* * *
Вторник снова выдался прохладным. Начало осени не обещало ничего хорошего впереди. Казалось, что зима нагрянет уже чуть ли не завтра, нетерпеливая и стремительная, как Саманта Джонс из "Секса в большом городе". Заявится беспардонно и даже не даст деревьям до конца раздеться.
Мать состряпала высококалорийный завтрак и теперь настойчиво потчевала им Люсю.
- Деточка, скушай яичко всмятку и котлетку с картошечкой. Очень вкусно.
- Яйцо так и быть, - милостиво согласилась Люся, - а про котлету и картошку давай не будем даже разговаривать. Я после такого завтрака усну прямо на рабочем месте.
- Люсенька, ты что, фигуру испортить боишься? Да у тебя же и так одни кости и кожа!
- Ма! А месяц назад, когда я у вас гостила, ты говорила, что меня разнесло как на дрожжах! Где правда?
- Да ты здесь вся исхудала, ребенок мой бедный.
- Ага. А весы показывают столько же, сколько и месяц назад!
- Все равно завтракать надо плотно. Поговорку знаешь: "Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу".
- Мам, но у меня нет врагов, поэтому и от ужина отвертеться никаких шансов, - хитро сощурившись, измывалась г-жа Можаева над родительницей.
- Если ты сейчас по-человечески не позавтракаешь, - грозно предупредила мать, - то у тебя будет, кому отдать ужин! Да, и еще: если ты не дашь мне на сегодня свою машину, чтобы я спокойно могла съездить в "Мегу", пока отец будет расслабляться в "Твоем доме", то уже я смогу отдать тебе свой ужин. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду?
По тону матери было понятно, что она шутит и что при желании Люсеньке удастся отбить машину от ее посягательств. Но разве можно отказать в чем-то маме, особенно когда она умеет так чудно готовить и обижаться, как Люсина матушка? Г-же Можаевой оставалось только обреченно кивнуть. А также съесть все, что мать положила на тарелку, и утешить себя мыслью, что уж обедать-то ее, Люсю, никто не сможет заставить.
В метро Люся купила газету. Вообще-то она уже примерно год не читает газет - с тех самых пор, как села за руль. Но в те редкие дни, когда г-жа Можаева спускается под землю, она по старой привычке покупает что-нибудь из периодики. На этот раз ей приглянулась обложка "Экспресс-газеты". Огромный заголовок кричал о том, что ее любимый актер Федор Бондарчук завел любовницу-китаянку. "Об этом нашему спецкору рассказал 12-летний сын популярного актера", - уверяла газета. "Давно пора", - подумала Люся, в глубине души пожалев, что Феде ни разу не пришло в голову отправиться к турецкому берегу через их агентство. "Конечно, он небось отдыхает где-нибудь на Лазурном побережье или на Коста-дель-Соль, а может даже на Ибице", - обиделась про себя Люсенька. И подумала о том, что хорошо было бы перейти на работу в "Инна-тур" и отправлять людей во Францию. Вот там-то можно встретить настоящего галантного кавалера! А в Турцию едут всякие Соловьевы, мечтающие только о том, как бы повкуснее поесть и почернее загореть, ничего не смыслящие в искусстве, философии свободы и не способные к истинной страсти.
Но перемена в судьбе милого Феди взволновала Люсеньку меньше, чем другой анонс с обложки "Экспресс-газеты". Маленькая запрятанная в самом низу надпись гласила: "В Москве открылся тайный клуб для тех, кому на небе не выдали "любовной метки"".
Люся с трудом впихнулась в вагон и поняла, что почитать в метро ей сегодня не удастся. Ну конечно же! Когда она работала переводчиком, то ездила во "Взаимопонимание" лишь изредка, да и то в районе полудня. В это время на станции "Перово" иногда даже удавалось сесть, а сегодня она ехала с самого ранья - к 9.30. Народ немилосердно напирал, прижимая бедную Люсю к какому-то неприятного вида дядьке и чьей-то тележке с колесиками. Г-жа Можаева уже прокляла тот день, когда она купила изящные ботиночки на шпильке. Она чувствовала себя настоящей неваляшкой, с трудом сохраняя вертикальное положение под мощным давлением желающих уехать.
