Марине Леонидовой, дочери бывшего министра и богатой наследнице, тридцать пять лет. Она журналистка, ведет криминальную рубрику в газете "Без цензуры". Хозяин газеты, Виктор Сергеевич Грибов, бог и царь в журналистике. Но когда любовницу Грибова красавицу Алену находят убитой, Марина понимает, что получила информацию об этом убийстве за день того, как оно произошло…
Светлана Чехонадская
Смерть мелким шрифтом
Светлана Чехонадская
Смерть мелким шрифтом
1
В тот день Марине Леонидовой исполнилось тридцать пять лет.
После того как закончилось празднование этой полукруглой даты, она узнала, в чем, оказывается, ее основная проблема.
- Ты недостаточно амбициозна, - изрек главный редактор, напившийся до стадии "всем скажу правду". Он не имел в виду ничего плохого, он даже подхихикнул: мол, ну чего обижаться, понятно, что ты, Марина, умнее, образованнее, а я, чего греха таить, дурак-дураком, но вот я - шеф, а ты кто? И все почему? Потому что нет амбиций.
- Увы! - ответила она. - Чего нет, того нет! И ведь нигде не купишь!
А он пошел по коридору, довольный, и на его спине было написано: "Спасибо, мама, что родила меня амбициозным! Спасибо за мои огромные претензии к миру, которые вывели меня, бывшего двоечника и никчемного косноязычного парторга, в большие начальники!"
…Все у нее в последнее время не ладилось. Редакция газеты "Малые города России" была уже финалом. Она попала сюда по объявлению на сайте "Работа. ру". В газете приятно удивились ее прошлому и сразу, с порога, повысили, учитывая Маринино сотрудничество, пусть и внештатное, с "Московским комсомольцем", "СПИД-инфо" и даже "Дорожным патрулем". В "Патруле" у нее не пошло, потому что телевизионные тексты очень отличаются от газетных, и Марина со своими ироническими кавычками и глубокомысленными скобками смотрелась, точнее, слушалась совершенно дико - в этом она потом сама себе призналась, хотя вначале сильно бушевала по поводу идиотов-телевизионщиков, дробящих фразы на более короткие.
В "Малых городах России" вначале рты разинули. "По компьютеру нашли? Интернет знаете?!" - спросила заместитель редактора, она же корректор, она же заведующая информационным отделом. "И английский тоже", - высокомерно ответила Марина.
Образование у нее было прекрасное. Университетское. И прописка, и квартира. Почему не заладилось - черт его знает. Журналистику Марина выбрала, абсолютно уверенная в своем будущем. Папа - замминистра. Не печати и информации, правда, - тогда, небось, и министерства-то такого не было, - но и не по делам национальностей, прости господи. Хорошего министра зам. И квартиру получили, и дачу под Звенигородом, и гараж был, и машина - все. С таким приданым, она, единственная дочь, ощущала себя наследной принцессой. Однако на пятом курсе один подведомственный папе объект так рвануло, что до сих пор этот день отмечается как день траура не только в нашей стране, но и в некоторых соседних. Папа этого не пережил. Даже стреляться не пришлось - инфаркт.
После университета уже было туго. Марина даже некоторое время проработала в университетской многотиражке - возглавляла этот, извините за выражение, печатный орган, командовала авторским коллективом из трех лимитчиков. Печатали многотиражку па тех самых станках, на которых восемьдесят лет назад печатали "Искру" - ну, или на их современниках, - и набирали газету, как показалось Марине, те же самые люди - фотоэкспонаты из Музея печати. В общем, эта работа была ее первой ошибкой: никаким таким опытом она ее не обогатила, но задала какой-то неправильный вектор судьбе.
А недавно умерла мать. К этому Марина давно готовилась, даже удивлялась порой, что с таким диагнозом мать так долго живет. Дочерью Марина была неважной. Наверное, можно было как-то облегчить матери последние дни, тем более что их вышло года на два, но как это сделать с такими нерегулярными заработками и такой крутой обидой на неудавшуюся карьеру и отсутствующую личную жизнь?
