***
...Иван вспоминал Чечню без страдания, без озлобления или боли, даже с каким-то ностальгическим сожалением. С таким чувством вспоминают обычно школьные или студенческие годы. Убивать ему приходилось и прежде, до того, как он попал в плен. Ведь Иван воевал в составе спецназа и приклад его автомата к тому времени украшала уже не одна зарубка. Много раз царапал он ножом приклад, но так ни разу и не понял глубокого смысла предшествовавшего события - просто отдавал дань обычаю...
И только много позже, в плену, валяясь у стены чеченского сортира, облепленный дерьмом и мухами, он наконец осознал смысл своего бытия: нести смерть тем, кто ее заслужил, кто ее достоин - вот миссия всей его жизни...
Он очнулся окончательно от тычка палкой: подошедший чеченец пытался его перевернуть на спину, очевидно чтобы удостовериться, что Иван сдох. Иван вздрогнул и вдруг понял, что может двигаться. Преодолевая слабость, он приподнялся на руках и сел, подставив улыбающееся лицо лучам солнца. Открыл глаза. Первое, что он увидел, было лицо чеченца - бородатое и суровое. Но Иван ясно прочитал на нем смешанное выражение удивления и испуга.
- Зачэм смэешься, вонючий собака! - хрипло закричал чеченец и ударил Ивана палкой по лицу. - Иди в рэку!
Иван поднялся, пошатываясь на дрожащих ногах, спустился к ручью и упал в него во весь рост, не подумав о том, что мог разбить голову о камни. Ледяная стремительная влага плотно обняла его, смыла ненавистный запах, открыла путь притоку свежего воздуха. Эта горная, снеговая свежесть влилась в Ивана, благодаря струям живительной воды, - летевшая с заснеженных вершин горная река отдала ему часть своей энергии.
"Я жив!" - сказал он реке, прибрежным камням и солнцу, как бы призывая их быть тому свидетелями.
"Я жив", - повторил он еще раз уже для самого себя, чтобы больше никогда в этом не сомневаться.
Дней десять он восстанавливал силы. Его и второго раба-русского, забитого и вечно дрожащего молоденького солдата, пресмыкавшегося перед чеченцами, кормили отбросами раз в сутки... Солдатик, всегда молчавший, а тут вдруг впервые заговоривший плачущим голосом, рассказал Ивану, что, когда он сидел в "карцере", бородатый чеченец пристрелил еще двоих русских, они отказались срать в сортире на Ивана. Их трупы отволокли к обрыву и сбросили в ущелье. Почему он сам еще жив, солдат не объяснил, а Иван не спросил, и так все было ясно. Больше они не разговаривали.
Как ни жидка была чеченская баланда, как ни противно было жевать маковые листья и горькие, хоть и сочные, корешки какой-то травы с сухими шершавыми листьями, но в течение этих десяти дней Иван старательно впитывал каждую калорию, каждый луч солнца, каждый глоток воды из ручья, поглощая энергию с какой-то почти ритуальной сосредоточенностью. Ближе к концу второй недели он почувствовал себя если не восстановившим прежние силы, то накопившим их вполне достаточно для выполнения той задачи, которую перед собой поставил.
Случай подтолкнул его к тому, чтобы осуществить уже созревшее решение. На поле за ними присматривали по очереди старик чеченец и его внук - подросток лет четырнадцати. Сын старика такой ерундой не занимался, он постоянно куда-то ездил в поисках покупателей, увозя с собой маковую соломку, и, по-видимому, еще и подбирал рабов для работы на плантации... Бежать с плантации было некуда, в этом Иван убедился при своем первом побеге. Кругом непроходимые горы, тропа одна - ни свернуть, ни спрыгнуть. Собаки, а за ними и хозяева на лошадях все равно догонят... Как-то вечером Иван, пропалывая мак, дошел до края поля, заканчивавшегося у обрыва, и остановился, глядя на сваливающееся за горы солнце. Закат в горах почти мгновенный по сравнению с равнинными закатами средней полосы России. И Иван распрямился и расправил плечи, чтобы впитать в себя последние лучи заходящего солнца... Он так сосредоточил внимание на зрелище заката, что не заметил подошедшего сзади старика чеченца. Привел его в себя удар палкой по голове.