- Осторожно, двери закрываются. Поезд отправляется, - пробормотал машинист по громкой связи и эмоционально продолжил: - Да не держите же двери, гады, ехать надо!
Публика потеснилась подальше от дверей, Люсю кто-то пихнул в бок, и она плюхнулась прямо на клетчатую сумку на колесиках. Она попыталась было встать, но тут же обнаружила, что место, где только что стояли ее ботиночки, уже занято какими-то другими ногами. "Ну и чудненько. Может, и удастся газетку почитать", - подумала Люся, пытаясь поудобнее устроиться на тележке, которая, судя по ощущениям попы, перевозила нечто жесткое и угловатое.
Г-жа Можаева уже достала желтые листки из сумочки, но тут почувствовала, что по ее голове ползет что-то шершавое, цепляясь за волосы. И тут же ощутила свое ухо в чужих, цепких и колючих пальцах.
- Ну что, курва, расселась? - заголосил над нею противный звонкий голос, как будто созданный для исполнения песни "Ой, мороз-мороз" перед большой аудиторией. - Тоже мне, принцесса на бутылке! Постоять, что ли, тяжело? Все стоят, и я, пенсионерка, стою, а она, видишь ли, задницу на ногах уже носить не может! Отожрала картофельник-то! Все бутылки мне небось побила, шалава!
Народ вокруг принялся ржать, а бедная Люся чуть не провалилась под пол от стыда.
- Я не нарочно, меня толкнули! - принялась было объяснять она, но ее голос тонул в общем гаме и заглушался гневным монологом владелицы хрупкой тележки.
Г-жа Можаева хотела повернуть голову в сторону голосистой бабульки, но та крепко держала ее за ухо и не давала возможности дернуться.
- Отпустите же меня, - Люся схватила руку, вцепившуюся в ее орган слуха, и сильно вдавила в нее свои острые ноготки. Ухо, горящее, как после сауны, освободилось, и тут же на него обрушилось новое испытание криком.
- Вы посмотрите, люди добрые! Эта мерзавка еще и царапается! Ну, бегемот в колготах, ты у меня еще поплачешь!
И тут Люся действительно заплакала. Нижняя челюсть предательски затряслась, так что зубы застучали, и по щекам, размазывая дорогой тональный крем, заструились горячие ручьи. Люся притянула коленки к голове, и уткнулась в них лицом, дабы всякие зеваки не рассматривали ее заплаканное лицо.
- Станция "Шоссе энтузиастов", - ровным голосом объявил диктор.
Все вокруг зашевелилось, Люся выглянула из своего убежища и обнаружила, что ее также вымывает из вагона на перрон. Здесь поезд почему-то никто не штурмовал, и состав быстренько скрылся в тоннеле.
- Ну, ты чего ревешь-то, дура? - услышала г-жа Можаева над собою старческий голос, и кто-то погладил ее по голове. - Из-за бутылок, что ли? Да ладно, я новых насобираю, кончай сырость разводить!
Но Люся продолжала всхлипывать.
- Ну чего ты плачешь? Кто тебя обидел? - уже ласковей спросила старуха.
Г-жа Можаева даже икнула от абсурдности этого вопроса.
- Так вы же сами и обидели, - с трудом выдавила она из себя, пытаясь сделать как можно более безучастное лицо.
- Я? Да чем же я тебя обидела? - всплеснула руками старушка, весьма умело изображая недоумение. Теперь Люся смогла ее рассмотреть: старуха была седа, чернява, носила на лице ярко-карие глаза, а на заднице широкую темную юбку до пят и сохраняла редкую для своего возраста прямую осанку.
- Но ведь вы же меня обзывали курвой, шалавой и бегемотом в юбке!
- Бегемотом в колготках! - поправила старушенция. - Ну и что? И из-за чего же тут расстраиваться?
- А по-вашему, я должна была это СПОКОЙНО выслушать? - возмутилась Люсенька, переходя со слезливого настроения в боевую готовность. От возмущения она даже встала наконец-то на ноги.
- Конечно, спокойно. Вот если ты идешь мимо забора, на котором "жопа" написано, ты же не начинаешь рыдать?
- Не начинаю, - согласилась г-жа Можаева.