- Это дебилизм в чистом виде! - говорил ей по телефону троюродный брат Миша, почти что единственный ее родственник. - Живете в такой большой квартире и в полном, извини, дерьме. Обои от стены отваливаются!
Увы, это было так: купленная еще при папе дефицитнейшая фотообоина с осенним лесом вдруг зашуршала и отвалилась. Скрутилась в сухой жалкий рулон, а секунду спустя и вовсе рассыпалась в прах. Как назло, на этом представлении присутствовал не только Миша (родственник, свой человек), но и те главные, перед кем очень хотелось разыграть удачную жизнь.
- Тебе и работать-то не надо! У тебя деньги под ногами валяются. Ты могла бы поменяться! - Миша горячился и фыркал в трубку. - Ты получишь столько же комнат, в этом же районе, да еще с ремонтом! И плюс доплата. Ну, господи, кухня будет поменьше! Вот трагедия! Зато в ней будет пахнуть не этими ужасными супами из пакетика, а нормальной, человеческой едой! - (Он все заметил в тот приход, когда отвалились обои. Мать посыпала суп зеленью и сказала, что никто и не поймет, из чего он сделан. Те двое, конечно, тоже заметили). - За что ты цепляешься? За бесконечные коридоры! Пока есть еще идиоты, которые ценят километры ненужного и неуютного пространства, твою квартиру надо втюхивать, ты понимаешь? А дача! Ну, сдай хотя бы ее!
- Кому? Те, кому нужны сорок соток и двадцать елок у черта на куличках, не станут платить деньги за нашу развалюху. И ведь даже ремонтом не отделаешься. Сорок километров от Москвы! Там коттедж надо строить. А без этого… Сдавать за двести долларов? Так еще спалят.
- Да не спалят, а, наоборот, спасут твои гребаные ели от короеда! Ты же сама ничего не делаешь!
- Туда трудно добираться. Ты же знаешь - машины уже давно нет.
- Но что-то же надо делать! Продай! Ты бы матери смогла устроить нормальную жизнь. Свозила бы ее на море, за границу. Сама бы куда-нибудь съездила. Новую жизнь начала бы!
Марина понимала брата. Он был очень деятельный. Журналист - не журналист, но предприимчивый, в отличие от нее. Правда, и у него, такого активного, не очень-то заладилось. Тоже в свое время на Марининого папу рассчитывал и тоже обломался. Только не на пятом, а на третьем курсе. Пресс-служба Петровки - это ерунда, а не карьера. Но и там, очевидно, свои проблемы - что-то перестал Михаил снабжать Марину разными своими историями, которые она могла пристраивать в так поразившие редактора "Малых городов" издания.
Брат, конечно, был по-своему прав, и не могла ему Марина объяснить, что расстаться с папиным наследством значило для нее пасть окончательно. Поставить на себе точку. Сойти с орбиты. Закончить жизнь, а вовсе не начать ее. И те двое, так много добившиеся, - выскочки, разевавшие рты при виде ее квартиры, ее дачи, - не должны ничего знать. Должны продолжать завидовать.
Как же она отстала от жизни! Даже не представляла себе - какое оно, нынешнее богатство. Когда в ответ ее пригласили на ближайший день рождения, когда она увидела и подъезд, и дверь, и вид из окна, и картины, и скульптуры, и ковер персидский с изображением свадьбы, и ванну на ножках (заранее готовилась съехидничать насчет джакузи, шутку придумала, но джакузи не было, а был кусок Эрмитажа с дыркой для слива воды), когда попробовала, каким может быть мясо, каким помидор и каким вино, только тут Марина и поняла, что поезд жизни стремительно пронесся мимо.
И ведь самое обидное-то в чем! Не в деньгах - богатых она не видела, что ли? А в том, что те двое, а точнее, один из них - он - добился всего этого журналистикой. Не изготовлением липовой водки, не торговлей нефтью, не жульничеством с НДС, не другими подобными делами, над которыми можно посмеиваться из глубин своих облупленных коридоров, а самым что ни на есть честным творческим трудом, которому он обучался с ней на одном курсе, всегда получая на балл ниже, живя в общежитии, командуя добровольной народной дружиной, по слухам, немного постукивая куда надо и робко ухаживая за ней, наследной принцессой - без всяких, впрочем, надежд.
