчёркнуто чисто и потому уютно: домики, тесно сошедшиеся по бокам мостовой - такой узкой, что на ней не разъехаться встречным повозкам; маленькие лавки, с витрин которых аппетитно глядели связки кореньев, колбасы и… бананы. Много бананов, много лимонов, яблок. Чуть ли не в каждой лавке, не исключая сапожной, можно было купить фрукты и соки. Это было так соблазнительно, что Грачик не мог отказать себе в удовольствии приобрести на дорогу несколько яблок и бутылку прозрачного, как солнечный луч, лимонного сока.
Встречные прохожие здоровались с русскими приветливо, словно были их давнишними знакомыми. Кручинин и Грачик понимали, что это радушие относится не столько к ним обоим, случайным приезжим, сколько к великому народу, представителями которого они тут оказались.
Грачик издали увидел у пристани приземистый зелено-белый корпус "Анны".
В сторонке, поодаль от толпы, стояли Оле и Рагна. Они стояли, взявшись за руки, как, бывает, держатся дети, и о чём-то беседовали. У Рагны было все такое же сосредоточенное лицо, как накануне. Оле же, вопреки обыкновению, был весел и то и дело смеялся. При виде русских он высоко подбросил руку девушки и бегом пустился к "Анне". Рагна глядела ему вслед по-прежнему сосредоточенно, без улыбки.
На борту "Анны" гостей уже ждали шкипер и пастор. Кассир, заложив руки за спину и ссутулив плечи, медленно прохаживался по пристани.
Увидев, что бот отваливает без младшего Хеккерта, Грачик крикнул:
- Разве вы не едете с нами?
Видкун скорчил гримасу отвращения и угрюмо пробормотал:
- Есть на свете люди, от которых хочется держаться подальше. - При этом его мутные, алые глаза уставились на Оле Ансена, как ни в чём не бывало сматывавшего причальный конец в аккуратную бухту.