- А ведь вполне возможно, что писавший имел в виду и тебя, когда писал это слово! - торжественно сказала старуха, как будто только что сделала гениальное открытие.
Люся только повела плечиком - она не очень-то желала углубляться в эту тему.
- Да ничего он не имел в виду! Это просто результат сочетания фрустрации или аффекта с общим недостатком культуры, - с видом эксперта промолвила г-жа Можаева, тут же засомневавшись в способности аудитории понять столь сложную мысль.
- Говоришь как большая, а плачешь как маленькая! - радостно заключила старуха, как будто бы и правда восприняла мэссэдж г-жи Можаевой.
- Скажите, сколько у вас в тележке бутылок?
- Да сорок штук будет. По полтора рубля за штучку на "Авиамоторной" принимают.
- Итого на 90 рублей? - сильно напрягшись, подсчитала Люся.
- Вообще-то на 60. Но тебе, так и быть, скидку сделаю - за полтинник отдам! У тебя есть во что переложить? - спросила старуха и принялась расшнуровывать тележку.
- Да вы что, с ума сошли? Зачем они мне! Просто я хотела компенсировать ваши потери, ведь я наверняка побила половину.
- Да они крепкие! Целы, должно быть, все! Сейчас открою, посмотрим. Роза Васильевна лишнего не возьмет!
- Не надо! Я опаздываю, - затараторила Люся, роясь в кошельке в поиске 60 рублей, но там болтались лишь три десятки и три сотенных. - У вас будет сдача со ста рублей?
- Будет! - радостно сообщила старушка и, порывшись где-то в своей необъятной юбке, извлекла на свет полтинник.
Люся достала из кошелька червонец и протянула его старушенции.
- Нет-нет, мне лишнего не надо! Этого вполне достаточно, - вяло запротестовала бабулька, помахивая перед Люсиным носом зажатой меж пальцев сторублевкой. - Вполне достаточно… Вполне… У меня бы пару бутылок все равно не приняли - они с отколотыми горлышками были. Но девушка ты, я вижу, хорошая. Ради тебя, так и быть, тряхну стариной и всю правду тебе скажу!
- Бабуся, времени уже 9.00! Меня с работы выгонят за опоздание!
- Не выгонят, молодка, не беспокойся. Вижу, что счастливая будешь, дай денежку какую-нибудь, бесплатно говорить нельзя- самой мне горе будет. Ты деньгу мне дай, как будто платишь, а я тебе ее потом верну, так чтоб Они не увидели! - зашептала низким голосом бабуся, без пауз сплетая слова, как будто бусы из них собирала.
- Кто не увидел? - тяжело вздохнула Люся. - Я не нуждаюсь в гадании, и, по-моему, хватит с вас того, что вы уже получили! - но рука ее сама потянулась к кошельку и достала оттуда десятку.
- Эта деньга грязная, много рук ее держало, правда не чистая будет. Дай деньгу, которая поновее! Да дай, я сама выберу! - старуха без колебаний залезла в Люсин кошелек и выудила оттуда, конечно же, сотню.
Люся поняла, что ее разводят как последнюю дурочку, и хотела было закричать, но сил на крик совершенно не было.
- Бабушка, отдайте сотню, а то милицию позову! - тихо предупредила она, чувствуя, как слабеют ноги.
- Успокойся, мне твоя сотня ни к чему. Дело тебе хорошее сделать хочу. Вернутся к тебе твои деньги, сама удивишься, как вернутся, - с этими словами старуха сделала какой-то пасс рукой и купюра буквально исчезла не то в воздухе, не то в ее рукаве.
- Отпустите меня! - взмолилась Люся и, собрав остатки сил, которые почему-то стремительно покидали ее, постаралась поближе прижать к себе сумочку с оставшимися деньгами, документами и мобильником.
Старуху она уже слышала как сквозь сон. Та неразборчиво шипела над ней что-то про то, что дубы растут среди дубов, что снаряд два раза в одну воронку не падает, а невод еще как падает, иногда и по три раза, и лишь на третий приходит с уловом, что устами младенца глаголет истина. Шаманка лепетала еще какой-то незапоминающийся бред из прописных истин и афоризмов. Из конкретных сведений Люся поняла только то, что замуж она все-таки выйдет и даже сумеет обзавестись парочкой детей.