Этот визит, последовавший за ее "приемом", тем самым, на котором обои отвалились от стены, просто перевернул Маринину жизнь. Настолько, что, придя домой, она немедленно набрала Мишин номер и радостно крикнула ему в трубку, что полностью с ним согласна, и все, за что она цеплялась, не имеет никакой цены, и что надо "здесь и сейчас" и прочее в том же духе.
2
Рабочий день уже подходил к концу, когда в кабинет к Ивакину зашел Прохоров. Он два раза вздохнул, потом потрогал телефонную трубку - снял ее и положил на место - потом повытаскивал все карандаши из стакана и уронил бумаги со стола.
Бывают такие люди - они всегда что-то трогают и теребят. Им, конечно, нужны четки, но милиционер с четками - это как-то… Хотя в Москве и сформировали мусульманский милицейский полк, и даже раввин недавно приходил к Ивакину - устраиваться на работу. Он сказал, что его раввинское образование признает либо служение в синагоге, либо служение обществу в какой-нибудь полезной, опасной и бескорыстной области, например в милиции. Начальство сказало Ивакину: "У тебя с головой как?" А Ивакин, если бы от него зависело, взял бы раввина. А что?
- Не дают отпуск! - отдуваясь, пожаловался Прохоров. Физиономия его стала красной: бумаги он собрал только с третьей попытки, поскольку живот сильно мешал. - Опять усиленный режим. А ведь еще только июнь на дворе! - Прохоров, как и многие другие, верил в "плохое биополе августа", так он это называл. Формулировка казалась Ивакину корявой, кроме того, он не был суеверным, поэтому любые намеки на роковой для России август его раздражали.
- Да ладно тебе! - сказал он.
- Это тебе - "да ладно". Ты в августе уже на пенсии будешь. Ходят слухи, тебе путевку на море дадут, - улыбнулся Прохоров и тут же скис. - А нам расхлебывай. Опять взорвут что-нибудь и ку-ку! "Вихрь-антитеррор".
- Типун тебе на язык.
- Хорошо, что я не женат! Как бы моя несчастная жена терпела эти бесконечные "Вихри"? Ты вот как обходился? Правда, какой там при коммунистах антитеррор…
- Первое мая зато было. Седьмое ноября.
- Тоже мне проблема! Все тихо, чинно, под музыку. Они ведь и сейчас есть - первое мая, седьмое ноября, только с мордобоем. Нет, сейчас жену иметь нельзя, не поймет.
Ивакин с улыбкой смотрел на него. Все управление знало, что отсутствие жены - незаживающая рана в душе Прохорова. Жениться он мечтал страстно. И говорил об этом на каждом углу уже лет пятнадцать. Считалось, что жениться ему мешают дежурства, футбол, маленькая квартира и прочие неудобства, которые почему-то не мешали жениться всем остальным. Правда, последние лет пять по управлению ходили слухи, что Прохоров специально раздувает проблему, чтобы замаскировать другую свою боль - ну, это самое… Мир вокруг стал очень свободным, но в милиции по-прежнему косились не только на раввинов, но и на эту, другую ориентацию. "Черт его знает, - иногда думал Ивакин, приглядываясь к Прохорову. - Мужик как мужик. Вот молодые как-то умеют сразу определять. А я… поздновато, видимо, начал интересоваться проблемой".
- Наш шеф вчера на телевидении лопухнулся, - радостно сообщил Прохоров. - Его ведущий развел, как лоха. Ну, он и ляпнул, не подумав. Сегодня пресс-службе вставят по полной!
- Это дело, - одобрил Ивакин. - Я их сам тут недавно чуть не поубивал. Они с фактами напутали так, что одна газетенка обычную бытовуху раздула до размеров международного скандала. Я даже телефон отключал на двое суток, у меня от опровержений мозоль на языке выросла.