- Хоп! Дэлать! Хоп! - надтреснутым старческим голосом прокричал старик, гораздо хуже сына говоривший по-русски.
Реакция Ивана была мгновенной.
- Делаю, - ответил он, не поворачиваясь.
Ориентируясь на голос, он шагнул влево, одновременно сложив пальцы правой руки в фигуру, характерную для жеста, которым в голливудских фильмах обычно сопровождаются слова "Фак ю!", поднял правую руку на уровень плеча и придал корпусу вращательное движение. Он даже не прикидывал, куда попадет его выставленный вперед средний палец, уверенный заранее, что не промахнется... Иван пробил висок старика так же легко, как пробивал фанеру на занятиях в лагере спецподготовки, - практически не почувствовав сопротивления. Лишь вынимая палец из головы чеченца, он оцарапал его об острые осколки костей черепа. "Почему бы и не сегодня? - спросил себя Иван. - Ждать уже нечего".
Он хорошо запомнил подробности своего первого побега, в том числе и то, кто первым его остановил. "Сначала собаки", - решил он. Собаки не заставили себя долго ждать. Каждый вечер они сами прибегали на поле и загоняли рабов в землянку, лая на отстающего и хватая его за ноги. Обученные пасти скот, они и людей пасли, как баранов... Три упитанные псины, каждая ростом до Иванова бедра, сразу почуяли неладное, увидев лежащего в маке старика и стоящего рядом Ивана. Они помнили, что уже рвали однажды это податливое мясо и заслужили за это одобрение хозяев... И вот это странное животное, убившее тогда одного из них, стоит, выпрямившись, рядом с беззащитно лежащим хозяином. Животные не должны выпрямляться во весь рост, эта поза угрожающая и опасная. Так могут ходить хозяева, но не животные.
Обученные драться с волками, собаки кинулись на Ивана без рычания и лая, как кидаются на опасного врага. От броска первого кобеля, бежавшего чуть впереди, Иван увернулся и на лету перерубил ему хребет ребром ладони. Второй промахнулся и пролетел мимо, тормозя всеми четырьмя лапами, чтобы развернуться и напасть на Ивана сзади. Но третий ударил его в грудь всей своей тушей и вцепился зубами Ивану в плечо, одновременно раздирая задними лапами его живот. На ногах Иван все же устоял. А это была уже половина дела. Возможность победы теперь зависела только от быстроты реакции. Не обращая внимания на боль, Иван повернулся вместе с повисшей на нем собакой навстречу новому броску промахнувшегося кобеля, оторвал от себя псину, схватив ее правой рукой за горло, а левой за заднюю ногу, и уже задыхающейся тушей отбил новый бросок.
Пока ошарашенный кобель вставал на ноги, Иван успел переломить о колено спину дергающейся у него в руках собаки и отшвырнуть ее в сторону...
Оставшись один, третий пес не спешил нападать - стоял и злобно-изучающе смотрел на Ивана. Бока его тяжело вздымались, задние лапы замерли в напряжении, готовые в любой момент бросить тело навстречу врагу. Кобель не привык отступать перед волками. Но это животное было уж очень похоже на человека. А человек гораздо сильнее и опаснее волка. Это пес знал по опыту, ему приходилось охотиться и на людей вместе со своими хозяевами. Иной раз справиться с человеком оказывалось сложнее, чем с двумя, а то и с тремя волками.
Пес уже готов был отступить и, не боясь позора поражения, бежать к дому хозяина, чтобы поднять там тревожный лай. Иван его хорошо понял. Но это не входило в его планы.
- Ну же! Иди ко мне, - сказал Иван псу.
