– В театре я не увидел Лабласа, но сумел попасть к менеджеру, старому месье Ламбертину. Он буквально ухватился за меня. Он оказался столь любезным, что даже вспомнил, как видел меня однажды в Руэне – и, по его словам, был поражен.
– Не сомневаюсь! – вставила реплику пожилая леди.
– После этого он сказал, что они искали человека для того, чтобы сыграть важную роль – Лаэрта в новом переводе "Гамлета". Премьера вечером в понедельник, так что у меня всего два дня для того, чтобы все выучить. Другой актер, Монье, должен был играть Лаэрта, но он сломал ногу, когда перевернулась его карета. Вы бы знали, сколь искренне горевал по этому поводу старина Ламбертин!
– Добрый старик! – воскликнула Роза.
– Но давайте же приступим к ужину, вы, должно быть, голодны, Баркер, а еда стынет на столе. Пододвиньте стулья, а ты, Роза, будь так добра, вскипяти нам чаю.
Таким образом, шутя и смеясь, мы уселись за небольшой совместный ужин. Вечер пролетел, как счастливый сон.
Оглядываясь назад, сквозь долгую вереницу лет, я могу представить тот вечер как вживую: смеющаяся румяная девушка, слегка обжегшая пальцы и пролившая воду в попытке сделать то ли чай, то ли пунш, тихо мурлычущая ясноглазая мать семейства, мой мужественный молодой друг с громким и заразительным смехом…
Кто мог предугадать трагедию, нависшую над ними? Кто, кроме той темной фигуры, что все еще стояла на улице Бертранда и чья тень вытянулась настолько, что омрачила ступеньки у входа в дом номер двадцать два?
II
Был тот же вечер, или, скорее, следующее утро, так как часы на соборе пробили три раза. Улицы были пустынны, если не считать редких жандармов или одиноких гуляк, возвращающихся домой после каких-то своих развлечений.
Даже на улице д’Анжу, самой фривольной из фешенебельных парижских улиц, светились окна лишь нескольких домов.
В одном из них и разыгрались описанные ниже события.
В большой, богато обставленной комнате курили и отдыхали несколько мужчин в дорогих вечерних костюмах. Огни большого канделябра отражались в многочисленных зеркалах, порождали теплый отсвет на красном бархате мебели.
Ковер на полу был столь густым, что звук шагов тонул в нем бесследно. Это и случилось, когда один из мужчин поднялся со своего места и прошел в глубь комнаты для того, чтобы прижаться спиной к огромному мраморному камину.
Любой завсегдатай театров Франции с первого взгляда узнал бы этого человека. Нелегко было забыть это жилистое вытянутое тело и темную циничную улыбку Лабласа, выдающегося актера Национального Театра. Последователь Шпурцхейма сразу бы высказал свое мнение о предстоящих этому человеку великих делах (добрых или злых, кто знает?), едва взглянув на широкий низкий лоб и массивную челюсть. Взгляд, упавший на холодные серые глаза и чувственные губы, подсказал бы нашему физиогномисту, что вне стен Национального этого человека стоит опасаться, ибо такие, как он, являются эгоистичными друзьями и мстительными врагами.
Наш завсегдатай, конечно, нашел бы в комнате и других, возможно, более приятных, старых знакомых. В небольшом сверкающем кабинете находился Гросье, из варьете, – самый умный и беспринципный из всех актеров, дуэли и интриги которого были лишь чуть менее известными, чем приключения хозяина, Лабласа. Рядом с ним сидел усталый молодой кавалерийский офицер, чуть дальше – Турвилль, другой широко известный актер и светский лев. На кушетке располагался Каше, из театра Гайте; один или два актера, не столь известных публике, дополняли компанию.
Лаблас устало взглянул на стол, покрытый картами, костями и монетами.
– Джентльмены, – сказал он, – вы должны решить для себя: будем играть еще один раунд или нет?
– Времени у нас еще предостаточно, – ответил один из актеров, – но я боюсь, что удача совсем отвернулась от лейтенанта. Думаю, он не решится еще на одну попытку. На мой взгляд, было бы жестоко просить его об этом.