Где-то в глубине души Люся велела себе тут же убираться отсюда, но, вместо того чтобы решительно зашагать прочь, она обмякла и села прямо на перрон, тупо уставившись в спину удалявшейся старушенции, которая толкала перед собою тележку. Как ни странно, часы показывали всего лишь 9.05. Люся вытащила из сумочки духи - маленький пузырек "212" - и сунула его себе прямо под нос. От сильного запаха она слегка пришла в себя, с трудом поднялась и дождалась следующего поезда.
Беспрерывно поглядывая на часы, Люся почти бежала вниз по Яузской от метро "Таганская", впрочем, уже не сомневаясь, что успеет вовремя. Вот показался дом в строительных лесах, затянутый зеленой сеткой, значит, следующий за ним - тот, что ей нужен. Ровно в 9.30 Люся проскочила мимо охраны и поднялась на второй этаж старинного дома, где "Попутный ветер" арендовал офис. В комнате уже хозяйничала Надежда Петровна. Вслед за Люсей в помещение влетела Галина.
Рабочий день начали с чайно-кофейной церемонии.
- А все-таки это удивительно, что счастье оказалось так близко, правда? - утвердительно спросила Галина Сергеевна. - И мой собственный муж оказался моей идеальной парой. И друг твоей Наташки тоже оказался мужчиной ее жизни. У меня все знакомые супружеские пары получили совершенно одинаковые знаки. Представляете?
Мужики, как всегда, опаздывали. Задерживалась почему-то и Леночка.
- Да уж, - продолжила беседу Люся. - Это даже странно, что идеальные с точки зрения неба пары не разбросаны во времени и пространстве, а живут под боком друг у дружки. Я вот раньше думала: как, мол, хорошо, что каждому человеку не предназначен судьбой кто-то один-единственный. А то, мол, как бы люди вообще женились? Ведь попробуй найди того-самого единственного, который твоя вторая половинка! Вдруг он вообще на другом континенте? А оказалось, что за счастьем далеко ходить не надо - вот оно, под боком. Наверху уже все предусмотрели и поселили парочки рядом. Удивительно!
- И ничего удивительного в этом нет! - уверенно ответила Галина Сергеевна. - Все-таки там, наверху, тоже не идиоты сидят.
- Да… Выходит, что и мой будущий парень где-то совсем рядом бродит? - предположила Люся. - Возможно, мы даже знакомы и я просто не знаю, что он - это Он?
- Да уж, должно быть, это такой шикарный парень, что ты его даже не замечаешь! - хихикнула Безбородова.
Люся не подала виду, что обиделась на бестактность, а просто с шумом встала и отправилась допивать кофе в своем углу.
- Что-то народ совсем не торопится на работу, - со скрытой угрозой промолвила г-жа Безбородова, наконец-то заметившая нехватку личного состава.
Появился Овсиенко, как всегда со "Спорт-экспрессом" в руках, и принялся нудно изображать в лицах какой-то вчерашний футбольный матч. Он упорно делал вид, что не замечает всеобщего неприятия этой мало увлекательной темы, и продолжал пинать воздух до тех пор, пока Надежда Петровна не пресекла решительно его пыл:
- Если бы вы, Владимир Викторович, так внимательны к работе были, как к телевизору, цены бы вам не было.
Овсиенко притих, затолкал себя в кресло и сосредоточенно принялся раскладывать пасьянсы. Потому как клиенты, как и вчера, не ломились жадною толпою в двери "Попутного ветра".
Наконец, ближе к обеду, в офисе появился Митя. Видок у него был весьма и весьма помятый. Надежда Петровна злобно на него посматривала - очевидно, еще утром они затеяли шикарную ссору to be continued. Как бы подтверждая Люсины догадки, Безбородова подкатилась к сыночку и прошипела:
- После работы - сразу домой! Понял?
- Мама, хватит, - осторожно одернул ее покрасневший Митя.
- Это тебе хватит! Еще только попахни мне этим виски, уши-то пообрываю! Еще только заявись мне в час ночи домой! - и не думала успокаиваться Надежда Петровна.