И тот кинулся на него... Если бы Иван промолчал, пес не решился бы напасть на человека. Но услышав голос, так живо напомнивший ему волчьи завывания, не выдержал...
Иван отбил летящую на него морду ударом кулака, как боксеры отбивают перчатку атакующего соперника. Не дав псу даже упасть на землю, он схватил его за задние лапы, раскрутил и бросил в ущелье.
Собачий визг взметнулся над ущельем и затих в пропасти...
Иван отдышался и приложил маковые листья к сочащемуся кровью укусу на плече. "Осталось еще двое - отец и сын, - думал он. - Да не порвется связь времен. И серебряный шнур, обмотавшийся вокруг горла старшего, задушит два следующих поколения". Откуда взялся в его мыслях этот "серебряный шнур", Иван не понимал, но фраза ему понравилась, и он несколько раз повторил ее про себя по дороге к жилищу чеченцев...
Пацана он нашел около навеса, под которым спали ночами Иван и запуганный солдатик. Подросток-чеченец принес ведро с похлебкой, поставил перед дрожавшим даже перед ним солдатом и развлекался тем, что плевал в ведро, заставляя после каждого попадания съедать ложку похлебки. Он так увлекся этой игрой, что не услышал, как сзади подошел Иван, схвативший пацана за ворот кожаной тужурки и приподнявший его над землей. Пацан завизжал, начал хватать себя за пояс, где у него болтался кинжал, но никак не мог его ухватить.
- Поужинай с нами, парень, - сказал Иван и сунул его головой в горячую похлебку.
Ухватившись руками за края ведра и расставив по-паучьи ноги, пацан пытался, но не мог выдернуть голову из-под твердой руки Ивана, только пускал пузыри через жидкое, обжигающее варево... Вскоре ноги его подогнулись, он упал на колени, сунулся головой еще глубже в ведро, пару раз дернулся и окончательно затих.
Иван вытащил ошпаренную руку из ведра. Похлебка лужей растеклась под ногами застывшего с раскрытым ртом солдатика. Иван ладонью приподнял его подбородок, закрыв ему рот, и молча направился к хижине.
В хижине была только жена старшего сына. Она сидела за столом и при свете керосиновой лампы штопала какое-то тряпье. Увидев вошедшего Ивана, она встала и молча застыла, глядя на него не то чтобы испуганно, но как-то обреченно.
- Где муж? - спросил Иван.
Она не ответила, но бросила быстрый взгляд на незатворенную Иваном дверь, за которой прямо от порога хижины начиналась дорога вниз, в долину. "Скоро приедет", - понял ее взгляд Иван. Что с ней делать, он еще так и не решил... Легким толчком он отбросил ее на лежанку.
Она упала навзничь и застыла, вытянувшись, с тем же покорно-обреченным выражением лица. "Женщина. Чеченка. Мать чеченца", - ворочались в мозгу Ивана какие-то бессвязные слова-мысли. Он двумя пальцами правой руки зацепил высокий, под горло, вырез ее платья и одним рывком разодрал ветхую материю. Платье расползлось по бокам, обнажив тело. Иван положил правую руку ей на горло. Она два раза глотнула, но по-прежнему не шевелилась. Пальцами Иван чувствовал толчки крови в горловых артериях. Пульс был ровный, спокойный.
Стоя у изголовья лежанки и глядя сверху вниз на женщину, Иван рассматривал ее тело. Торчащие костлявые ключицы. Иссохшие, с потрескавшимися сосками груди - они свесились по бокам, как пустые кошельки. Выпирающие наружу ребра. Впалый живот с явными следами растяжек после беременности. Высокий лобок с жидким кустиком выцветших волос. Дряблые ляжки... Взгляд Ивана вернулся к лобку. "Чрево, - подумал он. - Чрево рождающее..."