Юный офицер поднял глаза, краска прилила к его чисто выбритому лицу. Он был слишком молод для того, чтобы можно было надеяться на его успех в столь опытной компании кровососов. По взглядам, брошенным на него во время слов Гросье, можно было понять, что он был выбран в качестве мишени всей компании.
– Что, если мне просто не повезло? – ответил он. – Все здесь – честная игра и военная фортуна, не так ли? Я попытаюсь еще раз.
Он выпил бокал шампанского, чтобы утопить в нем воспоминания о невысокой женщине из Монпелье, на солнечном юге, подсчитывающей каждый сантим для того, чтобы ее прекрасный мальчик жил в Париже "как джентльмен".
– Это верно! Как смело сказано! – откликнулся хор голосов с разных сторон стола.
– Не пейте столько вина, тем не менее, – прозвучал голос Каше. – Вы скоро будете качаться.
– Я боюсь, что наш военный друг уже довольно хорошо выпил, – отметил Лаблас.
– Ни в коей мере, месье, – ответил молодой лейтенант. – Моя рука столь же тверда, как и ваша.
– Во всем Париже нет ни одной руки столь же твердой, как моя, молодой человек, – ответил Лаблас. – Лалакор из вашего полка может это подтвердить! Вы были со мной, Каше, когда я отстрелил его указательный палец в Венсене. Теперь ему уже никогда не стрелять из пистолета… Видите маленькую темную точку, находящуюся в центре белого листа на другой стороне комнаты? Это ружейный капсюль: мишень, которую я обычно использую для тренировок, так как с ней несложно понять, попал или нет. Вы извините меня за запах пороха, месье? – продолжил он, беря небольшой, отличной работы пистолет со стенной стойки.
Казалось, что он не прицеливается, но после того, как он спустил курок, на другой стороне комнаты раздался грохот, яркая вспышка отметила место попадания, и остатки капсюля, превращенного в пылающие обломки, рассыпались по полу.
– Я надеюсь, что вы не будете рисковать и дальше, утверждая, что ваша рука столь же тверда, как моя, – добавил стрелок, глядя в сторону молодого офицера, после того как поместил свое изысканное оружие на стенную стойку.
– Это был хороший выстрел, сир, – отметил один из актеров.
– Прекратить стрельбу! – громко сказал Гросье, подкидывая кости. – Если вы жаждете реванша, лейтенант, настало ваше время!
Вновь деньги начали менять хозяев, и разговор пошел на спад, свидетельствуя о том, что все внимание сосредоточено на столе. Лаблас не играл, но он нависал над зеленым сукном, как некий злобный дух, с жестокой улыбкой на лице и холодным взглядом, прикованным к человеку, бывшему одновременно его гостем и его жертвой.
Бедный юноша! Неудивительно, что он проиграл, ведь вся компания играла против него одного. В отчаянии он откинулся на спинку стула.
– Все бессмысленно! – сказал он. – Удача отвернулась от меня! Но, господа, – умоляюще добавил он, – если мне удастся собрать немного денег завтра, пусть даже совсем чуть-чуть, вы же не откажетесь играть с теми же ставками и дадите мне шанс?
– Мы будем играть ровно столько, на сколько хватит вашего "чуть-чуть"! – ответил Турвилль с жестоким смехом.
Юный офицер был возбужден и воодушевлен. Теперь он сидел поодаль от других, и ему казалось, что все окружающее – какой-то сон. У него создалось неприятное ощущение того, что игра была нечестной, но тем не менее он не мог привести никаких доказательств этого.
– Дайте мне вина, – прозвучал голос Гросье. – Где вы были до часа ночи, Лаблас?
Лаблас в ответ улыбнулся, показав ослепительно белые зубы.
– Старая история, я полагаю? – сказал Турвилль.
– Ба, эта история становится слишком старой! – подвел итог Гросье. – Истории без изменений быстро приедаются. Одна интрижка подобна другой так же, как пара коротких шпаг.