Шипела она столь грозно, что даже Люся сочла за благо затаиться и не отсвечивать. Безбородова ходила мрачнее тучи и время от времени тревожно выглядывала в коридор в смутной надежде обнаружить за дверью какого-нибудь застенчивого клиента. Надо ли говорить, что там никого не было. К тому же в офисе все еще не было Леночки. Надежда Петровна уже несколько раз принималась звонить ей домой и на мобильник, но никто ей не отвечал. Когда же вечером ей наконец удалось дозвониться до родителей Зайцевой, она тут же забыла все несчастья сегодняшнего дня перед лицом вновь открывшихся ужасных обстоятельств.
* * *
Леночку хоронили в пятницу на Домодедовском кладбище. Весь "Попутный ветер" с утра пораньше топтался у метро "Домодедовская", ожидая автобуса фирмы "Ритуал", который доставит друзей и знакомых погибшей к месту погребения.
Люсю не покидало ощущение нереальности всего происходящего. Как будто все это случилось не с Леночкой и вообще понарошку. Наконец автобус подъехал. Люся удивилась, как много людей набилось в салон. В основном это были молодые парни и девушки. С некоторыми из них Леночка, наверное, училась в школе, а с другими познакомилась на бухгалтерских курсах, с третьими, возможно, слушала лекции в институте. Глаза у многих девчонок, да и парней были на мокром месте. Люсе показалось неудобным рассматривать людей в такой ситуации, и она уставилась в окно.
Г-жа Можаева в глубине души немного злилась и удивлялась себе: ну как же так, все вокруг плачут и скорбят, только она одна как сухарь! И ведь нельзя сказать, что ей не нравилась Леночка. Даже наоборот, она была ей очень симпатична. И если бы Лена сегодня выходила замуж, то Люсенька совершенно искренне радовалась бы за нее, возможно даже прослезилась бы от счастья. Или если бы Ленке попросту требовалась какая-то невероятно сложная и дорогая операция - Люся бы в лепешку разбилась, но постаралась помочь девушке.
Но, к сожалению, Лена не выходила замуж, и ей не требовалась операция. Ей вообще больше ничего не требовалось - сегодня были ее похороны, и г-жа Можаева чувствовала себя крайне неуместной на этом траурном мероприятии, к тому же ей никак не удавалось проникнуться трагичностью момента. Она не находила в себе ни безумной тоски, ни отчаяния, ни ведра невыплаканных слез. Чужая смерть не пугала и не поражала ее. Она бы, наверное, побоялась признаться в этом даже Наташке и маме, но смерть она воспринимала как весьма естественный процесс. Ну вроде как за летом приходит осень, а за осенью зима. И такой смене реальности даже можно радоваться. Так и за жизнью естественным образом приходит смерть. Наверняка за смертью еще что-то следует, чего нам отсюда не видно. Чего уж тут такого невероятного и грустного?
"А может, Соловьев был прав, обзывая меня сухарем? Возможно, у меня просто ампутирована или недоразвита та часть мозга, которая отвечает за эмоцию сострадания, - подумала Люся, разглядывая мелькавшие за окном зеленые деревья с редкими желтыми подпалинами. - Наверное, из таких, как я, и вырастают все эти ужасные киллеры, палачи и диктаторы".
И тут вдруг Люся почувствовала, что сейчас зарыдает. Но не от мысли о том, как, в сущности, нелепо и рано оборвалась Леночкина жизнь, а от жалости к себе, любимой. Еще бы - такая молодая, хорошенькая и такая неполноценная: целый участок мозга не функционирует как положено! И еще от ощущения громадной пропасти, отделяющей ее от других, нормальных людей, способных искренне горевать друг о друге, связанных друг с другом какими-то невидимыми, пусть и очень болезненными, но настоящими нитями. Только она, Люся, как будто недочеловек… Да еще и без печати на запястье. Теперь ей вообще пора строить скит и селиться в нем отшельницей.
На кладбище все сгрудились возле вырытой ямы. Розовый гроб стоял на краю на табуретках, с которых свисали длинные полотенца. Мать покойной рыдала, хмурый отец время от времени забирал у нее насквозь промокший носовой платок и вручал взамен свежий.