Сам не зная зачем, Иван положил левую руку на ее лобок. Средним пальцем раздвинул большие половые губы, провел по малым, раздвинул и их, нащупал отверстие, влажное и теплое. "Чрево, рождающее зло, - злосчастно", - возникла в мозгу у Ивана фраза, похожая на формулу. Пальцы его правой руки, лежащие на горле чеченки, сами собой сомкнулись...
***
Иван ждал чеченца всю ночь. Он стоял на тропе перед дверью хижины, загораживая собой вход в дом.
За спиной у Ивана лежал мертвый отец чеченца. Через дыру в голове старика вытекал его мозг, орошая поле, которое руками рабов возделывала чеченская семья.
За спиной у Ивана лежал мертвый сын чеченца. Сороки, привлеченные размоченными сухарями из похлебки, бойко скакали между неподвижным чеченским пацаном и почти таким же неподвижным русским солдатом, нисколько их не опасаясь.
За спиной у Ивана лежала мертвая жена чеченца. Иван лишил ее жизни, чтобы впредь не продолжился этот чеченский род.
За спиной у Ивана лежало прошлое, будущее и настоящее приближавшегося к нему по тропе чеченца. И тот, едва увидев Ивана, стоявшего на тропе спиной к дому, своей дикой чеченской натурой сразу все понял.
Он стал дергать из-за спины винтовку, руки его прыгали по оружию, дрожа и не попадая туда, куда он хотел их направить. Наконец он все-таки передернул затвор и выстрелил...
Иван стоял на месте, как прежде, загораживая собой его жизнь, отделяя его от всего, что ему было дорого. Он выстрелил еще раз. И еще раз. И оба раза не попал в Ивана.
А ноги несли чеченца вперед, все ближе и ближе к Ивану, делая столкновение неизбежным. Иван стоял невредимый и страшный, и в резком свете горной утренней зари была видна его застывшая улыбка. Чеченец шел к Ивану, уже понимая, что жизнь кончилась, что он - мертвый чеченец. И хотел уже только одного: чтобы этот страшный, воскресший из мертвых русский поскорее отобрал у него жизнь и присоединил его самого к родным чеченским мертвецам... Он еще хватался за кинжал, вдруг вспомнив о его существовании, когда пальцы правой руки русского, указательный и средний, вошли в его глаза, выдавливая из глазниц струйки крови, и загорелись в его мозгу ослепительными звездами...
Русский взял его за бородатое лицо, приподнял с земли и коротким, резким ударом о косяк хижины расколол чеченцу череп. Затем стряхнул брызги крови и мозга со своих пальцев, вытер их об оборванные армейские штаны и забыл о его существовании.
***
Иван сидел на тропе, спиной к побежденным врагам, и думал о тех, кто живет в долине... К нему сзади осторожно подобрался молоденький солдатик и забарабанил по спине Ивана своими маленькими, будто детскими, кулачками, всхлипывая и причитая:
- Дурак! Дурак! Что ты сделал, дурак? Зачем? Дурак! Ты злой дурак! Что ты сделал? Зачем? Зачем? Зачем?..
Иван протянул руку за спину, перетащил бьющегося в истерике солдата, да какого, на хрен, солдата - мальчишку, вперед и посадил перед собой. Секунд десять он слушал его бессвязные выкрики, затем положил ладонь на его лицо.
Парень повсхлипывал еще немного и затих, уткнувшись в руку Ивана.
- Как тебя зовут, сынок? - спросил Иван.
Тот что-то буркнул и резко помотал головой.
- Что? Как? - переспросил Иван.
- Не...е... зна...а...ю... - сквозь сдерживаемые рыдания еле ответил парень.
Иван положил ему на голову свою вторую руку.
- А чего ты расстроился?
- Ты наш... ужин... разлил... А... А они... все... мертвые. Кто нас... накормит?.. - короткие истерические вздохи сбивали его речь. Он смотрел на Ивана укоризненно, с обидой голодного зверька, у которого вырвали кусок изо рта.
