С миниатюрами все ясно: "неформат" как по объему, так и по стилю (то ли автопародии, то ли введения к детективным расследованиям – но уж во всяком случае не сами расследования). Кроме того, эти миниатюры были созданы хотя и с диапазоном почти в три десятилетия, но обе – в те периоды, когда автор намеревался взять "тайм-аут", отложив написание полномасштабных рассказов о Холмсе как можно более надолго, если повезет, то и навсегда. "Благотворительная ярмарка" действительно воспринималась Конан Дойлом как акт благотворительности: она была написана в качестве эксклюзивного подарка студенческому клубу, просившему помощи в организации крикетного поля (вместо денежного чека Конан Дойл передал студентам рассказ и право получить гонорар за него, от чего юные любители крикета, безусловно, только выиграли). А вторая из миниатюр создавалась для другого "спецпроекта", связанного с выпуском тоненьких, малоформатных, иллюстрированных изданий: своего рода изящный орнамент на фоне ведущих книжных серий.
Как бы там ни было – давно пришло время ввести оба этих текста в "большую" холмсиану…
Что касается "Бриллианта английской короны", то перед нами опять-таки не рассказ, а… новеллизация одноименной пьесы. Сходство с "Камнем Мазарини", первым из рассказов позднего цикла ("Архив Шерлока Холмса"), налицо. Но столь же налицо и отличия, причем они… не в пользу "Камня Мазарини"!
Происхождение "Бриллианта" таково: это не пьеса, задним числом написанная по рассказу, а нечто противоположное. "Бриллиант" создан на полгода раньше – то есть фактически как раз с него, после долгого перерыва, оказалось начато "последнее возрождение" холмсовской тематики. А вот рассказ был написан по мотивам пьесы и, надо сказать, получился несколько вымученным, "вторичным". Это проявляется еще в названии (Конан Дойл, видимо, собирался в дальнейшем как-то мотивировать связь алмаза с именем Мазарини, но… забыл это сделать!), подчеркивается заменой главного "антигероя" (в "Бриллианте английской короны" это не безвестный злодей, а колоритнейший полковник Моран, так что упоминание о духовых ружьях и восковом манекене не выглядит повтором: мы словно бы оказываемся в "альтернативной версии" холмсианы, где НЕ БЫЛО эпизода, известного по рассказу "Пустой дом"!), да и вся линия, связанная с изобличением преступников, явственно ослаблена. Конан Дойл очень много фантазии вложил в "визуальные спецэффекты" (опять чудеса новейших технологий: не только граммофон, но и электрическая сигнализация!), действительно обеспечивающие повышенную достоверность, однако в "Камень Мазарини" перенес от силы половину этого замысла, причем описания сделаны явно уставшей, почти безразличной рукой. Скорее всего, в очередной раз обеспечив Холмсу яркий старт, автор через полгода опять засомневался, был ли он прав, возобновляя холмсиану. Так что, если полностью учесть "дополнительные материалы" (например, сохранившуюся информацию о тех соображениях, которые Конан Дойл высказывал по поводу происходящего на сцене, декораций, актерской игры, режиссерских ходов и т. п.) – то новеллизация заиграет гораздо более многоцветными красками, чем рассказ!
Некоторые из этих колоритных подробностей, пожалуй, способны вызвать у нас даже большую улыбку, чем у современников Конан Дойла. Например, каково современным читателям обнаружить, что "братки" викторианской эпохи, оказывается, тоже любили облачаться в пиджаки кричаще-ярких цветов, абсолютно не гармонирующие с остальными деталями туалета – вот только цвет пиджака был не малиновый, а лимонно-желтый…
Отдельно – несколько слов о роли Билли. Создается впечатление, что перед нами словно бы персонаж чаплинских кинокомедий: это впечатление не случайно – Конан Дойлу так все и виделось! Дело в том, что первая из театральных ролей Чарли Чаплина (на тот момент 14-летнего) – именно Билли, слуга-помощник Холмса. Нет, не в "Бриллианте английской короны", а за восемнадцать лет до этого: в пьесе "Шерлок Холмс", которая тоже, кстати, не имеет однозначного соотнесения с рассказами о Шерлоке Холмсе. Трудно сказать, заприметил ли Конан Дойл талантливого подростка уже тогда, но ко времени, когда настала пора писать "Бриллиант", конечно, вспомнил столь замечательную подробность: Чаплин уже был очень знаменит.