– Они слишком легко выигрываются, – согласился Каше.
– Я обещаю вам, что это будет нелегкая победа, – сказал Лаблас. – Несмотря на то что она добыча, достойная долгой охоты, поскольку красива, как ангел, и ее очень надежно охраняют. Есть еще и шестифутовый брат, служащий защитником от браконьеров, так что имеется надежда на дополнительное развлечение.
– Вы уже добились чего-нибудь? – спросил Каше.
– Нет, хотя я провел несколько предварительных рекогносцировок, – ответил повеса. – Я боюсь, что всего придется добиваться силой, а это потребует одновременно смелости и такта.
– Кто эта девушка, Лаблас? – прозвучал вопрос Турвилля.
– Я не буду говорить.
– Да ну же, скажите ее имя!
– Любопытство иногда граничит с наглостью, – ответил Лаблас, глядя исподлобья на своего собрата-актера. – Будьте осторожны, дабы не пересечь эту границу, так как я этого никогда не прощаю.
Турвилль был достаточно храбрым человеком, но и он отвел свой взгляд от гневного взора опытного дуэлянта.
На миг повисла тишина, после чего Лаблас протянул свою руку и сказал:
– Турвилль, прости и забудь. Я не думал говорить столь жестко, но ты ведь знаешь мой проклятый характер. Сейчас я не могу сказать ничего больше. В конце концов, нет ни одной причины того, почему я не смогу назвать ее имя. Мне может потребоваться ваша помощь. Вы, в любом случае, честные люди, и не будете мешать мне в моих планах. Я предполагаю, что никто из вас ее не знает. Ее имя – Роза Латур, и она живет на улице Бертранда.
– Что? Сестра Генри Латура?! – воскликнул Гросье.
– Да, того самого. Ты его знаешь?
– Знаю ли я его? Он играет Лаэрта в твоем "Гамлете" вечером в понедельник.
– Черт бы его побрал!
– Да, старый Ламбертин сошелся с ним этим вечером. Это все усложняет. Он крепкий парень.
– Я не вижу здесь ничего, что влияет на мое желание увезти его сестру.
– Я знаю девушку – она столь же целомудренна, как и красива. Вы никогда не добьетесь здесь успеха, Лаблас. Она ангел на земле, и ее брат не тот человек, с которым можно шутить.
– Дорогой друг, – ответил Лаблас, – разве ты не видишь, что каждое твое слово только усиливает мою решимость? Как ты только что говорил, интрижки становятся монотонными. Есть какая-то новизна в похищении.
– Вы проиграете, – откровенно высказался Гросье.
– Наоборот, я выиграю.
– Я бы поставил свою жизнь на то, что вы проиграете.
– Если ты согласишься поставить десять тысяч франков, это будет ближе к делу. Пусть это будет ставкой, что я обязуюсь увезти юную пуританку в двадцать четыре часа.
– Сделано! – ответил комедиант.
– Вы – мои свидетели, господа, – сказал Лаблас, повернувшись к компании и записывая имена в блокнот, лежащий на доске из слоновой кости.
Все затихли, пока он писал, после чего молодой голос разорвал тишину:
– Я не буду участвовать в этом!
Это был юный офицер.
Он встал со своего стула и теперь стоял прямо напротив Лабласа.
Среди актеров прошел шепот, после того как их мишень и игрушка поднялась и решилась восстать против главнейшего из них. Они хотели было спасти его. Каше ухватил его за рукав и почти усадил на стул.
– Садитесь! – шептал он. – Садитесь же! Он лучший дуэлянт во Франции!
– Вы уверены в том, что говорите? – почти шепотом произнес Лаблас.
– Да, месье. Если вы планируете что-либо сделать с этой девушкой, то сначала вам придется что-нибудь сделать со мной! – повысил голос лейтенант, вырывая рукав из рук Каше.
– Где и когда вам угодно будет встретиться, месье? – холодно прозвучал ответ интригана.
– Завтра, в два пополудни, в Булонском лесу. Любимое место встреч парижан. Оно вам известно?