"Зачем ему его жизнь, - думал Иван. - Одно короткое движение, и он успокоится. Пожалеть его? - Одна рука Ивана лежала у парня на затылке, другая - на подбородке. - Пожалеть? Нет. Он не заслужил смерти. Он умрет сам..."
Иван снял руки с головы безымянного солдата:
- Не бойся. Иди в хижину. Там есть еда. Женщина тебя не прогонит.
Парень пару раз порывался встать и наконец ему это удалось.
- Стой. Когда поешь, уходи отсюда. На юг. Через горы.
Парень был уже у двери.
- Погоди. Запомни: Иван! Тебя зовут Иван. Прощай.
Парень скрылся в хижине...
***
...У Ивана была своя собственная квартира, где он устраивал "лежки" в таких вот экстренных случаях. О ней, кроме него, не знал никто...
Логика у Ивана тоже была своя, не понятная никому. Когда все бежали от смерти, он шел ей навстречу. И чувствовал себя в большей безопасности, чем тот, кто убегал и прятался... Крестный считал, что Иван ищет драки от избытка сил. Но и Крестный иногда заблуждался. Иван был только убийцей. И если он хотел убить, он без труда находил кандидата в покойники. Стоило только выйти на улицу и посмотреть людям прямо в глаза.
Многие тогда просто шарахались от него.
Они боялись смерти, а от него пахло смертью так, что первой реакцией человека было зажать нос. Толпа расступалась перед ним. Но вот навстречу попадался какой-нибудь самоубийца, который, сам того не ведая, упорно стремился к ней, к смерти. Он вставал на пути Ивана, и тот наконец видел свое отражение в чужих глазах. Тогда Иван поворачивался и шел в одному ему известном направлении, уводя за собой будущего покойника... И никто ни разу не выстрелил ему в спину, не всадил нож, не сломал позвоночник мощным, хорошо рассчитанным ударом.
Смерть требует уединения. Уведя человека, завороженного смертью, подальше от лишних глаз, Иван останавливался и поворачивался к нему лицом. С этой секунды шансы их как бы уравнивались. Иван предоставлял ему возможность первым напасть и попытаться убить: давалась одна попытка... Но пока никто ни разу не использовал эту попытку как следует. Движение уходящего с линии огня Ивана всегда на долю секунды опережало выстрел и ответный выстрел противника. А после первого выстрела незамедлительно раздавался второй - ответный... Смерть не ходит дважды одной и той же дорогой.
Когда же Иван раздумывал или не хотел убивать, ему стоило лишь опустить глаза, спрятать их блеск, смотреть себе под ноги - и он сразу же становился незаметным в толпе, растворялся в море москвичей-обывателей.
...Глядя себе под ноги, Иван не спеша двигался со скоростью людского потока по Садово-Кудринской. Он добрел до площади Восстания и свернул к высотке. Зайдя в продовольственный магазин, купил хлеба, колбасы, сыру, желтую пачку "Липтона". Затем поднялся на лифте на свой восемнадцатый этаж.
Здесь у него была маленькая однокомнатная квартирка, купленная на имя женщины, которая, согласно записи в одном из его паспортов, числилась его женой... Иван бывал здесь так редко, что не помнил никого из соседей. И был уверен, что его тоже никто не помнит. Обычно он, не глядя по сторонам, проходил по коридору к своей двери, ключом, который был всегда с ним, отпирал квартиру, быстро заходил, нерезко, но плотно притворял за собой дверь и, лишь дождавшись характерного щелчка, проходил в комнату...
Окно комнаты выходило на зоопарк. Иван открывал его и, лежа на диване, мог слушать крики попугаев, вопли обезьян, иногда - глухое ворчание потревоженного тигра или истерический хохот гиены. Как это ни удивительно, но звуки зоопарка доходили до восемнадцатого этажа и слышны были гораздо явственнее, чем рев моторов машин-иномарок, пролетающих от Садового кольца к Красной Пресне... Он часто засыпал под эти звуки, а иногда, как, например, теперь, вспоминал Чечню.