(Этот колоритный момент тоже не отражен в "Камне Мазарини". Билли там – человек без чаплиновских манер, без внешности, даже без возраста, а поскольку он эпизодически характеризуется как "старина Билли", то переводчики обычно и делают его стариком…)
По какой причине еще оказывались "сокрыты" некоторые из конандойловских текстов? Порой тому виной равнодушие современных редакторов, и наших, и британских. Многие в принципе хорошо известные ПОЗДНИЕ произведения сэра Артура как-то выпадают из их поля зрения. Это можно если не оправдать, то хотя бы понять в случаях, когда там затронута такая "немодная" в новейшее время тематика, как Первая мировая война (рассказ "Защита" и в какой-то степени эссе "Эти трое"). Впрочем, упомянутое эссе, посвященное трем младшим детям сэра Артура от второго брака, вызывало у британцев смешанные чувства, которые лишь отчасти могут быть объяснены военной темой и "непопаданием" в жанр. Просто англичане-то знают, а любители Конан Дойла тем более знают, кем выросли двое из этих "Троих", с такой любовью описанные как милые и трогательные крошки. Старший из младших сыновей (самый старший сын, Кингсли, как раз был на фронте и погиб всего лишь через несколько месяцев после описываемых событий), Деннис, фигурирующий в эссе под домашним прозвищем Паренек, и младший, Адриан, он же Щекастик, всю свою жизнь занимались главным образом тем, что со вкусом эксплуатировали отцовскую славу. Особенно в этом отличился Адриан, регулярно ухитрявшийся делать из своей биографии и литературного творчества (совершенно несоизмеримого с отцовским, но проходившего по графе "А. Конан Дойл-мл.") "обязательное приложение" как к работам конандойловедов, так и к деятельности составителей антологий.
Лишь младшая дочь Джин, Малютка, не пошла по этому пути. Она прожила долгую, хорошую и "свою" жизнь, стала военной летчицей, во время Второй мировой участвовала в битве за Англию – и когда сэр Артур мельком упомянул, что Малютка по силе духа далеко превосходит старших братьев, он попал в самую точку. Но Паренек со Щекастиком успели достаточно потрудиться для того, чтобы в Англии "Эти трое" сделались не самой популярной книгой, в особенности у тех, кто высоко ценит творчество А. Конан Дойла (не Адриана!). Для нас это как будто значения не имеет – но все же такой поворот событий, пожалуй, способствовал тому, что "Эти трое" доселе не были замечены и в русскоязычном культурном пространстве.
Однако чем, спрашивается, провинился "Церковно-приходской журнал" и "Конец Дьявола Хоукера"?! Перед нами , по крайней мере в советское время, первый рассказ, может быть, оказался виновен как раз названием (хотя в самом тексте речь идет отнюдь не о церковно-приходской тематике!), второй же – слишком "толерантным" отношением к тому пониманию законов чести, которое было распространено в классово чуждых кругах. А английских-то издателей что останавливало?! Подсознательная убежденность в том, что сэр Артур к концу жизни писал только спиритическую литературу? Но ведь это не так! Артур Конан Дойл гораздо шире привычных рамок – даже тех, в которые он сам добросовестно пытался себя загнать.
И вот сейчас у читателей в очередной раз появляется шанс в этом убедиться.
Григорий Панченко
Забытая холмсиана
Благотворительная ярмарка
Рассказ "Благотворительная ярмарка" был написан в 1896 году как один из способов сбора средств для крикетного клуба при Эдинбургском университете, alma mater Артура Конан Дойла. Впервые эта вещь была опубликована в университетском студенческом журнале THE STUDENT, а в 1934 г. переиздана издательством Atheneum Press. Последний раз история издавалась в 1947 г. обществом Baker Street Irregulars в виде брошюры.
Перевод Д. Дубшина, С. Семиной
– Я бы непременно это сделал, – ни с того ни с сего произнес Холмс.
Я уставился на него в непонимании, поскольку секунду назад мой товарищ был полностью поглощен двумя важными делами – завтраком и газетой, которая была раскрыта перед ним на столе, закрывая кофейник. Теперь же его глаза уперлись в меня с тем уже знакомым мне полувопросительным, полунасмешливым выражением, которое обычно означало, что в мозгу его родилась очередная цепочка умозаключений.
– Что именно? – спросил я.
Улыбнувшись, он взял с каминной полки кисет и набил свою любимую старую глиняную трубку крепким табаком. Этим неизменным ритуалом всегда завершался его завтрак.
– Это очень характерный для вас вопрос, Ватсон. Уверен, что вы не обидитесь, если я скажу, что своей репутацией проницательного человека я обязан исключительно вам. Можно провести аналогию между нами и юными особами, которые, впервые выходя в свет, специально выбирают себе компаньонок попроще.
Наше совместное существование на Бейкер-стрит стерло рамки условностей между нами, и уже давно наше общение преодолело некую грань, за которой риск обидеть друг друга резким словом практически сходил на нет. Тем не менее меня задело его замечание.