– Конечно, и лучше, чем вам. Моим секундантом будет Каше. Кто будет вашим?
– Я пришлю записку завтра, месье, – ответил юный офицер. В этот момент казалось, что весь хмель вылетел из его головы, он стоял будто под обстрелом, немного согнув спину и расправив плечи, буравя взором невозмутимо холодного Лабласа.
– Будьте уж так добры, месье.
– Прошу разрешить откланяться! – громко и четко проговорил офицер, поклонился и под взглядами гостей отправился к выходу. Лаблас даже не удостоил его взглядом, не говоря уж о рукопожатии или кивке.
Довольно скоро и остальные гости, кроме Турвилля и Гросье, покинули дом вслед за неудавшимся игроком и завтрашним дуэлянтом.
– Приступим к подготовке наших действий, господа! – сказал Лаблас в тот момент, когда дверь захлопнулась за последним не участвующим в предстоящем событии гостем.
– Мне кое-что удалось узнать о нашей цели, частью за счет наблюдений, а частью – подкупив слуг. Они рано отправляются спать, в доме кроме Розы на ночь остаются только брат и старая хозяйка. На окнах нет ставней – только жалюзи.
– И каков наш план?
– Все очень просто. Как вы все знаете, эта улица очень тихая. Мы возьмем мою закрытую карету, один из нас будет править лошадьми. Затем, как вы знаете, для подобных случаев у меня есть разборная лестница из трех частей. Ее мы и возьмем с собой. Выйдя из кареты, мы соберем лестницу, поднимемся на нее, откроем окно, заткнем девушке рот кляпом, пока она спит, спустим ее вниз – и все. Если она проснется и сумеет закричать, можно быть уверенным, что мы втроем победим ее брата. У них не будет никакой информации о том, кто мы, или куда мы отправились. Это будет выдающийся триумф.
– Так и будет, – прозвучал ответ, и трое мужчин рассмеялись.
– Маленькая жеманница! Скоро она станет более сговорчивой, я гарантирую. Ладно, мне надо выспаться перед завтрашней встречей, так что я прилягу на несколько часов. Надеюсь увидеть вас на улице Бертранда в два часа ночи воскресенья. Они отправляются спать в одиннадцать. Доброй ночи. – И, выбросив свою почти догоревшую сигару в огонь камина, распутный актер медленно вышел из комнаты, оставив своих партнеров дискутировать на тему дьявольского плана, в котором им предстояло принять участие.
III
Удивительно, как прекрасно англичане приспосабливаются к обычаям страны, в которой они живут, особенно в тех случаях, когда обычаи совпадают с их собственными предпочтениями.
Дома я усердный христианин, но в наступившее парижское утро слабый внутренний голос совести совсем затих, и я отправился сразу на улицу Бертранда увидеть моего нового друга, Генри Латура, надеясь на то, что он пожалеет меня в моем одиночестве и согласится поболтаться со мной по улицам Парижа.
Возможно, прекрасная Роза оказала большее влияние на мое решение зайти в гости, чем ее брат, но увидеть ее мне не удалось, так как, в отличие от меня, девушка с утра отправилась в церковь. Я же был предоставлен мужской части семейства.
– Ты не мог поступить лучшим образом, чем зайти в гости, – сказал Генри, потягиваясь всем своим длинным телом и широко зевая. – Я сижу в этом проклятом кресле с завтрака, разучивая роль, и вот теперь я чувствую, что готов. Столько времени потратил, отрабатывая фехтовальные приемы с партнером, готовясь к последней сцене! Ты же знаешь, я раньше был прекрасным мастером и постоянно удивлял зрителей.
– Полагаю, Гамлет тоже умеет фехтовать? – вставил ремарку я.
– Он известен именно этим, – ответил Генри, и я заметил, что тень пробежала по его лицу. – Но продолжим, Баркер, это мой последний выходной на долгое время, так что мы должны выжать из него все возможное.
И мы выжали из того дня все. Юный актер показал себя прекрасным экскурсоводом, проведя меня по картинным галереям и музеям с забавным чувством хозяина. Он был в чудесном расположении духа, радостный от полученной роли в Национальном, о которой он отзывался как о "прекрасном начале карьеры".