- У меня тоже на днях случай был. - Прохоров присел на край стола и стал чикать ножницами в опасной близости от ивакинского лица. - Один наш бывший сотрудник убийство предсказал. На самом деле просто с датами напутал, а получается - предсказал. Ты, кстати, любишь всякую такую фигню. Загадочную. - Прохоров снисходительно хмыкнул.
- Бывший сотрудник? Выгнали?
- Не-ет. Он у нас в пресс-службе работал. Хороший парень. Недавно ушел - туда, где платят. И я бы ушел, если бы было куда…
- Что значит предсказал? - серьезно спросил Ивакин.
- Да у него родственница, сестра, тоже журналистка, устроилась в газету "Без цензуры". Ведет колонку криминальной хроники, пишет статьи об убийствах. И кое-что ему в этой ее работе не понравилось.
- Боится, что ее с зарплатой обманут? Газета хоть солидная?
- Володя, ты иногда бываешь проницательным таким… Чтоб ты знал: солиднее, чем эта газета, вообще не бывает. Там с зарплатой не обманывают. Дело не в этом. Она, видимо, стала подозревать, что от увэдэшных информаторов липа идет. А потом вообще оказалось, что материалы об убийстве для последней статьи, которую эта журналистка написала, пришли к ней раньше, чем произошло само убийство.
- Как это? - озадаченно спросил Ивакин.
- Ну, так получается, представляешь!
- Это он так говорит, родственник ее?
- Да я тоже почти свидетель.
- Что значит - почти?
- Я тебе говорю - ему работа сестры сразу не понравилась. Или ей самой что-то показалось подозрительным. И перед опубликованием нескольких последних статей он мне звонил и расспрашивал о тех убийствах, о которых она пишет. Он же сам теперь у нас не работает, информацией не владеет.
- И ты ему все выкладывал?
- Володь, дело не в этом. Я ничего секретного не выдавал. Я смотрел сводки и просто говорил ему, что так, мол, и так, действительно, такое преступление произошло при таких-то обстоятельствах.
- Зачем это ему могло понадобиться? Выуживал дополнительные сведения, наверное.
- Вряд ли. Мне вообще показалось, что он куда больше нас знает и даже пытается выяснить: действительно ли то, что появится в статье, известно милиции… Ну, а в целом, ему нужны были только общие факты: убит тот-то, там-то, подозревают того-то.
- Опять же - зачем? Проверял на всякий случай?
- Возможно, хотя повторяю тебе, он и без нас много знал. Если бы мне нормально платили, я бы поинтересовался его источниками. А так… - Прохоров махнул рукой и сразу спохватился. - Знаю, знаю, ты горишь на работе! Извини, я другой. Я считаю, что как они нам платят, так мы и работать должны.
- Или уходить, - недовольно произнес Ивакин.
- Вот еще! Почему это я должен уходить, если столько лет жизни на эту работу угробил?
- Ладно, Прохоров, ты отвлекся.
Прохоров сердито подышал, но успокоился.
- Так вот, этот парень звонил мне несколько раз, расспрашивал о тех преступлениях, о которых писала его сестра. Последний раз он позвонил недели две назад, тоже попросил узнать, было - не было. Я в тот вечер дежурным был, поэтому быстро все проверил. Позвонил ему и сказал: прокололись ваши информаторы. Он, вроде, удивился. А где-то дней через неделю смотрю по сводкам - точно, убили эту бабу, о которой он спрашивал. Я ему позвонил и говорю: извини, дорогой. Было. Он спрашивает: когда? Я говорю: в четверг вечером. Он, видать, челюсть отвесил и говорит: я же в среду спрашивал!
- А он в среду спрашивал?
- Володь, а я не помню! Ну, вот не помню, хоть убей! Я уж и по ежедневнику смотрел, и программу телевизионную всю исследовал, пытался хоть какую-то зацепку в том дне найти! Не смог! Ни одного матча, как назло, всю неделю не было. По футболу я бы восстановил…
- Ты же дежурным в тот вечер был. Вот тебе и зацепка.