– Должно быть, я действительно туго соображаю, – ответил я, – но должен признать, что не вижу никакого объяснения тому, как вы узнали, что я… что меня…
– Что вас попросили помочь в организации ярмарки для Эдинбургского университета.
– Именно так. Это письмо только пришло, и я еще не говорил с вами о нем.
– И тем не менее, – спокойно ответил Холмс, откинувшись в кресле и сплетя пальцы рук, – могу биться об заклад, что эта ярмарка нужна для расширения крикетного поля вашего Университета.
Я потрясенно уставился на него в таком безмерном удивлении, что он затрясся от тихого смеха.
– Право, вы идеальный объект для наблюдений, мой дорогой Ватсон. Вы всегда непосредственно реагируете на все внешние раздражители. Может быть, вы немного медленно соображаете, но все ваши мысли всегда четко отражаются на вашем лице. За завтраком я заметил, что вас значительно легче читать, чем передовицу "Таймс", которая лежала передо мной.
– И все же, Холмс, мне бы очень хотелось услышать увлекательную историю о том, как вы пришли к таким выводам.
– Я подозреваю, что моя доброта и неумение отказать вам наносят большой вред моей репутации. Но в данном случае мои выводы основаны на столь очевидных фактах, что я не боюсь открыть карты. Вы вошли в комнату с весьма задумчивым лицом, какое бывает у человека, который взвешивает все "за" и "против" какого-то спорного вопроса. В руках у вас было одно-единственное письмо. Накануне вечером вы находились в прекрасном расположении духа, и было понятно, что именно это письмо стало причиной такой смены настроения.
– Ну это совершенно понятно.
– Это все становится "совершенно понятным" после того, как я вам объяснил. Конечно же, я спросил себя, что могло быть в этом письме такого, что так бы подействовало на вас. Когда вы вошли, вы держали конверт так, что я увидел такую же эмблему в форме щита, какую видел раньше на вашей старой крикетной кепке университетских времен. Стало понятно, что письмо пришло из Эдинбургского университета или из связанного с ним клуба. Когда вы подошли к столу, вы положили конверт возле себя адресом вверх и направились к фотографии на каминной полке.
Я не уставал поражаться тому, как пристально, оказывается, наблюдал он за каждым моим движением.
– И что дальше?
– Даже с расстояния в шесть футов я могу сказать, что письмо было неофициальным. На конверте стояло слово "Доктор", тогда как ваше официальное звание – "Бакалавр медицины". Я знаю, что официальные представители университета всегда очень педантичны в отношении званий и титулов, поэтому с уверенностью можно было сказать, что письмо неофициальное. Вернувшись к столу, вы перевернули письмо, и я увидел, что оно напечатано, а не написано от руки – тогда мне первый раз пришла в голову мысль о благотворительной ярмарке. Я также обдумывал версию о каких-либо политических переговорах, но она казалась маловероятной при нынешней политической ситуации.
Когда вы остановились у стола, ваше лицо все еще выражало сомнения, и было понятно, что фотография не повлияла на ход ваших мыслей. Иначе бы это непременно отразилось на вас. Я посмотрел на фотографию – это оказался снимок ваших студенческих времен, когда вы были членом университетской команды по крикету: вы стояли там на фоне крикетного поля. Мое поверхностное знакомство с крикетными клубами дает мне основания думать, что после церквей и кавалерийских частей они являются самыми бедными организациями на земле. Когда вы вернулись к столу, я смотрел, как вы чертите на конверте карандашом какие-то линии. Это значило, что вы пытаетесь продумать некие улучшения, которые можно было бы осуществить благодаря благотворительной ярмарке. Ваше лицо все еще выражало некоторые сомнения, поэтому я и решился нарушить молчание и высказать свое мнение относительно вашего участия в таком нужном мероприятии.
Я не мог удержаться от улыбки после такого объяснения.
– Да, действительно, это оказалось проще простого.
Мое замечание задело его.
– Могу также добавить, что вас просили написать что-нибудь для их альбома, и вы уже решили, что именно этот последний случай будет положен в основу вашей статьи.
– Но как?!.
– Это ведь "проще простого". Поэтому я оставляю эту загадку вам, дорогой друг. Надеюсь, вы извините меня, если я вернусь к этой интереснейшей статье о деревьях Кремоны и о том, какое огромное преимущество они дают местным производителям скрипок. Это одна из тех немногих проблем внешнего мира, которые иногда привлекают мое внимание.
Как Ватсон учился делать "фокусы"
Из библиотеки Queen’s Dolls House Library 1924
Перевод Д. Дубшина, С. Семиной
С самого начала завтрака Ватсон пристально наблюдал за своим другом. Наконец Холмс поймал его взгляд.