– Есть только один недостаток, – как-то отметил он в разговоре, – это необходимость играть на вторых ролях рядом с этим абсолютным негодяем, Лабласом. Он ужасный распутник. Этим утром прошел слух, что он дрался на дуэли в Булонском лесу, прострелил легкое молодому офицеру-кавалеристу. Чувствую, что у меня будут с этим парнем проблемы, как говорит Гамлет: "Во мне есть что-то чувственное" , а манеры этого человека выводят меня из себя больше, чем хотелось бы.
К этому времени уже стемнело, мы оба уже устали и были голодны после долгого путешествия.
– Тут рядом есть кафе, – сказал Генри, – справа, около вокзала. Мы сможем там поесть в спокойной обстановке. Видишь свет в окнах? Это именно то, что нам нужно. Зайдем?
– Да, конечно, – с радостью согласился я. Мы свернули и двинулись ко входу в кафе.
В этот момент высокий молодой человек с саквояжем в руках, выходивший из дверей кафе, поравнялся с нами.
– Пардон, месье, – сказал он, повернувшись и поклонившись на ходу, но когда он уже прошел мимо, Генри дернулся назад и схватил его за руку.
– Джек, родной, откуда же ты приехал?
– Генри и Баркер, все вместе, вот это да! Удивительно, как это мы все тут встретились! – прозвучал в ответ громкий голос моего старого друга по колледжу, Джека Латура. Мы крепко пожали друг другу руки, радуясь встрече.
– Невероятно, но это случилось, – ответил Джеку его брат. – Почему ты здесь? Мы думали, что ты в Эдинбурге, в сотнях миль отсюда.
– Да, так и должно быть. Но вчера я подумал, что нужно подышать свежим воздухом. Привычная кичливость британских ремесленников стала мне надоедать. Мой портной совсем обнаглел в своих попытках получить с меня свой грязный барыш, так что я решил лишить его облагораживающего влияния моего общества как минимум на пару недель.
– Старый трюк, Джек, – ответил я.
– Да, очень старый. Я полагаю, что вы занимаетесь столь же привычным делом, особенно на основании того, что я встретил вас в первом же пабе, ох, простите, конечно же, кафе, в которое я зашел. "Кафе" звучит даже лучше, чем "паб".
– Сам-то как ты определишь причину, по которой пришел сюда? – засмеялся Генри в ответ.
– Дорогой брат, неужели ты серьезно думаешь, что я зашел в это кафе в поисках выпивки? Нет, в его стены меня завела просто безвредная шалость. А что вы, парни, собираетесь делать сейчас? Мне кажется, что поднимать Розу и маму на ночь глядя будет не очень хорошо, так что я останусь с вами.
– Собственно говоря, нам нечего делать, – сказал я.
– Тогда давайте вместе сходим в "Англез". Там уже сидят два парня из Эдинбурга – Грант и Бакли. Ну же, давайте.
– С радостью, – ответил я.
– И я, – прозвучал ответ Генри.
Выбор был сделан, и мы втроем отправились в отель, где нас представили друзьям Джека, паре безрассудных и беззаботных студентов-медиков, приехавших в Париж вместе с ним.
Нет причины, по которой я должен подробно описывать последовавший вечер, запомнившийся веселым пиршеством. Намекну лишь на то, что именно из-за этого вечера нависавшие над нами печальные события произошли именно так, как они и случились.
Приближался час пополуночи, когда Генри взглянул на свои часы и сообщил всем нам, что настало время расставания.
– Мне надо еще раз повторить свою роль завтра, – сказал он. – Ты пойдешь со мной, Джек, мы можем лечь спать, не разбудив никого. У меня есть ключ от двери.
– Я вас провожу, – вставил я, – хочу докурить трубку.
Должен признаться, что вид одного окна в это время для меня значил больше, чем весь табак Виргинии, но надо же мне было как-то объяснить друзьям свое желание еще раз прогуляться к их дому?