- Да я почти всю неделю дежурил! Со вторника по пятницу. Говорю тебе, измучили нас с этими антитеррорами.
- В любом случае, ты действительно не обнаружил в сводках этого убийства, - сказал Ивакин. - Значит, скорее всего, его там и не было. То есть проверял ты не в четверг вечером.
- Ее убили в четверг вечером. Но труп нашли в пятницу утром. Если бы я смотрел сводки не в среду, а в четверг, то тоже ничего не нашел бы… Ох, кажется мне, что он действительно в среду звонил. Ребят расспрашивал, они говорят, в среду. Но я не уверен. Нет, не уверен. И вообще, жениться мне надо, - вдруг добавил он.
- Та-ак. И о каком убийстве идет речь?
- Оно не у нас проходит. Там бабу молодую убили. Чью-то любовницу. А вот второе как раз ты ведешь.
- Что значит - второе?
- Ну, второе из тех, которыми он интересовался. Это дело об убийстве директора рынка… Как дочь твоя поживает?
- Учится… Ты меня, Прохоров, заинтриговал.
- Понятное дело, - гордо согласился Прохоров. - Но, скорее всего, произошла путаница. Парень тоже день забыл, как и я.
- Маловато времени, чтобы забыть, - задумчиво возразил Ивакин.
- Я же забыл.
- Ну, тебя это так не касалось, как его… Газета "Без цензуры", говоришь? А больше он не звонил?
- Больше не звонил. И хотя я считаю, что дело не стоит выеденного яйца, из уважения к вашему возрасту, Владимир Александрович, а также к тому, что вы скоро заскучаете на пенсии, могу поинтересоваться подробностями. - Прохоров поважничал немного. - Хотя это будет испорченный телефон. Давай, я лучше свяжу тебя с тем парнем?
- Свяжи.
- Слушай, меня геморрой замучил. - Судя по всему, Прохоров приступил наконец к тому, из-за чего и пришел. - Как лучше лечить, не знаешь?
Вспомнив слухи, бродившие по управлению, Ивакин посмотрел на него испуганно.
- Ну, сейчас много лекарств, - смутившись, сказал он. - Еще травы всякие, свечи. Нужен полный покой, - добавил он неожиданно для самого себя.
- В смысле? - изумленно спросил Прохоров.
Ивакин покраснел.
- Целомудренное у вас поколение! - сердито сказал Прохоров. - Все как-то… секса нет, геморроя нет. Чего ты краснеешь-то? Нормальный вопрос. Дочка твоя, соплюшка, небось, не моргнув глазом на такое отвечает. Как мир изменился, а?
"Как мир изменился!" - печально подумал Ивакин. Раньше он из-за такой ерунды, как геморрой, даже и не напрягался. А теперь краснеет как дурак. И отчего? Оттого, что Прохоров подумает, что он, Ивакин, подумает, что он, Прохоров…
3
Дело, которому Владимир Александрович Ивакин отдал всю жизнь, он считал самым благородным на земле. На второе место, с небольшим отрывом, он ставил медицину. Очень хотел, чтобы дочь стала врачом. Только медики и милиционеры, по мнению Ивакина, занимались настоящим делом, результативность которого можно было точно измерить, и не в чем-нибудь, а в человеческих жизнях.
Прекрасно помня свои причины для выбора профессии, Ивакин не совсем понимал тех, кто эту профессию выбирал сейчас. Более того, он многих из новичков подозревал в корысти. Хотя подозревать в корысти тех, кто выбрал самую лучшую профессию, вроде бы, нелепо и нелогично…
В самые тяжкие свои дни (в основном, когда нездоровилось) Ивакин думал, что кто-то сознательно устраивает дела с милицией так, чтобы она совсем развалилась. Но кто мог быть этот "кто-то"? Если исходить из принципа "кому выгодно", это мог быть преступный мир. Но Ивакин, всю жизнь боровшийся против этого преступного мира и проигрывавший в половине случаев, все-таки сомневался в таких возможностях своих извечных врагов, сомневался также и в их интеллектуальных способностях проворачивать столь масштабные заговоры.