– Скажите, Ватсон, о чем вы так сосредоточенно думаете?
– О вас.
– Неужели?
– Да, Холмс. Я думаю о том, насколько удивительно, что ваши элементарные фокусы так долго не надоедают людям.
– Совершенно с вами согласен. Я припоминаю, что и мне приходила в голову похожая мысль.
– Вашим методам, – строго заметил Ватсон, – очень легко научиться.
– Без сомнения, мой друг, – улыбнулся Холмс. – Не будете ли вы столь любезны привести мне пример подобного применения моего метода дедукции?
– С превеликим удовольствием. К примеру, сегодня утром ваши мысли были заняты чем-то очень важным.
– Превосходно! И как вы об этом узнали?
– Вы всегда очень заботитесь о своей внешности, а сегодня даже забыли побриться.
– Бог мой! Поразительно! – воскликнул Холмс. – Я и не догадывался, дорогой Ватсон, что у меня есть такой способный ученик. Что еще подметил ваш острый глаз?
– Еще, Холмс, я знаю, что у вас есть клиент по имени Барлоу и что вы не совсем успешно ведете его дело.
– Помилуйте, но как вы узнали?
– Я видел имя на конверте. Вы открыли письмо, тяжело вздохнули и с гримасой недовольства засунули его в карман.
– Просто великолепно! Вы удивительно наблюдательны. Я уверен, что и это еще не все.
– Еще, мой дорогой друг, мне кажется, что вы играете на бирже!
– А это-то вам откуда известно?..
– Вы открыли газету на странице финансовых новостей и издали восклицание, выражавшее заинтересованность.
– Меня поражают ваши способности, Ватсон. Я полагаю, это еще не все ваши наблюдения?
– Вы правы, Холмс. Поскольку вместо обычного домашнего халата вы надели черный сюртук, смею предположить, что вы ожидаете важного посетителя.
– Что-нибудь еще?..
– Безусловно, я мог бы найти множество подобных мелочей, Холмс, но я хотел лишь показать вам, что вы не единственный умный человек на свете.
– Не единственный. Но боюсь, милый Ватсон, что не могу причислить вас к их числу.
– Что это значит, Холмс?
– Мой друг, боюсь, что ваши умозаключения не совсем верны…
– Вы хотите сказать, что я в чем-то ошибся?..
– Да, совсем немного. Давайте по порядку. Я не брился, потому что отправил свою бритву к точильщику. Я надел сюртук, потому что, к сожалению, сегодня утром я иду к дантисту. Его зовут Барлоу, и в этом письме было подтверждение встречи. Страница с новостями о крикете находится сразу за финансовой страницей, и я открыл ее, чтобы посмотреть, кто выиграл – Суррей или Кент. Но, дорогой Ватсон, не останавливайтесь на достигнутом! Это элементарный трюк, и я не сомневаюсь, что скоро вы в совершенстве овладеете им.
Бриллиант английской короны
Перевод и новеллизация Г. Панченко
На Бейкер-стрит все оставалось по-прежнему, только глубокий эркер в гостиной был сейчас скрыт за плотным занавесом. Доктор Ватсон, войдя в свое прошлое жилище, сперва уставился на карниз (латунный прут в восьми футах от пола), к которому крепился этот занавес, потом на свисающую складками ткань и лишь потом – на Билли.
Билли тоже входил в число "новинок", появившихся здесь спустя много времени после того, как доктор, став семейным человеком, обзавелся собственным домом и переехал с Бейкер-стрит. "Новинкой" Билли являлся еще по одной причине: он действительно был очень молод и явно ощущал себя не просто слугой, но словно бы верным оруженосцем из рыцарского романа.
– Итак, юноша, когда он вернется?
– Боюсь, что не могу этого сказать, сэр.
– Ну хорошо, а когда, по крайней мере, ты видел его в последний раз?
– И этого не могу сказать вам, сэр, – Билли удрученно покачал головой.
– Как же так, молодой человек? – Ватсон в недоумении воззрился на слугу.
– Ну… так уж получается, сэр. Кто к нам только не входил, кто не выходил от нас в последнее время… Последним, вчера, был священник, до него – пожилой букмекер, а еще раньше заходил какой-то разнорабочий. Но…
– Но?
– …Но я не уверен, был ли всеми ими мистер Холмс или все-таки нет, – продолжил Билли после короткой неловкой паузы. – Он ведь сейчас, как говорится, идет по горячему следу – сами понимаете, сэр, что это значит…
– О да! – коротко хмыкнул доктор.
– Не ест, не спит… Да что я вам рассказываю, сэр: вы ведь его знаете дольше, чем я. Вам ли не помнить, какой он в таких случаях бывает!
– О да! – повторил доктор тем же тоном.